Джейн Веркор - Люди или животные

Джентльмен в накрахмаленных манжетах ответил, что Искусство не нуждается ни в каких определениях, ибо оно единственное в своем роде проявление, распознаваемое каждым с первого взгляда.

Джентльмен-фермер возразил, что в таком случае и Человек не нуждается в особом определении, ибо он тоже принадлежит к единственному в своем роде биологическому виду, распознаваемому каждым с первого взгляда.

Джентльмен в накрахмаленных манжетах ответил, что как раз об этом он и говорил.

Тут сэр Кеннет Саммер напомнил присутствующим, что комиссия собралась не для того, чтобы установить, что Человек не нуждается в особом определении, а для того, чтобы попытаться найти это определение.

Он отметил, что первое заседание, возможно, и не принесло ощутимых результатов, но тем не менее позволило сопоставить весьма интересные точки зрения.

На этом заседание закрылось.

После следующего заседания члены комиссии выходили из зала уже не в столь спокойном состоянии духа. Холеные усы джентльмена в манжетах не смогли скрыть кислой улыбки, кривившей уголки его тонких губ. Старейшина был бледен, щеки его нервически подергивались. И уж не слезы ли блестели за толстыми очками маленькой квакерши? Крупные капли пота выступили на лбу джентльмена-фермера, а полковник Стренг нетерпеливо покусывал свои роскошные белые усы. Церемонно раскланявшись друг с другом, члены комиссии удалились, оставив председателя сэра Кеннета Саммера наедине с сэром Артуром, и тут сэр Кеннет не без тревоги признался судье:

- По-моему, сегодня мы сделали еще меньше, чем в прошлый раз.

Сэр Артур ответил, что и у него сложилось такое же впечатление.

Тогда сэр Кеннет сказал, что его беспокоит мысль, возможно ли вообще при столь непримиримых взглядах членов комиссии прийти к...

Сэр Артур возразил, что он лично не считает их точки зрения столь уж непримиримыми, как это может показаться на первый взгляд.

Сэр Кеннет ответил, что, если даже это мнение несколько оптимистично, он все-таки рад был его выслушать, и в голосе его прозвучало явное облегчение. Хотя, добавил он, он не совсем ясно себе представляет...

- В сущности, - заметил тут сэр Артур, - это весьма отрадный признак.

- Что?.. Что я не могу себе ясно представить?

- Да нет, нет! То, что эти взгляды кажутся несовместимыми.

- Весьма отрадный признак?

- Конечно. Если бы среди членов комиссии царило единодушие, они бы в два счета состряпали определение. Неужели, по-вашему, такое определение могло бы быть приемлемым?

- А почему бы и нет? Время тут вряд ли поможет.

- Не спорю. Но определение человека, данное дюжиной британских подданных, незамедлительно пришедших к соглашению, имеет, на мой взгляд, слишком много шансов оказаться определением человека англосаксонской расы. А от нас не этого ждут.

- Черт возьми, а ведь вы правы.

- Тогда как уже сами расхождения во взглядах ваших уважаемых коллег приведут к тому, что члены комиссии - пусть в ходе бурных споров, отбросив все, что их разделяет, - оставят в конечном счете лишь то скрытое зерно, то общее, что есть во всех этих концепциях.

- Ваша правда.

- Главное, наберитесь терпения.

- Да... да... боюсь только, терпения-то мне и не хватит.

И действительно, сэр Кеннет не отличался особым терпением.

А потому постепенно, от заседания к заседанию, роли их менялись. Все чаще и чаще во время дискуссий сэр Кеннет прибегал к помощи сэра Артура. И вскоре с общего согласия сэр Артур стал фактически руководить работой комиссии.

Как раз в это время леди Дрейпер познакомилась с Френсис. Однажды старая леди сказала своей племяннице:

- А ты ловко прячешь свою подопечную.

Леди Дрейпер знала, что слова ее попадут в цель.

- Уж кто-кто, а Френсис не нуждается в опеке! - вскипела племянница.

- Тогда почему же ты ее прячешь? - продолжала тетка.

- Я ее вовсе не прячу, но я решила... А разве это удобно? - спросила она.

- Что именно?

- Ну, хотя бы привести ее сюда... Дядя Артур судил ее мужа и, может быть, будет судить его опять... Вот я и спрашиваю, удобно ли...

- Но при чем тут я?

- Как "при чем"?

- Разве я буду судить этого простофилю, ее мужа?

- Нет, но все-таки...

- Так приведи ее завтра к чаю.

Прежде чем принять предложение, Френсис побывала в тюрьме у Дуга и посоветовалась с ним. Почему она вдруг понадобилась этой старой даме?

- Непременно пойди, - сказал Дуг. - Ясно, Дрейпер не будет меня судить. Будь у него хоть малейшее сомнение на сей счет, он не согласился бы участвовать в работе комиссии Саммера. Непременно пойди! - повторил он, вдруг воодушевляясь. - Много бы я отдал, лишь бы узнать, что думает Дрейпер, что происходит в комиссии и что из всего этого получится!

