Джеймс Хилтон - Утерянный Горизонт
Кануэй вышел на балкон и взгляд его упал на ослепительное перо Каракала; над застывшим океаном высоко проплывала луна. Он почувствовал, что мечта его растворилась, как все слишком красивые вещи при первом прикосновении действительности; что все будущее мира на весах против юности и любви будет таким же легким, как воздух. Он почувствовал, что разум существовал в своем, отдельном от всего мире, микрокосмосе Шангри-Ла, и мир этот тоже находился в опасности. Потому как собираясь с силами, он видел, что корридоры его воображения смещаются и гнутся от напряжения; павильоны рушатся; и все на пороге превращения в груду руин. Боль задела его лишь частично, но недоумение обрушилось бесконечной и, скорее, грустной волной. Он не понимал было ли то сумасшедствие, которое сейчас прошло, или на период времени он таки обрел ясность ума, которая сейчас снова его оставляла.
Обернувшись, он выглядел другим человеком; его голос был жестче, обрывистей, и лицо немного подергивалось; он куда более походил на того Кануэйя, который был Баскульским героем. Подстегиваемый необходимостью действий, он глянул на Мэллинсона с неожиданной бдительностью. "Ты думаешь, с веревкой ты выдержишь этот мрачный участок, окажись я с тобою рядом?" он спросил.
Мэллинсон бросился навстречу. "Кануэй," закричал он глотая воздух. "Ты имеешь в виду что ты идешь? Ты, наконец, решился?"
Они тронулись сразу же, только Кануэй подготовил себя к пути. На удивление все оказалось совсем просто -- скорее, уход нежели бегство; ни события не произошло когда пересекали они полосы лунного света и тени во двориках. Можно было подумать, что вокруг вообще никого не было, думал Кануэй, и идея такой пустоты мгновенно заполняла его таким же пустым чувством; и все это время, с ним рядом, едва доходя до него, раздавалась болтовня Мэллинсона о дороге. Как странно что их долгий спор должен был закончиться так, в действии, что тайное святилище должно было быть забыто тем, кто обрел там такое счастье! Потому как через час, или даже меньше того, останавливаясь без дыхания на повороте дороги, они видели последние штрихи Шангри-Ла. В глубине над ними долина Синей Луны было словно облако, Кануэйю почудилось, что рассыпанные в дымке крыши неслись в след за ним. И в этот момент наступило прощание. Мэллинсон, замолчавший на время из-за крутого спуска, выпустил: "Хорошо, мы в полном порядке -- продолжай!"
Кануэй улыбнулся, но не ответил; он уже начал готовить веревки для острого пересечения по краю. То, что сказал юноша, было правдой, решение действительно было принято, но оно подвисло над тем, что все еще оставалось. Маленький, активный фрагмент разума, который сейчас доминировал; остальное же было утерянным настолько, что вынести это было почти невозможно. Он был странником между двумя мирами, и участь его была вечно странствовать; но в настоящий момент, в углубляющейся внутренней глубине, он чувствовал лишь одно, что ему нравился Мэллинсон, и что он должен помочь ему; как и миллионам, ему было предписано бежать от мудрости и стать героем.
Над пропастью Мэллинсон начал нервничать, но Кануэй помог ему преодолеть участок в традиционной скалолазной манере; и после того, как все было позади, они вытянулись вместе, прикуривая сигареты Мэллинсона. "Кануэй, я должен сказать, какой ты, черт возьми, замечательный человек...Наверное, ты знаешь...Я не могу передать тебе, как я счастлив..."
"Я бы и не пытался на твоем месте."
После долгой паузы, перед продолжением пути, Мэллинсон добавил: "Но я на самом деле счастлив -- не только за себя, но и за тебя тоже... Конечно, хорошо, что сейчас ты можешь понять насколько бессмысленным все это было...но просто здорово видеть тебя снова самим собой..."
"Совсем нет," ответил Кануэй с гримасой собственного личного успокоения.
К рассвету они пересекли границу, не обеспокоенные ни одним, если они и были, часовым; и Кануэй подумал, что проход, на самом деле, мог быть только лишь под умеренной охраной. Они достигли плато, подхваченные словно голый лист, воющими ветрами, и постепенно спускаясь вниз, увидели лагерь проводников. После этого все пошло так, как предсказывал Мэллинсон; люди, большие парни в мехах и овчинах, их уже ждали, сгибаясь от шквалов ветра и в нетерпении начать путешествие в Татзиен-Фу -- одиннадцать тысяч миль на восток, к границе Китая.
"Он идет с нами!" в возбуждении кричал Мэллинсон, когда они встретились с Ло-Тзен. Он забыл, что она не понимала по-английски, но Кануэй перевел.
Ему казалось, что крошечная Манчжу так никогда не светилась. Она одарила его самой очаровательной улыбкой, но глаза ее были только на Мэллинсоне.
Эпилог.
Моя следующая встреча с Разерфордом произошла в Дели. Мы оба были гостями на ужине в Вайсригале, однако из-за церемоний и разделяющей нас дистанции не смогли сблизиться до того, как лакеи в тюрбанах не подали нам наших шляп. "Поедем ко мне в готель, выпьем," пригласил он.
