Уильям Теккерей - Книга снобов, написанная одним из них
Когда королем станет "Панч", не будет больше ни старых дев, ни старых холостяков, - это я утверждаю. Преподобного мистера Мальтуса будут ежегодно предавать сожжению на костре вместо Гая Фокса. Тех, кто не женился и не вышел замуж, станут отправлять в работный дом. Для самого последнего бедняка будет считаться позором, если его не полюбит какая-нибудь хорошенькая девушка.
Все эти соображения пришли мне в голову после прогулки со старым приятелем, Джеком Спигготом, который как раз находится на пороге старого холостячества - понемногу превращается в старого холостяка из мужественного и цветущего юноши, каким я его еще помню. Джек был одним из самых красивых молодых людей в Англии, когда мы вместе с ним вступали в Шотландский Голый полк; но я рано ушел от "Куцых Юбок" и на много лет потерял Джека из виду.
Ах, как он переменился с того времени! Он носит набрюшник и уже начал красить бакенбарды. Щеки у него были румяные, а теперь все в прыщах; глаза, прежде такие ясные и зоркие, теперь помутнели и цветом похожи на облупленные яйца ржанки.
- Ты женат, Джек? - спросил я, вспомнив, что он был смертельно влюблен в свою кузину Летти Ловелас, когда наш полк, лет двадцать тому назад, стоял в Стрэтбанго.
- Женат? Нет, не женат, - ответил он. - Денег мало. На пять сотен в год и себя одного трудно прокормить, а семью - тем более. Пойдем к Дикинсону: там, милый мой, подают лучшую в Лондоне мадеру.
И мы пошли, потолковали о старых временах. Счет за обед и вино был чудовищный, и, судя по тому, сколько Джек выпил бренди с водой, видно было, что он стал настоящим пьяницей.
- Гинея, две гинеи, - сказал он. - Не все ли мне равно, сколько платить за обед?
- А что с Летти Ловелас? - спросил я. Физиономия Джека вытянулась. Однако он тут же разразился громким смехом:
- Летти Ловелас? Она все еще Летти Ловелас; но, боже мой, такая высохшая старушонка: худа как спичка (а помнишь, какая у нее была фигура?), нос красный, а зубы голубые. И все-то она хворает, все ссорится с родней, поет псалмы да принимает пилюли. Нет, сам бог меня уберег! Выпьем-ка еще грогу, дружище!
И тут же память вернула нас к тем дням, когда Летти была самым обворожительным и цветущим юным созданием: когда от ее пения трепетало сердце в груди; а танцевала она так, что после нее не хотелось смотреть на Монтессю и Нобле (тогдашних цариц балета); когда Джек носил на груди ее локон в медальоне с золотой цепочкой и после выпивки в полковой столовой вытаскивал, бывало, этот залог любви, целовал его и громко рыдал над ним, к великой потехе красноносого старого майора и всего застолья.
- Мой родитель никак не мог столковаться с ее отцом, - сказал Джек. Генерал ни за что не соглашался дать больше шести тысяч приданого. А мой родитель стоял на том, что без восьми тысяч дело не сладится. Ловелас послал его к черту, и нам с Летти пришлось расстаться. Я слыхал, будто она совсем плоха. Этакий вздор! Ей сорок лет, крепкая и кислая, как вот эта лимонная корка. Сноб, милый мой, наливай поменьше бренди в пунш. Пунш после вина - от этого всякого развезет.
- А что ты теперь поделываешь, Джек? - спросил я.
- Вышел в отставку после смерти родителя. Матушка живет в Бате. Езжу туда раз в год на неделю. Скучища смертная. Вист по шиллингу. Четыре сестры - все не замужем, кроме младшей, - этакая обуза. В августе - Шотландия. Зимой - Италия: чертов ревматизм. В марте еду в Лондон, таскаюсь в клуб. И до у-у-утра домой мы не пойде-ом, не пойдем, пока солнце не встанет.
И вот вам крушение двух жизней! - размышлял ваш покорный слуга Снобограф, распростившись с Джеком Спигготом. - Веселая, хорошенькая Летти Ловелас осталась без руля и потерпела крушение, а красавец Джек Спиггот выброшен на берег, подобно пьяному шуту Трин-куло.
Что же оскорбило Природу (чтобы не называть более высокого имени) и извратило ее добрые намерения относительно этой пары? Какой дьявольский холод убил в зародыше их взаимную любовь и обрек девушку на озлобленное бесплодие, а юношу - на эгоизм старого холостяка? Тот бесчеловечный тиран Сноб, который правит всеми нами, который повелевает: "Не люби, не имея горничной; не женись, не имея собственного выезда; да не будет тебе жены по сердцу и детей на твоих коленях без пажа в пуговицах и без француженки-бонны; горе тебе, если у тебя не будет коляски; горе тебе, если женишься бедным: общество оставит тебя, родственники станут избегать тебя, как преступника; тетушки и дядюшки твои возведут очи горе и станут плакаться, как ужасно, просто ужасно погубил себя Том или Гарри. Вы, молодая женщина, можете без стыда продать себя, выйдя замуж за старого Креза; вы, молодой человек, можете положить свое сердце и самую жизнь к ногам богатой вдовы. Но если вы бедны, горе вам! Общество, жестокий Сноб-самодержец, приговорит вас к одиночеству и погибели. Сохни, бедная девушка, в своей каморке; пропадай в своем клубе, горемычный холостяк!
