Виржини Депант - Дрессированные сучки

Я протянула ему руку, поздоровалась.

— После обеда я возилась с твоим Масео… Недавно отвела его к Лоре…

Он улыбнулся в ответ:

— Надеюсь, никаких грязных штук с моей собачкой?..

— Конечно нет, пса я не тронула. Зато жена у тебя горячая!

Общаясь с Саидом, следовало знать меру — "перебрать" с шутками было бы опасно.

Вошедший Гийом подгреб к стойке и остановился у пивного крана и машинки для раздачи арахиса. Я подошла к нему.

Матье налил нам.

С каждым животворным глотком виски по телу разливалось благодатное тепло. Дверь то и дело распахивалась, вваливались новые посетители — наступил час аперитива.

Каждый день, в самом начале вечера, люди собирались в этом баре как на большую перемену. Мне было привычно хорошо и весело в теплой духоте зала.

Четверг, 7 декабря

14.25

Чердак раскалывался — накануне я перебрала. Схватила бутылку воды, выпила залпом. Вроде стало полегче, но глаз я по-прежнему открыть не могла, голова была чужая.

Телефонный звонок.

Я со скрипом приподнялась, чтобы выяснить, который час. Зеленые цифры на видике — 14.30. Сегодня я работала в вечернюю, в "Эндо" меня ждали к 16.30, так что я вполне успевала привести себя в порядок.

Включился автоответчик. "Вас, ребята, я не забуду никогда", пела Шейла.

Следом — "Письмо к Элизе".

Я чувствовала себя грязной и подавленной.

Голос Королевы-Матери — хрипловатый, хорошо поставленный, сообщение четкое и ясное:

— Добрый день. Это сообщение для Луизы: ты не работаешь сегодня, "Эндо" закрыт. Но мне нужно тебя видеть. Приходи к восьми вечера и, пожалуйста, не опаздывай.

Никогда не представляется, уверена, что узнают по голосу.

Я работала в самом первом выкупленном ею баре. Жалкое заведеньице, в котором бывали одни нищие бедолаги. Она круто взялась за дело и добилась оглушительного успеха. Устраивала регулярные налеты с инспекциями, разносила всех в пух и прах, и бар стал супердоходным. Открыла массажный салон, потом еще один, очень "закрытый" ночной клуб… Ее тогдашний спутник для выходов на люди был хорош, даже очень.

Меня Королева-Мать выделяла — ей нравился мой особый маленький номер для клиентов, кроме того, я не выпендривалась и не совала нос в ее дела. Она всегда хотела заполучить меня в свои видеофильмы, приходила посмотреть, как я работаю, приглашала выпить, ворчала, уговаривая: "Какие деньги можно делать с твоей попкой, жалко, что ты не хочешь заняться серьезной работой…" Пустая трата времени, я всегда уклонялась.

Я не трахалась с мужиками. Никогда не хотела, не была для этого создана.

Я не принимала никакого специального решения — просто всегда знала. Это было запрятано глубоко внутри меня, неприступное, как скала.

Ни в рот, ни взад, ни в перед… Никто и никогда. Без меня, я для этого не создана.

Я не говорила об этом ни с одним человеком. Рассказывала сорок бочек арестантов, пудрила мозги, распускала слухи. Чтобы правда не выплыла наружу.

Я точно знала, что люди не поймут. Сделают из этого проблему, начнут обсуждать, спорить. Я знала людей.

С упорством всех лжецов, живущих в вечном страхе, что их обман раскроют, я усердно врала. Чтобы меня оставили в покое.

Во мне жило нечто — грязное и очень мерзкое, — и его следовало надежно прятать.

Я так привыкла врать и таиться, что перестала обращать внимание на свой страх. Ведь это не касалось никого, кроме меня.

Сообщение "Ты сегодня не работаешь" заставило меня встать с койки: раз делать нечего, нужно этим воспользоваться.

Я стояла в кухне, смотрела, как лениво растворяется в стакане аспирин. Гийом не убрал за собой грязную посуду.

Дверь его комнаты была распахнута. Никого. Гийом не ночевал. Я не могла вспомнить, когда мы расстались накануне, так что у меня не было ни малейших предположений касательно счастливой избранницы.

Гийом на год моложе меня, и мы всегда жили вместе.

Я легла на его кровать — она была удобнее моей. К тому же он относил стирать белье к матери, и оно пахло детством. У нас была стиральная машина, но брат отказывался ею пользоваться. "Потом белье нужно развешивать, никто тебе не погладит… тоска!"

