Артур Миллер - Фокус
- Это странно, я думал у вас есть какой-нибудь план.
- Ну, у меня есть кое-что, я... - После непродолжительного колебания, смущенно улыбаясь, Финкельштейн пошел к выходу из магазина, выдвинул там внизу длинный ящик и, вынув из него блестящую бейсбольную биту, подошел с ней к мистеру Ньюмену. - Это называется "Луизвильский удар". Цельное дерево, - сказал он, протягивая биту, чтобы показать Ньюмену. Ньюмен потрогал гладкую поверхность и снова сунул руку в карман. Финкельштейн вернулся к шкафу и аккуратно положил биту назад. Он остался стоять там, смотря в глаза Ньюмену.
Ньюмен сказал: - Я думал, что если бы вы рассказали обо всем в полиции...
- Мистер Ньюмен, - сказал тот, медленно покачивая головой, - вы говорите так, будто это происходит впервые.
Теперь Ньюмен смотрел на него и знал, что помогало ему удерживать душевное равновесие.
- Это собрание, - продолжал Финкельштейн, - проходило не в секретном бункере. Полиция знала, о чем идет речь. Просто не существует закона против людей, которые ненавидят друг друга. Это не... в этом нет ничего плохого. Это их право организовывать такие собрания, чтобы убивать людей, - продолжал он саркастически. - Идти в полицию есть смысл, только если... если придет делегация. Я говорю им, но они выслушивают и уходят. Миссис Дипо говорит им, но она пожилая женщина, что она для них значит? Если бы несколько человек из квартала... если бы...
Ньюмен представил, как он стоит в полицейском участке рядом в Финкельштейном, и полицейский-ирландец переводит взгляд с еврея на него.
- Мистер Финкельштейн, - перебил он, - я скажу вам, что я думаю.
- Да, - с готовностью слушать, сказал Финкельштейн.
Ньюмен больше не смотрел на него, а продолжал разглядывать товары на полках. - По-моему, из вашего положения есть только один разумный выход.
- Да, - прошептал Финкельштейн, подняв подбородок и стиснув губы.
- Вы не должны забывать, какие люди живут в этом районе, - снова начал он. - Это новый район. Мне довелось узнать, что многие семьи переехали сюда, чтобы избавиться от старых соседей, - напряженно прищурившись, сказал он и, разумеется, они не выносят никаких... никаких... ну, вы знаете, что я имею ввиду.
Рот Финкельштейна приоткрылся немного шире и, пристально смотря на Ньюмена, он совсем незаметно кивнул.
- Если бы здесь было лишь несколько сторонников этой точки зрения, я бы сказал, стойте на своем и держитесь до конца. Но я не думаю, что у вас здесь много друзей, и я... ну, честно, я думаю, вам следовало бы подумать о переезде. Это мое искреннее мнение.
Брови Финкельштейна сдвинулись. Ньюмен не смог выдержать его удивленного взгляда и снова посмотрел вниз на доски пола, как будто задумавшись. Прошла минута. Другая. Он поднял глаза и увидел, что выражение лица Финкельштейна изменилось. Его рот был плотно сжат.
- Мистер Ньюмен, вы еврей? - спросил Финкельштейн.
Кожа Ньюмена похолодела. - Нет, - сказал он.
- Вы не еврей, - сказал Финкельштейн.
- Нет, - готовый рассердиться, повторил мистер Ньюмен.
- Но они думают, что вы еврей.
- Да.
- Представьте себе, что я предложил вам переехать.
- Это...
- Представьте себе, что я сказал вам, что здесь в районе живет слишком много людей похожих на евреев. Этим невеждам это не нравится. Переезжайте мистер Ньюмен, потому что мне не дадут покоя, пока вы будете...
- Я высказал вам свое искреннее мнение, а вы...
- Я тоже высказываю вам свое искреннее мнение, - сказал Финкельштейн дрожащим голосом. Его глаза повлажнели. - По моему мнению, они пометили вас несмываемыми чернилами, и вам ничего не даст если я...
- Я не нуждаюсь ни в чьей помощи, - тонким возмущенным голосом сказал Ньюмен.
- Я не вчера родился, мистер Ньюмен. - Штанины брюк Финкельштейна задрожали. - Я думал, что по воскресеньям вы покупали газету у этого хулигана, потому что они заставили вас. Я думал, что независимо от того, что вы делаете, вы все равно оставались моим приятелем, потому что вы разумный человек, интеллигентная личность. Но вы...
- Я пришел сюда не для того, чтобы меня оскорбляли, - твердо сказал Ньюмен.
