Джон Голсуорси - Путь святого
Он, заикаясь, выговорил:
- Послушайте... вы ведь не... вы ведь не можете...
- Что... не могу?
- Шутить... таким образом... Ведь правда же?
- Какие там шутки, если у тебя ребенок и ты не замужем!
Лодер вдруг весь съежился, словно рядом разорвался снаряд. Но затем, как и полагается в таких случаях, он сделал над собой усилие, выпрямился и сказал странным тоном - одновременно высокомерным и мягким:
- Я не пойму... Ведь не может же быть... Это ведь не...
- Это так и есть, - сказала Ноэль. - Если не верите мне, спросите у папы.
Он поднес руку к своему круглому воротнику; Ноэль пришла дикая мысль, что он собирается сорвать его, - она крикнула:
- Не надо!
- Вы? - пробормотал он. - Вы! Но...
Ноэль отвернулась от него и стала смотреть в окно, ничего не видя.
- Я не хочу этого скрывать, - сказала она, не оборачиваясь. - Я хочу, чтобы все знали. Это так глупо, так глупо! - Она топнула ногой. - Разве вы не видите, как это глупо, - каждый разевает рот от удивления! Он вздохнул, и в этом вздохе было страдание. И вдруг она почувствовала настоящую боль раскаяния. Он ухватился за спинку стула; лицо его утратило торжественное выражение и слегка покраснело. У Ноэль было такое ощущение, словно ее уличили в предательстве. В его молчании, странном взгляде и каком-то безличном огорчении, которого не выразишь словами, было нечто более глубокое, чем просто неодобрение, - что-то, находившее отклик в ней самой. Она быстро прошла мимо него, поднялась к себе наверх и бросилась на кровать. Лодер ничего не значил для нее, суть была не в нем. Вся суть в ней самой, в этом впервые возникшем, остром и горьком ощущении, что она предала свою касту, утратила право считаться порядочной женщиной, изменила свойственной ей сдержанности и утонченности, заплатила черной неблагодарностью за всю любовь, которая была вложена в ее воспитание, вела себя как простая, выросшая без присмотра девчонка. Раньше она этого не понимала - даже тогда, когда Грэтиана впервые узнала обо всем, и они, стоя по обе стороны камина, не могли говорить друг с другом. Тогда она еще вся была во власти глубокой скорби о погибшем, но это прошло, словно ничего никогда и не было. Она теперь беззащитна, ничто не ограждает ее от этого обрушившегося на нее унижения и горя. Да, она тогда сошла с ума! Наверное, сошла с ума! Этот бельгиец Барра прав: "Все немного сумасшедшие!" Все живут в "доме принудительных работ", созданном войной! Она так глубоко уткнулась лицом в подушку, что чуть было не задохнулась; голова, щеки, уши горели, как в огне. Если бы этот Лодер просто проявил отвращение, сказал бы что-нибудь, что могло вызвать в ней гнев, справедливое негодование, ощущение, что судьба была слишком жестока к ней; но он просто стоял - весь воплощение растерянности, как будто расставался с самыми заветными иллюзиями. Это было ужасно! Она не может больше жить здесь, должна куда-то уйти, бежать, спасаться от этого ощущения собственного предательства и измены. Ноэль вскочила. Внизу все было тихо, она прокралась по лестнице и вышла на улицу. Она быстро шагала вперед, не думая о том, куда идет. Инстинктивно она пошла по дороге, по которой ежедневно ходила в госпиталь.
Был конец апреля, деревья и кусты, одетые молодой листвой, уже стояли в цвету и благоухали; весело пробегали собаки; в ярком солнечном свете лица людей казались счастливыми. "Если бы я могла уйти от самой себя, мне все стало бы безразличным", - подумала она. Легко уйти от людей, от Лондона, даже уехать из Англии; а от себя самой - невозможно! Она прошла мимо госпиталя, посмотрела затуманенным взглядом на флаг с красным крестом, поднятый над оштукатуренной стеной, на солдата в синем комбинезоне с красным галстуком, выходившего из дверей. Много горьких часов провела она здесь, но не было у нее часа более горького, чем этот! Она миновала церковь и очутилась напротив того дома, где жила Лила; тут она вдруг столкнулась с высоким человеком, заворачивавшим за угол. Это был Форт. Она опустила голову и попыталась было незаметно улизнуть. Но он уже протянул руку, и ей ничего не оставалось, как поздороваться с ним. Холодно глядя на него, она спросила:
- Вы все знаете обо мне, да?
Его лицо, обычно такое открытое, вдруг замкнулось, как будто он вот-вот должен был взять барьер на лошади. "Сейчас он солжет!" - с горечью подумала она. Но он не солгал.
- Да, Лила говорила мне.
"Сейчас он постарается притвориться, - снова мелькнула у нее мысль, что не находит в этом ничего непристойного".
- Я восхищаюсь вашим мужеством! - сказал он.
- У меня нет никакого мужества.
