Рене Шатобриан - Ренэ
Все сразу ускользало от меня: дружба, мир, уединение. Я все испробовал, и все оказалось для меня роковым. Отвергнутый обществом, покинутый Амели, когда и одиночество покидало меня, что оставалось мне еще? Это была последняя доска, на которой я надеялся спастись, и я чувствовал, что и она погружается в пучину.
Решась избавиться от бремени жизни, я захотел вложить весь свой разум в это бессмысленное дело. Ничто не торопило меня; я не назначал минуты отхода, с тем чтобы понемногу вкушать последние минуты жизни и собрать все силы, чтобы, по примеру одного древнего, чувствовать, как душа моя будет оставлять меня.
Однако я счел необходимым сделать распоряжение относительно своего имущества и вынужден был написать Амели. У меня вырвалось несколько жалоб насчет того, что она забыла меня и, без сомнения, промелькнула нежность, мало-по-малу овладевавшая моим сердцем. Но я все же думал, что хорошо скрыл свою тайну, однако, сестра, привыкшая читать в тайниках моей души, ее легко разгадала. Она была встревожена принужденностью моего письма и моими расспросами о делах, которыми я никогда не занимался. Вместо ответа она неожиданно приехала ко мне.
Чтобы хорошо почувствовать, как велика была впоследствии горечь моих страданий и какова была моя первая радость при свидании с Амели, вы должны знать, что она была единственным существом на свете, любимым мной, что все мои чувства сосредоточивались на ней со всей сладостью воспоминаний детства. Итак, я принял Амели в каком-то сердечном экстазе. Так давно уже я не сталкивался ни с кем, кто бы понимал меня, кому бы я мог открыть свою душу.
Амели, бросаясь в мои об'ятия, сказала: "Неблагодарный, ты хочешь умереть, когда у тебя есть сестра! У тебя подозрения насчет ее сердца. Не об'ясняйся, не оправдывайся, я все знаю; я все поняла, точно была с тобою. Разве можно обмануть меня, видевшую зарождение твоих первых чувств? Вот твой несчастный характер, твое отвращение ко всему, твоя несправедливость! Клянись сейчас, пока я сжимаю тебя в своих об'ятиях, клянись, что в последний раз поддался своему безумию, дай мне клятву, что никогда не покусишься на свою жизнь!"
Говоря это, Амели смотрела на меня с состраданием и нежностью и покрывала мой лоб поцелуями, почти как мать или еще нежнее. Увы, сердце мое открылось для всех радостей; как дитя, я нуждался только в утешении; я поддался влиянию Амели. Она потребовала торжественной клятвы; я дал ее без колебания, даже не подозревая, что с тех пор мог быть несчастен. Больше месяца мы втягивались в наслаждение быть вместе. Когда утром, вместо того чтобы быть одному, я слышал голос сестры, я вздрагивал от радости и счастья. Амели получила от природы нечто божественное: душа ее имела ту же невинную грацию, что и тело; мягкость ее чувств была беспредельна, в уме ее не было ничего, кроме нежного и немного мечтательного, точно ее сердце, мысль и голос вздыхали заодно; от женщины она заимствовала застенчивость и любовь, от ангела - чистоту и мелодичность.
Настал момент, когда я должен был ответить за всю свою непоследовательность. В своем сумасбродстве я желал даже испытать несчастье, чтобы иметь по крайней мере реальную причину страдания: это было ужасное желание, и бог в своем гневе чересчур усердно исполнил его!
Что предстоит мне открыть вам, друзья мои! Смотрите на слезы, льющиеся из моих глаз. Смогу ли я даже... Несколько дней назад ничто бы не вырвало у меня моей тайны... Но теперь, когда все кончено!
Во всяком случае, о старцы, пусть эта история покоится под вечным
Уже кончалась зима, когда я заметил, что Амели теряет покой и здоровье, которые она начала возвращать мне. Она похудела, глаза ее ввалились, походка сделалась вялой, голос тревожным. Однажды я застал ее всю в слезах у подножия распятия. Свет, одиночество, мое отсутствие, мое присутствие, ночь, день - все тревожило ее. Невольные вздохи замирали на ее устах: то она без всякой усталости выносила длинную прогулку, то едва передвигала ноги: она бралась за работу, и бросала ее, открывала книгу, но не могла читать, начинала фразу и, не окончив ее, вдруг заливалась слезами и удалялась к себе для молитвы.
Напрасно старался я раскрыть ее тайну. Когда я расспрашивал ее, сжимая в своих об'ятиях, она отвечала с улыбкой, что она сама не знает, что с ней.
Так прошло три месяца, и состояние ее с каждым днем ухудшалось. Мне казалось, что ее таинственная переписка была причиной ее слез, так как она казалась то более спокойной, то более взволнованной, смотря по письмам, ею получаемым. Наконец, как-то утром, видя, что давно пришел час, когда мы обыкновенно завтракали, я поднялся к ней; стучусь и не получаю ответа; приотворяю дверь - в комнате нет никого. На камине вижу конверт, адресованный мне. Весь дрожа, хватаю его, распечатываю и читаю следующее письмо, которое сохраняю, чтобы отнять у себя в будущем всякое стремление к радости:
"Ренэ!