- Ни в коем случае! - сжав кулаки, воскликнул Финкельштейн. - Вы что не видите, что они делают. Какого черта они хотят от евреев? В этой стране живет сто тридцать миллионов человек и всего пару миллионов из них это евреи. Это вы им нужны, а не я. Я... Я... - от ярости он начал заговариваться, - Я - это мелочь, я ничего не значу. Я гожусь только на то, чтобы они могли показывать на меня, и все остальные отдадут им свои умы и свои деньги, и они заполучат эту страну. Это мошенничество, это вымогательство. Сколько раз это должно произойти, сколько войн на этой земле мы должны пережить, прежде чем вы поймете, что они с вами делают? - Ньюмен стоял камнем. - Выехать. Вы хотите, чтобы я выехал, - сказал Финкельштейн, пытаясь двигаться по крошечному магазинчику, - я не уеду. Мне здесь нравится. Мне нравится воздух, он подходит для моих детей. Я не знаю, что мне придется сделать, но я с места не сойду. Я не знаю, как бороться с ними, но я буду бороться. Эта дьявольская шайка хочет захватить страну. И если бы вы хоть немного уважали эту страну, вы бы не сказали мне этого. Мистер Ньюмен, я с места не сойду. Я не сделаю этого. Нет.
Он стоял, качая головой.
Глава 17
Но на следующее утро все стало выглядеть иначе. Как будто что-то произошло с ним за время сна.
Одеваясь, он еще раз ощутил свое любимое чувство независимости и самодостаточности. Открывая перед Гертрудой входную дверь, он обратил внимание на то, что мусорный бак стоит на месте, и пошел по улице вместе с женой с таким видом, будто иначе и быть не могло; он раз и навсегда отказался от участия в каких-либо состязаниях.
И если, проходя мимо газетной раскладки, он ощутил некоторое смущение из-за того, что не купил газету, это было скорее последней каплей из пустой тыквы, чем первой из той, в которой только сейчас обнаружилась трещина. По его мнению, осталось только уладить с Гертрудой, - она стояла, дожидаясь, когда он опустит пятак в турникет, и по поднятым бровям и неоднократным вздохам ему все было понятно.
Так проходили дни, и они разговаривали, как будто в горле застрял камешек. Он отметил отсутствие разговоров о пустяках, понимая, что она ждет, когда он признает свою ошибку. Но у него был безопасный дом и когда она поймет это, то обрадуется и будет счастливой с ним за запертой дверью.
Однако немного позже, реальность, подобно какой-то тайной луне бесшумно пересекла его горизонт, и повисла прямо перед его глазами. И он понял, что тоже ждет, ждет нападения.
Во второй раз мусорный бак опрокинули не так грубо, как в первый, однако он знал, он знал, что это еще не все, и он знал, что в покое его не оставят. Не потому, что вокруг него произошли какие-то изменения, но потому что изменился он сам. В эти напряженные дни в отношениях между ним и его женой, город продолжал придавать его душе новые очертания. Подобно идущему вдоль берега течению он безмолвно размывал его сознание по краям. Это не было чем-то вроде происшествия, дразнящее воздействие никогда не обретало очертаний события. Просто он начал жить в состоянии ожидания, в то время как тело проводило его через повседневные дела. Утром - на работу, в полдень на обед, вечером - домой. Много вечеров он провел с Гертрудой в ресторанах, они немного чаще ходили в кино, а однажды в субботу вечером, пытаясь развлечься, они прокатились вдоль реки на автобусе с Пятой авеню. Но ничто не облегчало этот гнет, потому что куда бы он ни посмотрел, он видел новые очертания, и слышал звуки, которые никогда прежде не были знакомы его ушам. Часто, идя в толпе, он слышал позади себя разговор и замедлял шаг, чтобы послушать его. Потому что сзади донеслсь "-рей-" и он должен был знать, к чему относится этот слог и, пытаясь следить за ходом беседы, он замечал, что его сердце немного вздрагивало, и требовалось некоторое время, чтобы оно снова успокоилось.
Когда на улице к нему приближался обыкновенный выпивоха, он напрягался и становился неуклюжим. В былые времена он и без стычки обязательно отстоял бы свое достоинство и позвал бы полицейского, чтобы тот занялся хулиганом, но теперь он не знал точно какими правами он может воспользоваться, если обидчик назовет его так при полицейском. Теперь он был в недоумении относительно своего места в городе. Считать себя просто обыкновенным гражданином? А что если он попадет на полицейского, который не увидит в нем соплеменника и решит, что он из тех, кто вместо того, чтобы защитить себя самому, всегда прибегает к закону? По своей прошлой жизни он помнил свое собственное отношение к таким простакам. Однако если он защитит себя сам, пока пьяный будет продолжать выкрикивать это отвратительное слово, разве может он рассчитывать на сочувствие прохожих? Как же можно бороться в одиночку, в таком невыносимом одиночестве? **
Теперь, когда дни проходили так размеренно и с таким кажущимся спокойствием, его рассудок попал в тупик, но сознание не может стоять на месте и оно работало только в одном открытом для него направлении тщательнейшем препарировании насилия. Случалось, что он приходил в себя в самом неподходящем месте, осознавая, что сжимает кулаки, как будто участвует в кулачной драке. Его начали тревожить вопросы на жестокие темы. Как сильно нужно ударить человека, чтобы сбить его с ног? Может ли он ударить человека в подбородок и при этом не повредить себе руку? Хватит ли у него сил, чтобы сбить человека с ног? Он перемещался по городу обычными маршрутами, а город стал новым для него и чувство собственного достоинства всегда было с ним, требуя воздать ему должное.
