Квинси Де - Убийство как одно из изящных искусств
Убийства особ королевской крови и государственных деятелей большого недоумения не вызывают: от их смерти нередко зависят важные общественные перемены; занимаемое ими высокое положение уже само по себе привлекает взор художника, охваченного жаждой сценического эффекта. Существует, однако, и с первых десятилетии семнадцатого века получает все большее распространение еще одна разновидность убийств, вызывающая у меня неподдельное изумление: я имею в виду убийство философов. Неоспоримым фактом, джентльмены, является то, что всякий философ, стяжавший известность за последние двести лет, был либо убит, либо чудом избежал гибели; таким образом, если на человека, называющего себя философом, ни разу не совершалось покушения, будьте уверены, что он пуст как орех; философию Локка[47] очевиднее всего опровергает (если только требуется какое-либо опровержение) то обстоятельство, что на протяжении семидесяти двух лет никто не снизошел до того, чтобы перерезать ему глотку. Поскольку истории с философами не слишком известны, хотя в целом они весьма содержательны и хорошо скомпонованы, я позволю себе экскурс в данную область преимущественно с целью продемонстрировать собственную эрудицию.
Первым великим философом семнадцатого столетия (если исключить Бэкона и Галилея) был Декарт[48]; говоря о тех, кто был на волосок от гибели и чудом избежал насильственной смерти, нельзя не вспомнить и о нем. Дело, согласно описанию, приведенному Байе в его книге "Жизнь Декарта" (т. I, с. 102-103), обстояло следующим образом. В 1621 году (в возрасте двадцати шести лет) Декарт, как обычно, путешествовал (он был непоседлив как гиена) - и, достигнув Эльбы[49] либо близ Глюкштадта[50], либо возле Гамбурга, отплыл в Восточную Фрисландию. Что ему понадобилось в Восточной Фрисландии[51] - одному Богу известно; возможно, он и сам над этим задумался, ибо, добравшись до Эмдена[52], решил немедленно отправиться в Западную Фрисландию: не желая задерживаться, он нанял барку с несколькими матросами. В открытом море его ждало приятное открытие: выяснилось, что он отдал себя добровольно во власть разбойников. Команда, по словам Байе, состояла из отпетых негодяев - "des scelerats": не любителей, каковыми являемся мы с вами, джентльмены, но профессионалов, первейшим побуждением которых было поскорее перерезать лично ему глотку. История эта доставляет столько удовольствия, что я переведу рассказ французского биографа полностью:
"Господина Декарта сопровождал только один слуга, с которым он беседовал по-французски. Матросы приняли Декарта за иностранца и, посчитав его не дворянином, а торговцем, заключили, что он при деньгах. Задуманный план действий не сулил ничего хорошего кошельку путешественника. Разница, однако, между морскими разбойниками и разбойниками лесными заключается в том, что последние могут без опаски сохранить жизнь своим жертвам, тогда как первые не отважатся высадить пассажира на берег, не подвергая себя риску быть разоблаченными. Провожатые Декарта приняли все меры к тому, чтобы предотвратить подобную неприятность. Они не преминули подметить, что приехал он издалека, знакомых в здешних краях у него наверняка нет и никто не возьмет на себя труд пуститься в расспросы в том случае, если путник не доберется до места назначения (quand il viendroit a manquer). Представьте, джентльмены, как эти фрисландские молодчики судачат о философе, словно это бочонок рома, предназначенный для какого-то судового маклера. Нрав у него, толковали они, тихий и скромный - и, судя по мягкости и вежливости в обращении с ними же самими, они заключили, что перед ними всего лишь зеленый юнец, без кола и двора, расправиться с которым не составит труда. Негодяи без стеснения обсуждали затеянное в присутствии самого Декарта, думая, что он не понимает никакого другого языка, кроме того, на каком беседовал со слугой; в конце концов, они твердо вознамерились убить его и бросить труп в море, а добычу разделить поровну".
Простите, джентльмены, мою веселость: право, я не в силах удержаться от смеха, вспоминая об этой истории. Две подробности кажутся мне особенно забавными: во-первых, панический ужас, или "перепуг" (как выражаются воспитанники Итона), охвативший Декарта, когда он услышал о готовящемся спектакле, который должен был завершиться его смертью, похоронами - и дележкой унаследованного имущества. Еще потешней кажется допущение, что если бы эти фрисландские гончие настигли добычу, то у нас не было бы никакой картезианской философии; каким же образом мы бы без нее обходились, если вспомнить о грудах посвященных ей томов, - предоставляю заключить любому почтенному хранителю старых книг.
