Уильям Теккерей - Из Записок Желтоплюша
Мисс Леонору Кикси, девицу бойкую и красивую, привез из Излингтона в Калькутту дядюшка - капитан Кикси и очень выгодно ее сбыл, не хуже других своих товаров. Было ей в день свадьбы двадцать один, а сэру Джорджу семьдесят; остальные тринадцать девиц Кикси (из них девять содержали в Излингтоне школу, а четыре уже были пристроены) немало завидовали удаче миледи и очень гордились таким родством. Мисс Джемайма - изо всех самая старшая и пожалуй что самая безобразная - та с ней и жила; от нее-то я и слышал многие детальности. Прочие сестры так и остались в низком звании, а с такими мне, слава богу, не приходится знаться.
Так вот, мисс Джемайма поселилась у своей удачливой младшей сестры за приживалку. Бедная! Я бы, кажется, скорее пошел в каторгу, чем на ее место. Всякий в доме ею помыкал; хозяйка ее обижала; судомойки - и те ей грубили. Она и счета вела, и письма писала, и чай заваривала, и шоколад сбивала, и канарейкам клетки чистила, и грязное белье собирала. А еще была у хозяйки вместо ридикюля: то нюхательную соль поднесет, то платочек - вроде как дрессированная собачка. На вечерах у миледи играла кадрили (и хоть бы кто-нибудь ее-то догадался пригласить!); когда мисс Гриффон пела, играла компа-нент, и она же бывала виновата, если певица сфальшивит; собак не терпела, а на прогулку приходилось ездить с хозяйкиным пуделем на коленях; в экипаже ее укачивало, а ее вечно сажали спиной к лошадям. Бедная Джемайма! Как сейчас ее помню: донашивала хозяйкины платья (какие похуже; что получше, то шло горничным) - какое-нибудь лиловое атласное платье, засаленное и в пятнах; туфли белого атласа, цветом серо-бурые; и желтая бархатная шляпка с цветами и райской птичкой колибри - только цветы в семена пошли, а у птички всего два пера в хвосте осталось.
Кроме этого украшения гостиной, леди и мисс Гриффон держали еще кухонную прислугу, да двух горничных, да двух лакеев ростом по шести футов, в красных ливреях с золотым галуном и в панталонах белого кашемиру, да кучера на такой же образец, да мальчика для услуг, да еще егеря; этих держат только в заграничных странах; с виду полный генерал: треуголка, мундир с пузументом, сам в усах, в эполетах и при шпаге. И все это для двух женщин не считая женской прислуги: кухарок там, судомоек, экономки и прочих.
За квартиру платили сорок фунтов в неделю; большие снимали ассортименты на площади Пляс-Вандом. А теперь, описавши дом и прислугу, надо рассказать о хозяйках.
Первое дело, конечно, - они друг дружку ненавидели. Хозяйке было двадцать семь, два года как овдовела, румяная, белая, пухлая. С виду тихая, спокойная, холодная - блондинки, они и все почти таковы; и ничем ее, кажется, не расшевелишь, ни на любовь, ни на ненависть; на первое особенно. В целом свете она любила одну только себя. А ненавидела - спокойно да тихо почти что всех вокруг - от соседа-герцога, за то, что на обеде не оказал уважения, до лакея Джона - зачем в шлейфе дыру протоптал. Должно быть, сердце у ней было наподобие литографского камня; там если что вырезано, то уж навечно; так и у ней на камне - на сердце то есть - всякая обида хранилась, хоть бы и выдуманная. Никакой репутации - а по-нашему, сплетни про нее не ходило: и слыла она примерной женой. Да так оно и было; но только за два года вогнала своего старика в гроб, и это так же верно, как то, что мистер Тэртел убил мистера Уильяма Уира. Никогда, бывало, и голоса не повысит, грубого слова не скажет, а умела - правда, что этого уменья многим женщинам не занимать - такое устроить в доме пекло, так всех донять, что ума можно было решиться.
Мисс Матильда из себя была куда хуже мачехи, а нравом не лучше. Эта была и косая и кривобокая; миледи - та хоть стан имела стройный и глазами глядела в одну сторону. Дочка была брунетка, хозяйка - блондинка; дочка уж очень чувствительная, хозяйка - как есть ледяшка. Хозяйка никогда из себя не выходила, мисс Матильда только то и делала. Ох, и ссорились же они, и злые говорили слова!
Зачем же, спросите вы, было им жить вместе? Вот, поди, угадай. И не родные, и ненавидели друг дружку люто. Не лучше ли было разъехаться и ненавистничать издалека?
А наследство от сэра Джорджа осталось немалое; как я слыхал, триста тысяч фунтов, если не больше. Не знали только, кому он их завещал. Одни говорили, что все досталось вдове, другие - что пополам с падчерицей, а третьи - что будто бы вдове только пожизненный пенсион, а после нее все пойдет мисс Матильде (кому же еще?). Все это, пожалуй, неинтересно английскому читателю - зато было очень даже интересно для моего хозяина, достопочтенного Элджернона Перси Дьюсэйса.