Беру небо в свидетели, брат мой, что я готова тысячу раз пожертвовать жизнью, чтобы избавить вас от минутного горя; но я, несчастная, ничего не могу сделать для вашего счастья. Поэтому простите меня за то, что я убежала от вас, как преступница; я не могла бы устоять перед вашими просьбами, а между тем, надо было уехать... Боже мой, сжалься надо мной!
Вы знаете, Ренэ, что у меня всегда была склонность к монастырской жизни. Пора воспользоваться предостережением неба. Отчего я ждала так долго? Бог наказывает меня за это. Я для вас оставалась в мире... Простите, волнение разлуки с вами совсем расстроило меня.
Теперь я чувствую, дорогой брат мой, необходимость этих убежищ, против которых вы так часто восставали. Есть несчастия, навеки разлучающие нас с людьми. Что бы сталось тогда с бедными, несчастными людьми? Я уверена, что и вы сами, брат мой, нашли бы покой в этих благочестивых убежищах: земля не дает ничего, достойного вас.
Я вовсе не стану напоминать вам о вашей клятве: я знаю верность вашего слова. Вы поклялись и будете жить для меня. Есть ли что-нибудь более жалкое, чем постоянно носиться с мыслью покинуть жизнь... Для человека с вашим характером так легло умереть. Поверьте вашей сестре, жить гораздо труднее.
Но, брат мой, возможно скорее расстаньтесь с одиночеством, оно не годится для вас; поищите себе какое-нибудь применение. Я знаю, как вы горько смеетесь над необходимостью для всех во Франции выбирать себе положение. Не презирайте все же опыта и мудрости наших отцов. Лучше, мой дорогой Ренэ, несколько больше походить на всех людей и иметь несколько меньше страданий.
Быть может, в браке вы обретете облегчение от вашей тоски. Жена, дети наполнят, пожалуй, ваши дни. А какая женщина не постарается осчастливить вас! Пылкость вашей души, красота вашего ума, ваш благородный и страстный вид, этот взгляд, гордый и нежный, - все обеспечивает вам ее любовь и ее верность. О, с какой усладой она заключит тебя в свои об'ятия и прижмет к своему сердцу! Как все взгляды ее, все мысли будут сосредоточены на тебе, чтобы предупредить твою самую маленькую печаль; она будет сама любовь, сама невинность перед тобою; тебе будет казаться, что ты снова обрел сестру.
Я уезжаю в монастырь... Этот монастырь, построенный на берегу моря, подходит к состоянию моей души. Ночью в своей келье я буду слышать ропот волн, омывающих стены монастыря; я буду думать о наших прогулках по лесам, когда шепчущие вершины сосен напоминали нам шум моря. Милый спутник моего детства, неужели я больше не увижу вас? Я лишь немного старше вас, и я качала вас в колыбели; часто мы спали вместе. Ах, если бы одна могила могла когда-нибудь соединить нас! Но нет: я должна спать одна под холодным мрамором этого святилища, где навеки покоятся девы, которые никогда не любили.
Не знаю, будете ли вы в состоянии прочесть эти строки, полустертые моими слезами. В конце концов, друг мой, рано или поздно нам все-таки пришлось бы расстаться! К чему говорить мне вам о непрочности и малой ценности жизни? Вы помните молодого М., потерпевшего кораблекрушение у берегов Иль-де-Франса. Когда вы получили его последнее письмо, через несколько месяцев после его смерти, его земная оболочка уж не существовала, а когда вы начали носить после него траур в Европе, его кончали носить в Индии. Что же такое человек, если память о нем исчезает так скоро? Одна часть его друзей не может узнать об его смерти без того, чтобы другая уже не утешилась! Ах, дорогой мой, дорогой Ренэ, неужели воспоминания и обо мне так быстро изгладятся из твоего сердца? О, брат мой, если я отрываюсь от вас во времени, то для того, чтобы не разлучаться с вами в вечности!
Р. S. Присоединяю к этому письму дарственную запись на мое имущество; надеюсь, что вы не откажетесь от этого знака моей дружбы".
Если бы молния внезапно упала к моим ногам, я не испугался бы больше, чем при чтении этого письма. Какую тайну скрывала Амели от меня? Кто заставил ее так внезапно вступить в монастырь? Неужели она привязала меня к жизни прелестью своей дружбы только для того, чтобы внезапно покинуть меня? Ах, зачем приезжала она отвлекать меня от моего намерения? Порыв сострадания призвал ее ко мне; но вскоре, утомленная тяжелым долгом, она поспешила бросить несчастного, не имевшего на земле никого, кроме нее. Люди воображают, что сделали все, если помешали человеку умереть! Так сетовал я. Потом, думая о себе, я говорил: "Неблагодарная Амели, если бы ты была на моем месте, если бы, как я, ты заблудилась в пустыне твоей жизни, - ах, ты не была бы покинута твоим братом!"
