Евгения Марлитт - Златокудрая Эльза
– И окровавленным колесом, – перебила его Елизавета. – Не дай Бог, чтобы мы поступали так, как некоторые, кто выкапывает грехи своих предков для того, чтобы доказать древность своего рода. Да и если сравнить обоих отцов: родного, малодушно бежавшего, ни минуты не подумав о своих священных обязанностях относительно ребенка, и другого, приютившего у себя беспомощное, покинутое создание и давшего ему свое честное имя, то вполне ясно, кто из них проявил благородство и чье имя не должно угасать. А сколько огорчений доставил этот род моей бедной мамочке!
– О, да, – подтвердила госпожа Фербер, тяжело вздохнув, – прежде всего я обязана ему беспокойным и безотрадным детством, потому что моя мать была прелестная женщина, но не дворянского происхождения, а мой отец женился на ней против воли своих родителей. Этот так называемый «мезальянс» служил поводом к бесконечным огорчениям и мучениям для несчастной. У моего отца не хватило силы воли порвать со своей семьей и жить только для жены. Из-за этого возникали между родителями различные раздоры, которые, конечно, не могли укрыться от меня. Ну, а мы, вероятно, никогда не забудем, – она протянула руки своему мужу, – той борьбы, которую нам пришлось вынести, прежде чем мы поженились. Я больше никогда не хотела бы возвращаться в касту, которая ради блеска и внешних форм попирает человеческие чувства.
– Да этого и не нужно, Мария, – с улыбкой успокоил ее муж, пожимая ей руку и бросив лукавый взгляд на своего брата, который, пуская клубы дыма, тщетно старался нахмурить лоб.
– Ах, мои чудные планы! – с комическим вздохом проговорил, наконец, дядя. – Эльза, ты глупа, ты вовсе не представляешь того, какую прекрасную жизнь я мог бы устроить тебе, будучи главным лесничим. Разве тебя это не прельщает?
Елизавета засмеялась, но очень решительно покачала головой.
– И почем знать, – добавила мисс Мертенс, – может быть, мы не успеем оглянуться, как какой-нибудь благородный рыцарь безукоризненного происхождения постучится в ворота Гнадека и посватается к златокудрой дворянке Эльзе?
– И вы думаете, я пошла бы за него? – запальчиво воскликнула Елизавета, при этом на ее щеках вспыхнул яркий румянец.
– А почему бы и нет? Если бы ты полюбила его.
– Никогда! – возразила девушка прерывающимся голосом, – даже если бы и любила. Я бы еще больше была огорчена тем, что мое имя для него значит больше, чем я сама, чем мое сердце.
Госпожа Фербер в смятении взглянула на свою дочь, на лице которой вдруг отразилось сильнейшее душевное волнение. Лесничий, взяв свою трубку в зубы, захлопал в ладоши.
– Эльза, золото! Дай свою руку. Ты настоящий молодец! Я с тобою вполне согласен. Послушай-ка, Адольф, ведь мы не посрамим метрической книги той маленькой деревенской церкви в Силезии, где нас крестили, и будем всегда носить то имя, которое там записано?
– И которое верно служило нам целых полвека, – добавил с улыбкой Фербер. – А этот документ я сохраню для него, – он положил руку на голову Эрнста, – до тех пор, пока он сам сможет иметь об этом зрелое суждение. Теперь я не могу и не имею права решать за него, но постараюсь воспитать его так, чтобы он предпочел пробить себе дорогу собственными силами.
– Аминь! – воскликнул лесничий, выколачивая золу из трубки. – А теперь пойдем и поговорим с пастором, – обратился он к брату. – Мне больше нравится место под раскидистыми липами на нашем деревенском кладбище, чем мрачные стены, в которых столько лет лежала наша прабабушка. Для того, чтобы «тяжелая холодная земля не касалась ее гроба», мы сделаем склеп, который выложим камнем.
Он ушел в сопровождении Фербера и Рейнгарда. В то время как фрау Фербер и мисс Мертенс убирали ящик с драгоценностями в безопасное место, Елизавета поднялась на башню и, раздвинув доски, опустилась в тайное помещение. Тонкий луч вечернего солнца пробивался сквозь красное стекло, бросая кровавый отблеск на имя «Лила».
Молодая девушка, опустив голову и сложив руки, долго стояла возле одинокого гроба, в котором нашло последнее успокоение горячее сердце цыганочки.
Глава 17
Слухи о происшествии в замке Гнадек дошли до Линдгофа еще раньше, чем Рейнгард вернулся домой. Каменщики, возвращаясь через парк особняка, рассказали одному из слуг всю историю, после чего она, передаваясь из уст в уста, с быстротой молнии долетела до хозяек дома и произвела на них почти такое же впечатление, как внезапно разорвавшаяся бомба.