Я ведь и забыл сказать, что хозяин был у них своим человеком, а проживали мы с ним в отеле "Марабу" (по-французски "Мирабо") на улице Рю-де-ля-Пей. Держали экипаж и двух верховых лошадей; ну и, конечно, счет в банке, да еще тысячу фунтов у Лафита, для ровного счета; состояли в клубе, что на углу Рю-Грамон; имели ложу в опере, шикарную квартиру; бывали при дворе; бывали на обедах у его превосходительства посланника лорда Бобтэйла и у других прочих. Словом, на денежки бедняги Докинса мы в полные джентльмены вышли.
Хозяин мой был не дурак. Получивши деньги на руки, убежавши от долгов, он решил до поры держаться подальше от зеленого стола, - во всяком случае, крупно не играл; проиграть или выиграть пару наполеонов в вист или там в экарте - это пожалуйста; видно, что у тебя водятся деньги и ты человек порядочный. Но играть всерьез - боже упаси! Да, бывало, и он играл, как многие молодые люди из высшего общества; случалось и выигрывать и проигрывать (не говорил только - мошенник! - случалось ли платить); но теперь с этим кончено; теперь он от этой забавы отстал и живет себе помаленьку на свои доходы. Словом сказать, мой хозяин вовсю старался представиться порядочным. Это, конечно, игра верная; только большое надобно мошенство, чтобы в нее играть.
Каждое воскресенье он ходил в церковь, а я носил за ним молитвенник и Библию в богатых переплетах черной кожи, с красными закладочками, где надо, и этак почтительно перед ним клал; еще, бывало, служба не началась, а уж он уткнулся лицом в свою начищенную шляпу - то-то благолепие! Утешаться можно было, на него глядя. У лорда Бобтэйла все старухи иначе о нем не говорили, как закатив глаза; и все клялись, что другого такого примерного и нравственного юноши не сыщешь. Вот уж, наверное, хороший сын, говорили они, и какой же будет хороший зять! Мы не прожили в Париже и трех месяцев, а уж он мог выбирать любую невесту из тамошних англичанок. На беду, они почти все были бедны, а моему хозяину любовь в шалаше была ни к чему.
Тут-то и появились в Париже леди Гриффон и мисс Гриффон; хозяин не зевал и очень скоро к ним присоседился. С ними рядом садился в церкви и пел с миледи гимны; с ними танцевал на посольских балах; с ними катался в Буа-де-Баллон и на Шан-Зализе (вроде нашего Хайд-парка); для мисс писал стихи в альбом и распевал с ней и с миледи дуэты; пуделю носил конфетки, лакеям раздавал чаевые: горничным - поцелуи и перчатки; даже с бедной мисс Кикси и то был учтив; ну, конечно, весь дом души не чаял в таком любезном молодом человеке.
А дамы еще пуще друг дружку возненавидели. Они и раньше завидовали: мисс - мачехиной красоте, а та - ее образованности; мисс попрекала миледи Излингтонским пансионом, а миледи насмехалась над ее косым глазом и кривым плечом. А теперь и впрямь было из чего ненавистничать. Потому что обе они влюбились в мистера Дьюсэйса - даже миледи, на что уж была холодна. Ей нравилось, что он всегда умел ее позабавить и рассмешить. Нравились его повадки, и как сидит на лошади, и что красив; сама вышла из простых, так ей особенно нравилось, что он - настоящий барин. А мисс - та прямо полыхала. Она этим делом - то есть любовью - начала заниматься еще в пансионе; чуть было не сбежала с французом-учителем, потом с лакеем (это, скажу вам по секрету, вовсе не диво и не редкость; я и сам мог бы немало порассказать) и этак с пятнадцати лет. Дьюсэйсу она прямо вешалась на шею - и вздыхает, и ахает, и глазки строит. Хохочу про себя, бывало, когда ношу хозяину розовые цидулки от влюбленной девицы, сложенные на манер треуголки и надушенные, как парикмахерская. Хозяин, хоть и негодяй, был все-таки джентльмен, и, на его вкус, девица хватала через край. А в придачу была кривобока и косоглаза; так что если бы денег у них оказалось поровну, Дьюсэйс наверняка выбрал бы мачеху.
Вот это-то он и хотел вызнать - у кого сколько денег. В Англии это просто: стоит заглянуть в завещание, а они все хранятся в Докторс-Коммонс. Но у индийского набоба завещание хранилось в Калькутте или ином дальнем краю - где же тут достать копию! Надо отдать справедливость мистеру Дьюсэйсу: леди Гриффон он любил не из интересу; он охотно женился бы, будь у ней на целых десять тысяч меньше, чем у мисс Матильды. Но он хотел до поры до времени попридержать их обеих - а там и подсечь ту рыбку, что пожирней, трудно ли умеючи? К тому же мисс уже и так заглотнула крючок.
