Все романы в одном томе - Фрэнсис Скотт Фицджеральд
– Ваш отец на совещании, – крикнула мне вслед Розмари. – То есть не на совещании, но мне нельзя…
Я уже прошла в дверь, миновала короткий холл и вторую дверь и застала отца без пиджака – весь в поту, он пытался открыть окно. День выдался жарким, но не настолько. Не заболел ли?..
– Нет, все хорошо, – уверил меня отец. – Что у тебя?
И я рассказала. Вышагивая по кабинету, я излагала теорию о людях вроде Марты Додд: как их можно использовать и гарантировать постоянную работу. Отец, по-видимому, принимал мою речь близко к сердцу – кивал, соглашался. Такая близость между нами бывала нечасто – я подошла и поцеловала его в щеку. Он дрожал, рубашка промокла насквозь.
– Ты болен? Или нервничаешь?
– Нет, все в порядке.
– Что случилось?
– Да опять Монро. Голливудский мессия, будь он неладен! День и ночь никакого покоя!
– Что на этот раз? – спросила я намного прохладнее.
– Сидит, прах его побери, чистый пастор или раввин: это он делает, того он не делает!.. Позже расскажу, сейчас не могу. Тебе не пора уходить?
– Я не брошу тебя в таком состоянии.
– Ступай, говорю!
Я принюхалась, но отец никогда не пил.
– Иди причешись, – велела я. – Хочу, чтобы ты поговорил с Мартой Додд.
– Прямо здесь? Да от нее тогда не отделаться!
– Значит, выйдешь в приемную. Поди умойся. И переодень рубашку.
С театральным жестом отчаяния он скрылся в смежной ванной. В комнате стояла духота, будто здесь часами не проветривали – может, потому отцу и сделалось дурно. Я открыла еще два окна.
– Ступай, – велел отец из-за закрытой двери ванной. – Я сейчас приду.
– Будь с ней поласковее, – крикнула я в ответ. – И никаких благотворительных жестов.
Словно ответ самой Марты, до меня донесся глухой стон. Я вздрогнула – и тут же застыла от ужаса: стон повторился. Стонали не в ванной и не на улице: звук шел из стенного шкафа напротив. Не знаю, как я набралась смелости – подскочив к шкафу, я дернула дверцу, и отцовская секретарша, Берди Питерс, вывалилась оттуда в чем мать родила, как труп в детективных фильмах. Из шкафа повеяло тяжелым спертым воздухом; Берди, вся в поту и еще сжимая в руке одежду, упала на пол – как раз когда отец вышел из ванной. Он стоял у меня за спиной, и я не оборачиваясь знала, какой у него вид: мне уже случалось заставать его врасплох.
– Прикрой ее! – велела я и сама потянулась набросить на Берди диванный плед. – Прикрой!
Я вышла в приемную. Увидев мое лицо, Розмари Шмиль пришла в ужас. Ни ее, ни Берди Питерс я с тех пор не видела.
– Что случилось, милая? – спросила Марта, когда мы выходили. Не дождавшись ответа, она добавила: – Ты сделала что могла. Наверное, мы просто не вовремя. Знаешь что? Давай сходим к одной прелестной англичанке. Ты видела за нашим столом ту девушку, с которой танцевал на балу Стар?
Вот так, ценой легкого купания в семейной канализации, я добилась чего хотела.
Я не очень хорошо помню наш визит к незнакомке. Прежде всего – ее не оказалось дома. Дверь была не заперта, и Марта переступила порог, весело по-дружески выкликая «Кэтлин!». Комната, где мы очутились, была пуста и безжизненна, как гостиничный номер; тут и там стояли цветы – явно не подарочные букеты. На столе Марта нашла записку: «Оставь платье. Ушла искать работу. Загляну завтра».
Марта перечитала ее дважды; записка была явно не для Стара. Мы подождали минут пять. Жилище в отсутствие хозяев всегда выглядит безжизненным – не то чтобы я думала, будто без присмотра дом пустится в пляс, но здесь стояла особая, почти чопорная тишина и неподвижность, лишь кружила в воздухе безучастная муха да колыхался от ветра уголок занавески.
– Интересно, что за работа, – заметила Марта Додд. – В воскресенье они со Старом куда-то ездили.
Однако меня уже ничто не занимало. Продюсерская кровь, испуганно подумала я и в панике вытащила Марту на солнце. Тщетно: от черноты и жути меня это не избавило. Я всегда гордилась собственным телом и относилась к нему как к геометрической сущности: что ею ни делай – все будет казаться гармоничным. И уж точно в мире нет таких мест (включая церкви, кабинеты и святилища), где людям не случалось обниматься. Но меня никогда не запихивали голышом в стенной шкаф посреди рабочего дня.
* * *
– Представьте, что вы пришли к фармацевту, – начал Стар.
– В аптеку? – с британской педантичностью уточнил Боксли.
– В аптеку, – согласился Стар. – Допустим, кто-то из родственников слег…
– Заболел?
– Да, и вы покупаете ему лекарство. Все, что вы заметите в окне, что привлечет ваше внимание, – это и может стать основой сюжета.
– Вы хотите сказать – если за окном кого-то убивают?
– Опять вы за свое, – улыбнулся Стар. – Может, просто паук ткет паутину на оконной раме.
– Да-да, понимаю.
– Боюсь, что нет, мистер Боксли. Вы применяете это к себе, а не к нам. Бережете пауков для себя, а нам оставляете убийства.
– Хоть бросай все и уезжай, – заметил Боксли. – Вам от меня никакого толку, три недели псу под хвост! Сколько сюжетов предлагал – ни один не записали.
– Останьтесь, вы здесь нужны. Какая-то часть вашей натуры не любит кино, не любит препарировать сюжет по законам жанра…
– Да сколько можно! – взорвался Боксли. – Никакого простора…
Он запнулся, взял себя в руки. Он знал, что Стар – кормчий – выкраивает для него время посреди давно бушующего шторма, и беседы идут под скрип корабельной оснастки, пока судно лавирует опасными галсами в открытом море. А порой ему представлялось, что они со Старом бродят в огромном карьере, где даже по свежему пласту мрамора вьется резьба старинных фронтонов с полустертыми письменами.
– Начать бы все сначала, – выговорил Боксли. – Вся эта массовая продукция…
– Таковы ограничения, будь они неладны, – ответил Стар. – Без них не обойтись. Мы делаем фильм о Рубенсе: представьте, что я вам заказал портреты богатых остолопов вроде Пата Брейди, меня, Гэри Купера и Маркуса, а вам хочется писать Христа. Чем не ограничение? Вот и мы ограничены: работаем с любимыми сказками публики – берем их, перелицовываем и вручаем обратно под видом новых. Остальное – глазурь. Ее-то мы от вас и ждем, мистер Боксли.
Боксли с удовольствием посидел бы вечером в джазовом «Трокадеро» на пару с Уайли Уайтом, перемывая косточки Стару. Однако ему случалось читать биографические труды лорда Чарнвуда,
