Иван Лазутин - В огне повенчанные. Рассказы
Самокрутку сворачивал неторопливо, будто священнодействовал. Блаженно затянувшись крепким самосадом, Иванников посмотрел на Солдаткина, и в глазах его засверкало озорство.
— Ты чего, Иванников? — спросил Вакуленко, который догадывался, что в голове Иванникова созревает очередная подначка. — Что-то вспомнил? По глазам вижу.
— Хватит точить балясы! — строго сказал Казаринов. Приготовиться всем к последнему броску! Протереть затворы и патроны, проверить гранаты. Через тридцать минут двинемся. Первыми пойдут Иванников и Альмень, за ними — Плужников, Солдаткин и Вакуленко. Последним пойду я.
Через полчаса, отдышавшись, сбив с себя ошметки грязи, все шестеро умылись в крохотном плесике болота и двинулись по направлению к реке. Слева и справа слышались глухие залпы орудий и разрывы снарядов. По звукам, доносившимся справа, Казаринов понял, что стреляют на левом берегу реки в сторону правого берега. Причем через две-три секунды после каждого орудийного залпа, доносившегося спереди, слышался более глухой разрыв справа и сзади. «Бьют наши пушки. Ведут методический, по площадям», — подумал Казаринов, и эго еще больше утвердило его в мысли, что старик пастух был прав и линия фронта находится где-то близко.
Клонившееся к закату солнце лишь кое-где освещало вершинки высокого ольшаника. Над болотом сгущались сумерки. Казаринов остановил бойцов. Решил сделать последние наставления. Но не успел он собрать их в круг, как впереди послышались странные звуки. Через минуту до слуха всех шестерых донесся звук, похожий на громкое чиханье. Бойцы быстро залегли, приготовив оружие к бою.
Вакуленко лежал с гранатой на боевом взводе и, чуть подавшись назад, уже занес было руку, готовый по первому знаку командира метнуть ее туда, откуда только что донеслись звуки. Сильный и длиннорукий, Вакуленко метал гранату дальше всех. В этом Казаринов убедился две недели назад, когда группа наткнулась на разъезд немецких мотоциклистов, свернувших с большака на лесную дорогу: только граната Вакуленко долетела до цели. Остальные разорвались, не причинив фашистам вреда. Именно она, граната Вакуленко, спасла маленький отряд Казаринова. После этой стычки Григорий приказал беречь гранаты на самый последний, безвыходный случай.
Мысль Казаринова работала четко. «Если это засада немцев и они нас заметили, то чего бы им выжидать? Самый раз обстрелять нас, забросать гранатами и загнать всех в гиблую топь… А если наши, то чего они расчихались? Простудились? И вообще, что они здесь делают? Днем перейти реку невозможно, она просматривается немцами. Пастух особо напомнил об этом».
Казаринов оглядел залегших между кочками бойцов, которые, беззвучно дослав патроны в патронники, впились глазами в кусты ольшаника.
За кустами снова послышались возня и сдавленный стон. Среди непонятных звуков чуткое ухо Казаринова уловило слова, которые заставили сжаться его сердце.
— Не шевелись, подлюга!.. — прозвучал в кустах простуженный голос.
Пригнувшись, Казаринов неслышно зашел за густые кусты буйного ольшаника и поднес к глазам бинокль. За кустами, откуда только что донеслись чиханье и слова угрозы, послышалось щелканье винтовочного затвора. Найдя просвет в кустах ольшаника, Казаринов навел бинокль туда, откуда доносились звуки. И вдруг… Казаринов даже подался всем телом вперед: в перекрестие, бинокля он увидел большую руку, на кисти которой были выколоты три буквы: «Рая». Григорию показалось, что протяни он перед собой руку — и без труда достанет эту покрытую рыжими волосами кисть, на которой чуть выше трех букв был выколот якорь с цепями в лучах восходящего солнца. На четырех пальцах были вытатуированы цифры «1921». Но вот рыжая рука исчезла из поля зрения, и до слуха Казаринова отчетливо донеслась приглушенно-надрывная угроза:
— Замри, курва, а то укокошу!