Через разделяющую их решетку Френсис молча смотрела на мужа. Потом прошептала:

- Это ужасно, любимый, но я не смею сказать тебе, о чем я думаю.

- Френсис?.. Но почему же, бог мой?

- Потому... потому что... во мне происходит такая борьба!.. Я прихожу в ужас от собственных мыслей. Да, да, в ужас! Я больна от них. И все-таки не могу не думать.

- Френсис, я никогда не видел тебя в таком состоянии. Что с тобой? Ты от меня что-то скрываешь?

Френсис совсем по-детски задорно тряхнула светлыми пушистыми волосами. И так же по-детски задорно посмотрела на Дуга блестящими, полными слез глазами.

- Ты, наверное, так же запиралась перед отцом, когда в детстве лгала ему, - ласково пошутил Дуг.

Она засмеялась, но по напудренному носику скатилась слезинка.

- Мне стыдно самой себя, - призналась она.

Дуг не настаивал. Он смотрел на нее, и в его улыбке Френсис прочла такую доверчивую нежность, что вслед за первой скатилась вторая слеза. И, шмыгнув носом, как маленькая девочка, она удержала третью. И снова засмеялась:

- Тебя это забавляет, но если бы ты только знал...

- Что же, - сказал Дуг, - я сейчас узнаю.

И все-таки она никак не могла решиться.

- Я вовсе не такая сильная, как ты считаешь, - сказала она наконец.

- Нет, сильная!

- Да... но не такая, как ты считаешь.

- Ну полно, - успокоил ее Дуг.

Она смотрела на него через разделяющую их решетку. Она смотрела на него. Она смотрела на его доброе, чуть побледневшее лицо под шапкой рыжеватых волос.

- Нет, не могу, - проговорила она с душераздирающим вздохом. - Это так... так не к месту!

- Но тебе будет еще тяжелее, если ты не скажешь мне.

- Конечно.

- Тогда я сам скажу тебе, в чем дело, - промолвил Дуг.

Она открыла глаза и рот, совсем как золотая рыбка в аквариуме.

- Ты перестала верить в мою правоту, - очень серьезно сказал он.

- Что ты говоришь! - закричала Френсис.

Обеими руками она схватилась за решетку, словно собиралась вырвать ее.

- Не смей, никогда не смей так думать. О Дуг, обещай мне... Никогда! снова крикнула она.

- От всего сердца обещаю, - сказал Дуг со вздохом облегчения. Никогда!

- Ты знаешь, я всегда буду по-прежнему тебя любить и восхищаться тобой, что бы ни случилось, даже если они захотят... если только... они посмеют... утверждать, что ты... Я своими руками сплету шелковую лестницу, - сказала она, улыбаясь, - и передам ее тебе в пироге. Я убегу вместе с тобой. Спрячу тебя в пещере. Я смогу пойти даже на убийство, лишь бы защитить тебя... Ты ведь это знаешь?

- Знаю. Но?..

Френсис молчала. Дуг повторил мягко, но настойчиво:

- Но?

- Но все-таки это будет уже не то, - прошептала она тихо, однако он расслышал.

- Что же изменится?

- Я буду любить тебя так же сильно, но любовь моя... уже не будет... такой... такой кристально чистой.

- Ты... ты тоже будешь считать меня... убийцей?

В ответ она лишь утвердительно кивнула головой.

Дуг замолчал, ему требовалось время, чтобы все понять.

- Странно, - произнес он наконец.

И он с веселым любопытством посмотрел на Френсис, будто она сказала ему что-то очень забавное.

- А вот я нет, - добавил он.

Лицо Френсис вспыхнуло огнем надежды и ожидания.

- Ты нет? Нет? Даже если тропи - люди?

- Даже, - ответил Дуг. - Я не смогу тебе объяснить сейчас, но я уверен, что бы там ни говорили, я знаю, что убил всего лишь звереныша. Может быть, потому, что... в общем... ну вот, если бы... если бы во время войны я убил немца из Восточной Пруссии, и мне вдруг говорят: "Да, но, видите ли, теперь это польские земли - значит, вы убили нашего союзника". Но ведь я-то знаю, что это не так.

Френсис задумалась.

- Нет, это не одно и то же, - вздохнула она.

Не поднимая глаз, она медленно покачала головой.

- Твой немец был сперва одним, потом другим. А твой маленький тропи... он не был ничем. Он и сейчас еще ничто. Вот когда решат, кем он был, тем он тогда и будет.

И вдруг ее словно волной подхватило.

- Не могу больше этого выносить!.. - закричала она. - Ничего не смогу с собой поделать... если только решат... если только выяснится, что тропи люди... все равно я никогда не смогу отделаться от этой мысли... Я понимаю, что это возмутительно, условно до глупости, раз... раз сам ты не изменишься. Ведь ты, ты останешься точно таким же, но, несмотря на все... от того, решат ли люди, что ты убил обезьяну или человека, все изменится, и я... я при всем желании не смогу заставить себя думать иначе, чем они!..