У комнаты Гийома было еще одно достоинство: здесь было слышно все, что происходило у соседей. Этих затворников содержали богатенькие родители, и они валялись в койке с утра до ночи. Как-то вечером я потеряла ключи, и они пригласили меня на косячок, пока Гийом не вернется. Квартира — огромная, почти без мебели: два матраса на полу в центре комнаты, перины, подушки. Вокруг — на расстоянии протянутой руки — все необходимое: кофеварка, газеты, пульты — от телевизора и видюшника, коробки с видеокассетами, музыка, вода, пепельница, бумага для косячков, пирожные, телефон… Необъятный бардак… У соседки были темные волосы, и она любила одеваться в синюю куртку-анорак — такие Армия спасения раздает детям бедняков, чтобы ходили зимой в школу. Она-то просто играла в нищенку, изображала угловатость, неловкость. Да и сучка была та еще, а по виду — ангел смирения! Судя по тому, что мы слышали из их берлоги, они трахались, как кролики.

Но в тот день шоу не было.

Заснуть не удавалось, и я просто лежала, глядя в потолок. В комнате Гийома из всей мебели была только кровать. Когда мы переехали, он собирался все перекрасить, расставить стеллажи вдоль стен, повесить лампы дневного света и тяжелые двойные занавески, чтобы было поуютнее. Прошло уже несколько лет, но в комнате так и стоит одна кровать, а к стене прикноплен постер "Закат солнца", оставшийся от прежних жильцов.

Телефон снова зазвонил. Автоответчик, "Письмо к Элизе", голос:

— Луиза, ты дома? Это Роберта, мне только что звонила Королева-Мать, сегодня не работаем, звоню, чтобы сообщить…

Я пробурчала:

— Да оставь ты меня в покое, гадина, все равно трубку не сниму.

18.00

Когда я вышла, мысли по-прежнему разбегались в разные стороны, холод мгновенно обжег кожу. Внутренности сразу смерзлись. Брызги света прореживали темноту вечера, улица напоминала грязный цирковой манеж.

Стоя на перекрестке улиц Аннонсиад и Ботанического сада, я взглянула на свое отражение в витрине парикмахерской. Я красилась наспех, и результат не сильно впечатлял: толстый слой слишком светлой пудры, жирно подведенные глаза и кроваво-красный рот создавали странный образ. Бледная шея, черное пальто — женщина-вампир, вышедшая на ночную охоту.

Зимой удавалось сутками не видеть дневного света. Кожа становилась белой как мел, как будто загорала под Луной. И настроение было особым. Но сейчас я мерзла, ветер царапал кожу, боль стучала в виске.

Лестницы к улице Пьер-Блан показались мне круче, чем всегда. Пришлось сделать глубокий вдох, холод проник в легкие.

Бар на углу светился желтым светом и выглядел утешительно привычным.

Матье, здороваясь, протянул левую руку, в правой был стакан. Он сполоснул его под слабой струей воды, подставил под кран "Адель Скотт", наклонил так, чтобы было меньше пены. Наполнил, поставил на стойку, налил второй. Удивленно спросил:

— Ты не в "Эндо"?

— Сегодня не работаем, только что сообщила Королева-Мать.

— Разве у вас четверг — выходной?

— Да нет, что-то случилось. Не знаю что, но не скажу, чтобы очень расстроилась.

— Да уж… Что тебе налить?

Я прошла к столику в глубине зала, у бильярда.

Матье плюхнулся рядом, поставил на стол наши стаканы. Вид у него был измотанный. Для этого парня секс был лучшим отдыхом.

Первый глоток прошел с трудом, губы и горло обожгло, организм подал сигнал: "Не хочу! Хватит и вчерашнего!" Подступила тошнота. Почти сразу алкоголь проник в кровь, ударил в голову, вливая тепло в каждую клеточку тела. Дышать стало легче.

Вошел Жюльен, держа в каждой руке по туго набитому мусорному мешку. Он был в полном ауте и всячески это демонстрировал, ссутулив плечи и глядя на окружающих разочарованным взглядом.

Жюльен был курьером у Королевы-Матери. Не знаю, что и кому он перетаскивал, и никогда не хотела знать, но отсутствовал он часто.

Все остальное время он предавался романтическим чувствам: влюблялся по уши в девиц, которые его не понимали, и тогда он понурившись бродил по городу. Или запирался дома и слушал грустные песни.

Он сел к нам за столик, и Матье спросил:

— Забыл выбросить мусор в помойку рядом с домом?

Жюльен вздохнул.

— У меня больше нет дома… Все мое имущество — в этих мешках. Вся моя жизнь…

Мы заржали. У Жюльена никогда не было собственного дома, он то и дело просил кого-нибудь приютить его на несколько дней, задерживался на месяц, ссорился с хозяином, и все по новой. Жюльен любил говорить, что ему не нужна собственность, что дом — могила свободного человека.