Однако продолжим: невзирая на страшный перепуг, Декарт выказал готовность к борьбе, чем и поверг разбойных антикартезианцев в благоговейный трепет. "Обнаружив, - продолжает господин Байе, - что дело нешуточное, господин Декарт мигом вскочил на ноги и самым резким тоном, явившимся для этих трусов полной неожиданностью, обратился к ним на их языке и пригрозил пустить в ход шпагу, буде те осмелятся нанести ему оскорбление". Поистине, джентльмены, для столь ничтожных проходимцев было бы совершенно незаслуженной честью оказаться нанизанными на картезианскую рапиру подобно жаворонкам; и потому я рад, что господин Декарт не обездолил виселицу исполнением своей угрозы, тем более что он вряд ли сумел бы доставить судно в гавань после сведения счетов с командой: вероятно, плавание его по Зюйдер-Зее[53] длилось бы до бесконечности, и моряки по ошибке принимали бы судно за "Летучего голландца"[54], направляющегося в родной порт. "Проявленное Декартом мужество, - замечает биограф, - произвело на бандитов поистине волшебное действие. Ошеломленные неожиданностью, они впали в полную растерянность - и, забыв о своем численном перевесе, благополучно высадили путешественника там, где он пожелал".
Вы, джентльмены, вероятно, могли бы предположить, что, подражая Цезарю[55], обратившемуся к бедному паромщику со словами: "Caesarem vehis et fortunas ejus"[*"Ты везешь Цезаря и его удачу" (лат.)], Декарту следовало бы только воскликнуть: "Прочь, собаки, вам не перерезать мне глотку, ибо вы везете Декарта и его философию!" - и ему бы уже ничто не угрожало. Один из германских императоров придерживался сходного мнения. В ответ на усердные мольбы укрыться от канонады он сказал: "Фи, приятель, слышал ли ты когда-нибудь об императоре, которого сразило бы пушечное ядро?" [*К указанному доводу прибегали, по крайней мере один раз, крайне неудачно: несколько столетий тому назад французский дофин, которого предостерегли от опасности заражения оспой, задал тот же вопрос: "Кто-нибудь слышал о дофине, умершем от оспы?" Верно: о подобном случае никто и слыхом не слыхивал. И тем не менее упомянутый дофин скончался именно от этой болезни. (Примеч. автора.)] Насчет императора утверждать не берусь, но для уничтожения философа потребовалось гораздо меньшее: второй величайший из европейских философов, безусловно, пал от руки убийцы. Этим философом был Спиноза.
Согласно распространенному убеждению, мне хорошо известному, Спиноза умер в своей постели. Возможно, это и так - и тем не менее его умертвили: в доказательство сошлюсь на книгу, изданную в Брюсселе в 1731 году, под заглавием "Жизнь Спинозы", господином Жаном Колерю, с многочисленными добавлениями из рукописной биографии, написанной одним из друзей философа. Спиноза скончался 21 февраля 1677 года: ему едва исполнилось сорок четыре года. Смерть в таком возрасте сама по себе подозрительна, и автор указывает, что в рукописи содержится подтверждение вывода, "gue sa mort n'a pas ete tout-a-fait naturelle"[*"что смерть его была не совсем естественной" (фр.)]. Живя в сыром климате, да еще в такой моряцкой стране, как Голландия, Спиноза мог бы, конечно, злоупотреблять грогом, а в особенности пуншем[*"Июня 1, 1675. - Выпили три чаши пунша (напиток весьма для меня непривычный)", записал преподобный мистер Генрих Теонг в своем "Дневнике", опубликованном Ч. Найтом. В примечании к этому отрывку делается ссылка на книгу Фрайера "Путешествие в Вест-Индию" (1672), где упоминается "расслабляющий напиток под названием "пунш"" (что означает на языке хиндустани "пять"), из пяти ингредиентов. Приготовленный таким образом, именуется у медиков "квинта"; если составных частей только четыре - "кварта". Безусловно, именно это евангельское обозначение вызвало интерес к данному напитку у преподобного мистера Теонга. (Примеч. автора.)] - незадолго перед тем изобретенным. Вне сомнения, это было вполне возможно, однако этого не было. Месье Жан называет его "extreme me ment sobre en son boire et en son manger"[*"чрезвычайно умеренным в еде и питье" (фр.)]. Ходили, правда, темные слухи о том, что Спиноза употреблял якобы сок мандрагоры[56] (с. 140) и опиум (с. 144), однако в счете от его аптекаря эти снадобья не значатся. При столь очевидной воздержанности как же он мог умереть естественной смертью в сорок четыре года? Послушаем рассказ биографа: "В воскресенье утром, 21 февраля, до начала церковной службы, Спиноза, спустившись вниз, беседовал с хозяином и хозяйкой дома". Как видим, в эту пору - около десяти утра - Спиноза был жив и вполне здоров. Однако, согласно биографу, он "вызвал из Амстердама врача, которого я бы предпочел обозначить инициалами Л. М.". Этот самый Л. М. предписал домовладельцам купить "старого петуха" и тотчас его сварить, с тем чтобы около полудня Спиноза откушал бульон, что - по возвращении из церкви хозяина с супругой - он и сделал, а также съел с аппетитом кусок старой курятины.
