Ивлин Во - Пригоршня праха
Мыши немецкого производства размером с крупную крысу были весьма броско расписаны зелеными и белыми пятнами; у них были выпученные стеклянные глаза, жесткие усы и кольчатые бело-зеленые хвосты; мыши передвигались на скрытых колесиках, и при беге внутри корпуса у них звенели колокольчики. Доктор Мессингер вынул одну мышь из коробки, развернул папиросную бумагу и подержал игрушку для всеобщего обозрения в воздухе. Аудитория следила за ним затаив дыхание. Тогда он завел мышь. Индейцы заметно насторожились.
Лагерь располагался на застывшей, как камень, глиняной площадке, которая затоплялась при разливе реки. Доктор Мессиигер поставил игрушку на землю и запустил: весело позванивая, мышь покатилась к индейцам. На какой-то миг Тони испугался, что она перевернется или застрянет у какого-нибудь корня, но механизм работал отлично, и, к счастью, мышь не встретила на своем пути никаких помех.
Эффект превзошел все его ожидания. Сначала у индейцев перехватило дыхание. Затем раздались сдавленные, полные ужаса вздохи, потом пронзительный женский визг - и вдруг индейцы пустились врассыпную; еле слышный топот босых коричневых подошв по опавшей листве; голые ноги неслышно, как нетопыри, продираются через подлесок, ветхие ситцевые платья клочьями повисают на колючих кустарниках. Не успела мышь, звеня всеми своими колокольчиками, домчать до ближайшего индейца, как лагерь опустел.
- Фу ты черт, - сказал доктор Мессингер, - результат оправдал все ожидания.
- Во всяком случае, он их явно превзошел.
- Все в порядке. Они вернутся. Я индейцев знаю как свои пять пальцев.
Но к закату они не появились. И весь день напролет Тони и доктор Мессингер, обмотавшись сетками от кабури, провалялись в гамаках, изнывая от жары. Пустые каноэ лежали на глади реки; заводных мышей убрали в ящик. Когда солнце зашло, доктор Мессингер сказал:
- Пожалуй, надо развести костер. Они вернутся, как только стемнеет.
Они смели землю со старых углей, принесли сучьев, развели костер и зажгли фонарь.
- Не мешало бы поужинать, - сказал Тони. Они вскипятили воду и сварили какао, открыли банку, лососины и прикончили оставшиеся с обеда- персики. Потом закурили трубки и натянули на гамаки противомоскитные сетки, И все это почти без слов.
Немного погодя они решили лечь спать.
- К утру они все будут здесь, - сказал доктор Мессингер. - Это нравный народец.
Вокруг раздавался свист и хрип лесных обитателей; и с каждым часом, пока ночь переходила в утро, одним голосам приходили на смену другие.
В Лондоне занимался рассвет, прозрачный и нежный, сизо-голубой и золотистый, предвестник хорошей погоды; фонари бледнели и гасли, по пустынным улицам струилась вода, и восходящее солнце расцвечивало извергающиеся из водоразборных кранов потоки; мужчины в комбинезонах крутили жерла шлангов, и струи взлетали фонтанами и ниспадали водопадами в сверкании солнечных лучей.
- Давай попросим открыть окно, - сказала Бренда. - Здесь душно.
Официант отдернул занавески, распахнул окна.
- Смотри, совсем светло, - добавила она.
- Шестой час. Не пора ли по домам?
- Да.
- Еще неделя - и конец приемам, - сказал Бивер.
- Да.
- Ну что ж, пошли.
- Ладно. Ты не можешь заплатить? У меня совсем нет денег.
Они зашли после гостей позавтракать в клуб к Дейзи. Бивер заплатил за копченую селедку и чай.
- Восемь шиллингов, - сказал он. - И Дейзи еще хочет, чтобы ее лавочка имела успех. Это с такими-то ценами.
- Да, и впрямь недешево... Значит, ты все-таки едешь в Америку?
- Приходится. Мать уже взяла билеты.
- И все, что я тебе сегодня говорила, не играет никакой роли?
- Дорогая, не заводись. Ну сколько можно. Ты же знаешь, иначе нельзя. К чему портить нашу последнюю неделю?
- Но ведь тебе было хорошо летом, правда?
- Разумеется... Ну так как, пошли?
- Пошли. И можешь не трудиться меня провожать.
- Ты, правда, не обидишься? Придется делать большой крюк, и потом уже поздно.
- Как знать, на что я обижусь.
- Бренда, дорогая, ради бога... Зачем ты заводишься. Это на тебя непохоже.
- А я никогда особенно не набивала себе цену.