При виде этих малосимпатичных отшельников, этих rope-монахов и монахинь ордена святого Вельзевула {* Это, разумеется, приложим" лишь к тем неженатым и незамужним, которым только низменные снобистские денежные расчеты и страхи помешали исполнить свое естественное предназначение. Многие люди обречены на безбрачие не по своей вине. Издеваться над ними было бы жестоко. Да что там, после того, как обошлась с автором мисс О'Тул, он последний их осудит. Но это никого не касается, это уже личные дела.}, моя ненависть к снобам, к их религии, к их кумирам переходит всякие границы. Послушайте, давайте свергнем этого идола, этого людоеда Джагернаута, этого омерзительного Дагона; я воспылал отвагой мальчика-с-пальчик и готов ринуться в бой с великаном Снобом.
Глава XLI
Снобы и брак
Из превосходного великосветского романа под заглавием "Десять тысяч в год" мне запомнилось глубоко волнующее описание того, с каким христианским смирением герой, мистер Обри, переносит свои несчастья. Выразив самым цветистым и высокопарным слогом покорность судьбе и покинув свое поместье, герой, по велению очаровательного автора, приезжает в Лондон в почтовой карете нарой, где сидит, надо полагать, зажатый между супругой и сестрой. Время - около семи часов вечера, по улице громыхают кареты, оглушительно стучат дверные молотки, и слезы туманят ясные очи Кэт и миссис Обри при мысли о том, что в этот самый час, в более счастливые времена их милый Обри отправлялся, бывало, на обед к кому-нибудь из друзей-аристократов. Это самая суть пассажа, изящных выражений я не запомнил. Но это благородное, высокое чувство я буду вечно лелеять и хранить в памяти. Может ли быть что-либо возвышеннее эпизода, когда родные великого человека проливают слезы над его... обедом? Какому еще автору удавалось так ярко изобразить сноба всего несколькими нечаянными штрихами?
Не так давно мы читали этот пассаж в доме моего друга Рэймонда Грея, эсквайра, молодого адвоката без малейшей практики, но, к счастью, с большим запасом оптимизма, который помогает ему дожидаться лучших времен и юмористически относиться к своему скромному положению в обществе. Но пока это положение не изменилось, суровые законы необходимости и расходы, сопряженные с выездами на слушание дел в северной Англии, заставляют мистера Грея жить в крохотном особнячке на кривой маленькой площади, в благоуханных окрестностях Грейз-инна.
Еще более замечательно то, что с Греем живет там и его жена. Миссис Грей - урожденная мисс Харли Бейкер: нечего, я думаю, и говорить, что семья эта очень почтенная. Они в родстве с Кэвендишами, Оксфордами, Мар-рибоунами и держат голову по-прежнему высоко, хотя их былое величие несколько поблекло. Мне известно, что миссис Харли Бейкер ни за что не пойдет в церковь без лакея, несущего за ней молитвенник; а мисс Уэлбек, ее сестрица, ходит за покупками только под охраной Фигби, своего пажа в ливрее с огромными пуговицами, хотя это самая безобразная старуха во всем приходе, да еще рослая и усатая, как гренадер. Надо удивляться, как это Фанни Харли Бейкер снизошла до брака с Рэймондом Греем. Она, самая хорошенькая и надменная из всей семьи; она, которая отказала сэру Кокл Байлзу Бенгальской гражданской службы; она, которая воротила носик от Эссекса Темпла, К. А., родственника благородного дома Альбиной; она, у которой было всего четыре тысячи фунтов pour tout potage - и вдруг вышла за человека, у которого было разве немногим больше. Услышав о таком мезальянсе, все семейство испустило негодующий и гневный вопль. Миссис Харли Бейкер упоминает теперь о своей дочери как о погибшем создании, и всегда со слезами. Мисс Уэлбек говорит: "Я считаю этого человека негодяем", - а добрейшую миссис Пер-кинс, у которой на балу молодые люди познакомились, она прямо объявила мошенницей.
Тем временем мистер и миссис Грей живут себе в переулке близ Грейз-инна, с одной кухаркой и нянькой, у которых полны руки хлопот, и счастливы самым возмутительным и противоестественным образом. Им бы никогда и в голову не пришло проливать слезы из-за обеда, наподобие жалобно хнычущих дам семейства Обри, моего любимого сноба из романа "Десять тысяч в год"; напротив того, они принимают скромное пропитание, ниспосылаемое им Судьбой, очень охотно и с благодарностью, - мало того, но временам даже уделяя часть этого пропитания голодному другу, - что может засвидетельствовать благодарный автор.