Мы проносились в такси вдоль бесплодных миль между натюрмортом Лутюэнс и теплой трепещущей картиной старого города Дели. Из газет мне было известно, что он только что вернулся из Кашгара. Вышколенная репутация его была из тех, которые из всего извлекают все возможное: по требованию неординарного праздника поставляется исследовательский персонаж, ничем из ряда вон персонаж этот не занимается, но публике это неизвестно, и лавры мгновенного впечатления падают у его ног. К примеру, путешествие Разерфорда, на мой взгляд, было далеко от тех революционных открытий, которые приписывала ему пресса; в погребенных городах Котана не было ничего нового, если кто-нибудь еще мог вспомнить Штейн и Свен Хедин. Я знал Разерфорда достаточно хорошо, чтобы подшутить над ним по этому поводу, и он рассмеялся. "Правда бы сделала лучшую историю," неопределенно признался он.
Мы пришли к нему в комнату и выпили виски. "Ты, значит, таки пустился на поиски Кануэйя?" в подходящий, на мой взгляд, момент спросил я.
"Поиски будет слишком серьезным словом," он ответил. "В стране размером в половину Европы невозможно заниматься поисками одного человека. Все, что я сделал, было лишь посещение тех мест, где я рассчитывал с ним встретиться или узнать что-то новое. Ты помнишь, в своем последнем письме он говорил, что оставил Бангкок в северо-западном направлении. Он оставил небольшой след в середины страны, и затем, я думаю, отправился в племенные районы на Китайской границе. Бурму я исключаю, там можно нарваться на Британских представителей. Одним словом, определенная, как ты бы выразился, дорога теряется где-то в Верхнем Сиаме, но, конечно, я бы никогда не отправился так далеко."
"Ты не думал, что проще было бы просто искать саму долину Синей Луны?"
"Да, конечно, это казалось мне более точным предложением. Ты таки пробежался по моему манускрипту?"
"Да больше чем пробежался. Мне нужно было вернуть его, между прочим, но ты не оставил никакого адреса."
Разерфорд кивнул. "Интересно, что ты о нем думаешь?"
"История мне показалась изумительной, конечно, если она твердо базируется на том, что ты узнал от Кануэйя."
"Я даю тебе честное слово. Я не выдумал ни единой детали, да и все повествование, кстати сказать, далеко от моего собственного языка, хотя ты, наверное, этого не заметил. У меня хорошая память, а Кануэйю всегда удавалось описывать. И потом, не забывай, у нас было двадцать четыре часа практически непрекращаемой беседы."
"Бесспорно, изумительно."
Он откинулся назад и заулыбался. "Если это все, что ты собираешься сказать, мне наверно, придется говорить самому. Ты, наверное, считаешь меня доверчивым человеком. Люди часто совершают ошибки от того, что слишком многому верят, но не будь этой веры, жизнь превратилась бы в нудное времяпровождение. Конечно, история Кануэйя захватила меня, и не в одном смысле, а в нескольких, и потому я решил извлечь из нее все возможное, исключая, конечно, сам шанс нашей встречи."
Он зажег сигару. "Означало это приличное количество самых странных путешествий, но, видишь ли, подобные вещи мне по душе, и потом, мои издатели время от времени интересуются заметками путешественников. Несколько тысяч миль, должно быть, если учесть все вместе, Баскул, Бангкок, Чанг-Кайанг, Кашгар -- я побывал в каждом из них, и где-то внутри этой зоны запрятана сама тайна. Но, ты сам понимаешь, зона огромна, и все мои поиски не затронули и десятой доли ее, то бишь тайны, если тебе угодно. Выкладывая на стол факты, я имею лишь то, что двадцатого мая Кануэй вылетел из Баскула и пятого октября прибыл в Чанг-Кайанг. Третьего февраля он снова покинул Бангкок, последнее, что было о нем известно. Все же остальное -возможности, вероятности, догадки, мифы, легенды, как хочешь."
"То есть, ты ничего не обнаружил в Тибете?"
"Мой милый друг, в сам Тибет я никогда и не попал. Правительственные мужи не хотели меня даже слушать; для них это было бы равносильно санкционированию экспедиции на Эверест, а когда я заметил, что хотел бы побродить по Куэн-Ланам, они одарили меня таким взглядом, как если бы я пришел к ним с предложением о биографии Ганди. Кстати сказать, информации у них было больше, чем у меня. Путешествие по Тибету непосильно для одного человека; нужна хорошо снаряженная экспедиция под руководством того, кто знает хотя бы два слова на их языке. Я помню, когда Кануэй рассказывал мне свою историю, я никак не мог понять, отчего вокруг носильщиков была такая шумиха, почему бы им просто взять и не уйти? Очень быстро все стало понятным. Правительственные люди были правы -- ни один пасспорт мира не помог бы мне пересечь Куэн-Ланы. Я, между прочим, добился того, что сумел увидеть их издалека в очень ясный день, в пятидесяти милях, наверное. Не каждый европеец может этим похвастаться."
