Хаймито Додерер - Слуньские водопады
Погода стояла не слишком ясная, воздух был теплый, затянутый молочным туманом, так что колокольня на другой стороне реки казалась всего лишь тонкой черточкой.
Дональд Клейтон появился на свет в Вене 10 мая 1878 года, но, едва он достиг школьного возраста, его отвезли в Англию, где он и воспитывался. Довольно жестоко по отношению к Харриэт, но старику Клейтону эта жестокость далась без труда. Посещая начальную школу, мальчик жил у деда. Закончив ее, он поступил в public school (реальное училище). Однако высшее техническое заведение он закончил в Вене - немецкий он знал с детства, за это время изучил еще и другие языки и весной 1902 года, следовательно, двадцати четырех лет от роду получил диплом инженера-машиностроителя.
С этого дня Дональд работал на их венском заводе, хорошо ему знакомом по производственной практике во время каникул.
Теперь отец и сын Клейтоны все более и более походили друг на друга; чем старше они делались, тем сильнее напоминали две стороны одной монеты, таков уж был этот чекан. У Дональда на тридцатом году поседели виски, тогда как у отца, хотя ему было уже далеко за пятьдесят, волосы не изменили цвета. В Англии их звали "Clayton bros.", что означало "братья Клейтоны". Единственное резкое и явное различие между отцом и сыном мало бросалось в глаза. Дональд унаследовал от матери прямой и плоский затылок (впрочем, у нее под модной тогда прической он был почти незаметен). У Роберта затылок был очень выпуклый.
Харриэт хотя и оставалась по-прежнему стройной, но рано постарела. Первое время она ежедневно ездила верхом в Пратере по Главной аллее мимо того пруда, вернее, лужи меж старых деревьев, к которой они с мужем подошли было поздним летом 1877 года, но быстро оттуда ретировались, не выдержав буйства комаров. Лошадь она там никогда не останавливала. Жеребец рыжей масти остался в Англии.
Бр.Клейтоны старались по очереди бывать на венском заводе (в особенности пока старик был еще жив и вел все дела в Англии), встречались они разве что на длинной улице, на которой стоял завод, да и то не всегда, ибо, как сказано, ходили на завод по очереди: один в утренние часы, другой в послеобеденные, как складывалось. Чаще по утрам ходил отец, так как почту под вечер просматривал сын. Случалось, конечно, что они бывали там одновременно.
Отчетливо родственный чекан не могли не замечать по утрам без четверти восемь и днем в четверть второго и гимназисты, которые в вышеуказанное время совершали свой ежедневный путь в гимназию или из гимназии домой. Они тоже считали за братьев этих двух мужчин, знакомых им только по виду, и так их и называли. Однако твердый этот чекан неколебимой ценности примерно в 1910 году воздействовал на четырнадцатилетних юнцов, изрядно изменяя, можно сказать, революционизируя их сознание.
Один, сын высокопоставленного чиновника, по фамилии Кламтач, начал первым. "Братья", которых многие гимназисты уже называли "англичанами" как ни странно, но это они знали, ничего, собственно, о них не зная! - вид имели самоуверенный и открыли этим юнцам глаза не более и не менее как на новый образ жизни, прямой и целеустремленный, до сих пор из-за их вечных драк и потасовок отнюдь не выглядевший солидным и достойным. Итак, юный господин Кламтач теперь изо дня в день ходил в гимназию другой дорогой, правда несколько более длинной. Но, чтобы идти по ней, надо было вовремя встать, а после уроков без промедления, без досужих разговоров с приятелями отправиться домой - в доме Кламтачей обедали всегда в одно и то же время, и опозданий к этому торжественному часу папаша Кламтач не терпел. Зденко Кламтач (так звали нашего гимназиста) хотел получать удовольствие от следования своим окольным путем, то есть неторопливо шагать (как "англичане"), для чего кое-что было нужно, и не так уж мало: не только время, но еще и не наспех совершенный утренний туалет, далее, чтобы осуществить замыслы, - хорошо приготовленные домашние задания, теперь-то уж ему не подобало что-то наспех прочитывать перед началом первого урока или когда учитель уже подымался на кафедру. С каждым днем он тщательнее и заботливее обдумывал все с вечера; зато по утрам дорога в гимназию была уже не такой спешной и не такой прямой: это был окольный путь.
Воздействие, оказываемое, правда, двумя эпохами на гимназиста Кламтача, вскоре стало расходиться широкими кругами.