- Мы ведь никогда не знаем сами себя, не так ли? Может быть, вы пройдетесь со мной немного? Я иду в том же направлении.
- А я не знаю, в каком направлении иду. - И я тоже.
Они молча пошли рядом.
- Я молю бога только о том, чтобы снова очутиться во Франции, отрывисто сказал Форт. - Здесь не чувствуешь себя чистым человеком.
Сердце Ноэль взыграло.
"О да! Уехать, уйти от самой себя!" Но тут же она подумала о ребенке и снова упала духом.
- А как ваша нога, совсем безнадежна? - спросила она.
- Совсем.
- Это, наверно, ужасно.
- Сотни тысяч людей считают, что это большая удача; и верно: хоть калека, да жив! Так и я думаю, несмотря на всю скуку жизни.
- Как чувствует себя кузина Лила?
- Очень хорошо. Она так старается в своем госпитале, просто удивительно. - Говоря это, Форт не смотрел на нее; молчание длилось, пока он не остановился у Лордс-Крикет-граунд.
- Я не хочу вас заставлять тащиться со мной.
- О, это ничего!
- Я хочу только сказать, что если могу служить вам когда-либо и в какой-либо форме, пожалуйста, приказывайте.
Он снял шляпу и пожал ей руку. Ноэль пошла дальше. Этот короткий разговор с недомолвками только обострил ее беспокойство; и все-таки в каком-то смысле он смягчил боль в ее сердце. Как бы то ни было, но капитан Форт не презирает ее; у него тоже неприятности, как и у нее самой. Она чувствовала это и по выражению его лица и по тону, когда он говорил о Лиле. Она ускорила шаг. Вдруг ей вспомнились слова Джорджа: "Если тебе самой не стыдно за себя, то другие не будут тебя стыдиться". Легко сказать! Потом она вспомнила давние времена, школу, танцы для подростков, на которые она ходила, - все тогда казалось счастьем. Прошло! Все прошло!
Но встречи Ноэль с Общественным Мнением еще не кончились в этот день; дойдя наконец до своего дома, измученная трехчасовым скитанием, она встретила пожилую даму, которую она и Грэтиана знали еще в детстве. Это была красивая женщина, вдова одного чиновника; она проводила дни в полезной деятельности и не обнаруживала ни малейшего признака старения. С ней была ее дочь, жена убитого на Марне офицера, и обе встретили Ноэль целым градом сердечных расспросов. Значит, она вернулась из деревни и теперь совсем здорова? Она работает в госпитале? А как себя чувствует ее дорогой стец? Он так похудел и устал. Но теперь ведь и Грэтиана с ним. Как ужасно, что война разделяет мужей и жен! А чей это милый маленький ребеночек, который сейчас у них в доме?
- Мой, - сказала Ноэль и прошла мимо них, высоко подняв голову. Она почувствовала, как обижены, удивлены, озадачены эти очень доброжелательные дамы, которых она оставила на мостовой. Она представляла себе, как они возьмут друг друга под руку, потом пойдут дальше, может быть, молча, и, только завернув за угол, начнут удивляться: "Что такое с Ноэль? Что она сказала?"
Она вынула из кармана золотое колечко и изо всей силы швырнула его за ограду Сквер-Гарден. Это спасло ее от нервного припадка, и в дом она вошла спокойная. Завтракать давно кончили, но отец еще не уходил - он встретил ее в прихожей и повел в столовую.
- Тебе надо поесть, дитя мое, - сказал он.
И пока она поспешно ела то, что он велел оставить для нее, он стоял у камина в своей излюбленной позе: нога на решетке, рука на каминной доске.
- Я исполнила твое желание, отец, - сказала она глухо. - Теперь все знают. Я сказала мистеру Лодеру, и художнику, и Диннафордам.
Она увидела, как он разжал пальцы, а затем снова вцепился в каминную доску.
- Я рад, - сказал он.
- Тетя Тэрза дала мне кольцо, но я его выбросила.
- Мое дорогое дитя, - начал он, но не мог продолжать - так у него дрожали губы.
- Я хочу еще раз сказать, папа, что я страшно жалею тебя. И я действительно себя стыжусь; раньше мне казалось, что не стыжусь, а теперь да; но я думаю, что все это жестоко, и я ни в чем не каюсь перед богом; и ни к чему заставлять меня каяться.
Пирсон повернулся и поглядел на нее. Еще долгое время этот взгляд не мог изгладиться из ее памяти.
После того, как Джимми Форт распрощался с Ноэль, он почувствовал себя совсем несчастным. С того дня, как Лила рассказала ему о беде этой девушки, он все больше убеждался, что в его отношениях с Лилой нет достойной основы, что их связь держится только на жалости. Однажды, чувствуя угрызения совести, он предложил Лиле выйти за него замуж. Она отказала. Это вызвало в нем еще большее уважение к ней; голос ее так дрожал, и выражение глаз было такое, что он понял: она отказала ему не потому, что мало его любит, а потому, что сомневается в его чувстве к ней. Да, у этой женщины был большой жизненный опыт!