Теория «голубой» крови была любимой темой баронессы. Она утверждала, что может по некоторым достоверным признакам судить о происхождении людей, имени которых даже не знает, и, конечно, усердно подчеркивала присутствие хоть малейшей капли благородной крови в плебейских жилах. На этом основании она иногда милостиво соглашалась с тем, что в маленькой Фербер есть что-то, доказывающее дворянское происхождение ее матери. Что же касается лесничего, то эти «достоверные» признаки у него совершенно отсутствовали, и она всегда отвечала на его поклон кивком из разряда для «низших». И как раз он должен был посрамить все ее пресловутые теории! Он оказался отпрыском славного древнего рода, имя которого было окружено феодальным блеском. Конечно, тут много значило то обстоятельство, что благородная кровь в течение двух столетий утратила свою чистоту из-за неравных браков.
Эту мысль баронесса с большой живостью высказала Елене фон Вальде, лежавшей на кушетке.
Та слушала ее с немного ироничной улыбкой. Был ли это личный интерес к семье Ферберов или же фрейлейн фон Вальде имела тайное основание для того, чтобы преподать урок своей кузине?
– Прости, дорогая Амалия, – возразила Елена не без некоторой резкости, – но ты ошибаешься. Я знаю наверняка, что жена письмоводителя – не единственная дворянка, вышедшая замуж за одного из Ферберов. Они всегда были красивыми, выдающимися людьми, личные качества которых удерживали верх над сословными предрассудками. Весьма возможно, что в этой семье насчитается не более неравных браков, чем в роду Лессен, а ты, вероятно, не станешь утверждать, что в жилах Бэлы течет абсолютно чистая дворянская кровь?
Бледные щеки баронессы покрылись легким румянцем, и она бросила далеко не кроткий взгляд на молодую девушку, но тотчас на ее губах появилась примирительная улыбка. К своему ужасу она почувствовала со вчерашнего дня, что почва ускользает из-под ее ног. Это было очень неприятным открытием – наталкиваться на возражения там, где она привыкла встречать лишь слепую покорность.
Она была права, приписывая изменившееся обращение Елены не столько «ужасному» влиянию брата, сколько своему собственному сыну, который в последние дни держался как-то совсем необычно. Елена хотя и обладала безусловно благородной натурой, но с детства привыкла считать себя предметом самых нежных забот и внимания. Постоянная заботливость Гольфельда, некоторые случайно брошенные нежные словечки подтверждали мнение Елены, что ее чувство встречает ответ. И вдруг он сделался оскорбительно рассеянным и невнимательным. Елена испытывала ужаснейшие мучения, все в ней было возмущено. Ее оскорбленное женское достоинство, никогда не испытанный гнев и безграничная любовь, все это боролось одно с другим. Она сделалась ворчливой и раздражительной, однако эти свойства проявлялись не по отношению к тому, чье иго Елена терпеливо сносила ради своей любви.
В тот момент, когда горничная баронессы вошла в комнату с каким-то докладом, причем, конечно, сейчас же сообщила о необычайном происшествии в Гнадеке, Гольфельд читал дамам вслух. Если бы взоры Елены не были устремлены на рассказчицу, от нее не скрылась бы перемена, происшедшая в лице ее двоюродного брата. Он слушал новости с выражением глубокого удовлетворения, затаив дыхание. Найденные драгоценности успели уже превратиться в «несметные сокровища», а гроб прекрасной Лилы – в чистое серебро.
Баронесса также не заметила разительной перемены, происшедшей с ее сыном, и после иронического замечания Елены относительно благородного происхождения семьи Лессен, бросила на него сердитый взгляд. Она была чрезвычайно удивлена, увидев, что он вдруг пододвинулся к Елене, поправил подушку за ее спиной и повернул букет так, чтобы она могла вдыхать его аромат.
– Елена совершенно права, мама, – сказал Гольфельд, обращаясь к молодой девушке и бросая на нее ласковый взгляд, – тебе меньше, чем кому-либо следовало бы критиковать происхождение этой семьи.
Баронесса оказалась достаточно умна для того, чтобы сдержать резкое замечание, готовое сорваться с ее уст, и удовольствовалась словами о том, что все это звучит слишком сказочно и трудно в это поверить. Она должна услышать рассказ из уст какого-нибудь более достоверного свидетеля, чем каменщики и убедиться, что это правда.
Этот самый свидетель, как по волшебству, появился как раз под окнами. Это был Рейнгард, возвращавшийся из замка. Он усмехнулся, когда ему передали, что его немедленно просит к себе госпожа фон Вальде, так как из любопытных расспросов он уже знал, что о находке в Гнадеке известно, и тотчас же понял, зачем его зовут.