Конечно, окольные пути юного господина фон Кламтача были намечены так, что в конце концов он не мог не встречаться с бр.Клейтонами, и притом едва ли не каждый день; поскольку теперь он держался нового маршрута - с упорством, какое юность проявляет по пустякам и какое, собственно, предвосхищает позднейшие и более трудные решения (словно жизнь хочет пораньше приучить нас к ним), - то мало-помалу кое-кто к нему присоединился, возможно, впрочем, что от его все более и более меняющегося настроения исходила известная сила. Среди тех, что таким окольным путем выбрались из трясины своей юности на твердую землю с ее соблазнами, куда более опасными, ибо они были переняты от других, вернее, получены из вторых рук, стояли теперь гимназисты Хериберт фон Васмут и Фриц Хофмок. Отец первого был начальником департамента в министерстве двора и внешних сношений, а старик Хофмок - более иди менее видным чиновником в министерстве финансов.
Итак, эти три главных действующих лица по своему рождению хорошо подходили друг к другу.
Постепенно стали выявляться и их притязания.
Здесь, разумеется, не так важно, что школьные успехи этих троих в течение полугода стали весьма значительны. Вскоре они уже оказались лучшими в классе. Но то был лишь кожный покров на обновленном теле.
Важнее то, что Хериберт, Фриц и Зденко стали в известной мере ближе и приятнее своим родителям. Бунтарство молодых людей, от которого страдают все те, кто считает недопустимым обогащать человечество бунтарями, приутихло и наконец как будто и вовсе исчезло. Только Зденко тяжело, почти что болезненно пережил разлуку с прежним своим душевным состоянием. Однажды ночью - чего с ним никогда не бывало - он проснулся и прямо перед собою увидел долгое полугодие, словно гладкую стену, побеленную до самого угла; за этим углом он и пребывал когда-то - там было его место. Но сейчас он не в силах был выйти оттуда и словно бы притаился в нише. В этот миг страх охватил его, и он быстро сел на кровати.
Никогда эти юноши не говорили о бр.Клейтонах, никогда даже не упоминали о них, те так и оставались молчаливым явлением на их ежедневном пути и одновременно тщательно оберегаемой тайной каждого из троих, более того, удочкой - хотя никто и не упоминал о ней, - на которой раскачивалось и болталось их существование. "Англичане" были строжайшим табу.
Хвостик не жаждал перемен. Он не менял даже того, что, по мнению его ровесника и друга Андреаса Милонича, неотложно требовало перемен, в особенности с тех пор, как Йозеф Хвостик был на пути к тому, чтобы сделаться в фирме "Клейтон и Пауэрс" чем-то вроде начальника канцелярии. Ибо в этом пункте Хвостик все же решился на перемену и после долгих настояний и уговоров Милонича ушел со своего прежнего места.
Место было, конечно, неплохое, но не перспективное. В фирме Дебресси "Производство церковной утвари" Хвостик не мог сделаться чем-то большим, чем он был в свои неполные тридцать лет, то есть, по существу, коммерческим директором. Техническая сторона дела его не касалась. Хотя эта фирма была здесь одной из самых старых и самых крупных по производству церковной утвари и сувениров - более 365 эстампов с изображениями святых, среди них многие пользовавшиеся весьма небольшим спросом, как, например, святой Трифон (10 ноября) или православный святой Смарагд (8 августа) и некоторые другие, - тем не менее помещалась она в тесной лавчонке и имела довольно провинциальный характер (чему соответствовала обстановка, равно как и образ действий служащих), в особенности по сравнению с фирмой "Клейтон и Пауэрс".
Тем не менее Хвостик был весьма уместен в фирме Дебресси. Было в нем что-то если не от священника, то от пономаря или ризничего, пусть еле уловимое, в противоположность большинству служащих фирмы - у них это выражалось даже в мелких деталях одежды, в широких галстуках из черного атласа, в простых темных сюртуках или в шляпах, до ужаса похожих на чепец служащей старой девы. Помещения фирмы, расположенные в первом этаже, и днем-то не были очень светлыми. К тому же в них всегда пахло едой: ее приносили с собою служащие и разогревали на спиртовке. В конце концов в помещение был проведен газ.
Итак, Хвостик никакими особенностями в одежде не отличался. Всегда один и тот же малиновый галстук-самовяз, захватанный и тусклый. То же самое можно было сказать о полях его жесткой черной шляпы. Резинки на его башмаках давно растянулись и вокруг голеностопного сустава торчали, как горшки. В такой одежде вид у Хвостика был жалкий. Англичанам - Роберту Клейтону и нескольким инженерам, которые занимались техническим переоборудованием, - это было совершенно безразлично. Все равно они его ценили. Он так быстро выучил английский, что это производило даже странноватое впечатление (словно поначалу только прикидывался, что ничего не понимает!), а так как благодаря матери он знал чешский, то быстро усвоил и сербскохорватский. Его способность к языкам была поистине удивительна. Хвостик не закончил никакого учебного заведения, кроме коммерческой школы, правда хорошей и солидной. А теперь у "Клейтона и Пауэрса", постоянно пребывая в рабочем рвении, всегда второпях, Хвостик так и не выбирал времени подумать о своей поношенной и убогой одежде.