Индейцы вернулись ночью, пока Тони и доктор Мессингер спали; маленький народец молча выполз из укрытий; женщины оставили платья в кустах, чтоб ни одна задетая ветка не выдала их;) обнаженные тела бесшумно пробирались через подлесок, луна зашла, и тлеющие угли костра и фонарь служили единственным освещением. Они собрали плетеные корзины, свою долю фариньи, луки и стрелы, ружье и ножи; свернули гамаки в тугие тючки. Они взяли только то, что принадлежало им. И уползли, пересекая тени, назад во тьму.
Проснувшись, Тони и доктор Мессингер сразу поняли, что произошло.
- Положение серьезное, - сказал доктор Мессингер, - но не безнадежное.
IV
Четыре дня подряд Тони и доктор Мессингер гребли вниз по течению. Они сидели на концах шаткого каноэ, изо всех сил стараясь сохранить равновесие; между ними лежали грудой жизненно необходимые запасы; остальные вместе с двумя каноэ были оставлены в лагере: они пошлют за ними, когда заручатся помощью пай-ваев. Но даже этот необходимый минимум, выбранный доктором Мессингером, был слишком тяжел для каноэ, и оно дало низкую осадку; от любого неосторожного движения вода переплескивалась через планшир, грозя потопом; править было нелегко, и они продвигались крайне медленно, по большей части довольствуясь тем, что плывут по течению. На пути они дважды натыкались на водопады, и тут им приходилось подтягивать лодку к берегу, разгружать и, придерживая ее руками, идти рядом по воде, то проваливаясь по пояс, то переползая через скалы. Когда течение становилось спокойным, они ставили каноэ на прикол и переносили грузы сквозь заросли. Дальше русло расширялось, и река утихомиривалась; на темной поверхности воды четко отражались стоящие по обоим берегам стволы деревьев, вырастающие из подлеска, которые где-то в вышине, в сотне, а то и больше футов над головой венчали цветущие кроны. Кое-где река вдруг оказывалась сплошь усыпанной опавшими лепестками; они долго плыли среди них, лишь немногим быстрее течения; казалось, будто они отдыхают на цветущем лугу. По ночам они растягивали брезент на сухих участках берега или вешали гамаки в лесу. Лишь мухи кабури да изредка застывшие словно статуи аллигаторы нарушали мирное течение их дней. Они внимательно оглядывали берега, но никаких признаков человеческого жилья не появлялось.
А потом Тони подхватил лихорадку. Она напала на него совершенно неожиданно, на четвертый день. Когда они остановились в полдень на привал, он прекрасно себя чувствовал и даже подстрелил маленького оленя, который пришел, на другой берег на водопой, а через час его так трясло, что весло пришлось отложить; голова у него горела, руки и ноги окоченели, к заходу солнца он начал бредить.
Доктор Мессингер смерил ему температуру, оказалось 104 по Фаренгейту. Он дал Тони двадцать пять гранов хинина и развел костер совеем рядом с гамаком, так что к утру тот обуглился и закоптился. Он велел Тони закутаться как следует в одеяло и не раскрываться, и ночью Тони то и дело просыпался, обливаясь потом; его мучила жажда, и он хлебал речную воду кружка за кружкой.
Ни вечером, ни на следующее утро он не мог есть. Однако наутро температура опять упала. Он чувствовал себя слабым и изможденным, но все же смог сесть в лодку и даже понемногу грести.
- Это ведь просто приступ, он пройдет? - сказал Тони. - Завтра я совершенно поправлюсь, правда ведь?
- Надо надеяться, - сказал доктор Мессингер.
В полдень Тони выпил какао и съел чашку риса.
- Чувствую себя молодцом, - сказал он.
- Вот и прекрасно.
В эту ночь его снова трепала лихорадка. Они разбили лагерь на песчаной отмели. Доктор Мессингер грел камни и прикладывал их Тони к ногам и к пояснице. Он почти всю ночь не спал; подбрасывал дрова в костер и снова и снова наполнял водой кружку Тони. На рассвете Тони подремал с час и почувствовал себя лучше; он то и дело принимал хинин, отчего в ушах раздавался глухой звон, словно он припал ухом к раковине, в которой, как ему говорили в детстве, слышен шум прибоя.
- Надо ехать, - сказал доктор Мессингер. - Мы наверняка недалеко от деревни.
- Ужасно себя чувствую. Может, лучше подождать денек, пока я не поправлюсь окончательно?
- Ждать тот смысла. Надо ехать. Доктор Мессингер понимал, что Тони прихватило надолго. Почти все утро Тони пролежал без движения на носу. Грузы передвинули так, чтобы он мог вытянуться во весь рост. Потом его снова затрясла лихорадка, да так, что застучали зубы; Тони сел, уткнув голову в колени, его било мелкой дрожью, лоб и щеки обжигало полуденное солнце. Деревня по-прежнему не показывалась.
День уже клонился к концу, когда он впервые увидел Бренду. Какое-то время он разглядывал странный предмет в средней части судна, где были свалены товары, потом понял, что это человеческая фигура.