Григорий вскинул руку и сделал своим бойцам знак, чтоб те следили за ним и ждали команды.
В кустах вначале затихло, но потом снова послышались звуки, похожие на возню борющихся людей.
Казаринов дал Альменю знак, чтоб тот обошел кусты стороной и разведал — кто находится впереди группы.
Не прошло и трех минут, как Альмень вынырнул из-за кустов справа, откуда Казаринов его никак не ожидал, и, пригибаясь, подбежал к лейтенанту.
— Наши, товарищ лейтенант. Пять щиловик, «язык» тащат… Толстый нимис… Пуза вот такой. — Альмень вытянул перед животом руки. — Из рот торщит тряпка… Рука связан веревка…
Сомнений больше не оставалось. Это были наши разведчики, о которых вчера говорил пастух. Возникала новая трудность: как бы разведчики не приняли группу Казаринова за немецкую погоню и не открыли стрельбу. В нервной неразберихе и суматохе все сомнения нередко решает автоматная очередь.
Разведчиков и группу Казаринова разделяли какие-то сорок — пятьдесят метров. Расстояние вполне доступное для прицельной стрельбы из личного оружия и броска гранаты.
Стараясь быть незамеченным, Казаринов отошел в сторону от бойцов и, присев на корточки, крикнул в сторону разведчиков:
— Братцы!.. Не стреляйте!.. Свои! Выходим из окружения!..
Из-за кустов послышался тот же самый хрипловатый голос, что уже дважды доносился до слуха Григория:
— Пусть старший выйдет на полянку! Потолкуем.
— Пусть выходит один и от вас! — громко откликнулся Казаринов.
Из-за кустов, с автоматом на изготовку, вышел, весь в болотной грязи, невысокого роста сержант с эмблемами бронетанковых войск в петлицах и в кожаном шлеме танкиста. Навстречу ему вышел Казаринов. Это русское курносое лицо Григорий мог бы отличить из тысячи лиц разных национальностей мира. Григорию хотелось броситься ему на шею, прижать к груди, но ситуация не позволяла. Когда между ним и сержантом, идущим навстречу ему с наведенным на него автоматом, осталось всего пять-шесть шагов, Казаринов сказал:
— Опусти автомат, сержант, неужели своих не узнаешь?
Сержант отвел в сторону автомат и остановился.
Не дойдя до сержанта двух шагов, остановился и Казаринов.
— А где Степан?
Сержант кивнул в сторону кустов:
— Там.
— Веди меня к нему. — Казаринов говорил нарочно громко, так, чтобы его слышали разведчики в кустах ольшаника.
Навстречу Казаринову из-за кустов вышел высокий детина с татуировкой на руке.
— Здорово, Степан. — Казаринов протянул разведчику руку, но тот не торопился с ответным пожатием.
— Что-то я не узнаю вас, лейтенант, — насторожился разведчик, пристально вглядываясь в лицо Казаринова.
— Привет тебе от пастуха Гаврилы. Не сегодня-завтра его стадо угонят в Германию.
Убедившись, что перед ним свои, Степан протянул Григорию руку.
— А мы такого «языка» сработали, что сами не рады. Второй день волочем гада. Если я из-за этого борова не наживу себе грыжи, это будет чудо. — Степан смачно сплюнул сквозь зубы и бросил взгляд на кусты, за которыми сидели его разведчики. — Этот фрайер как заслышал вас — зенки вытаращил, как прожектора. Подумал — свои идут по следу. Начал, гад, такие коленца выкидывать!.. Ну я его немного закомпасировал. Сейчас очухается и пойдет своими ножками. Где ребята-то? Зови их.
Казаринов повернулся в сторону своих бойцов и рупором сложил ладони:
— Братцы!.. Сюда!.. Свои!..
Как серые перепела, вспорхнувшие из-за травянистых кочек, бежали бойцы Казаринова к кусту, из-за которого вышли четыре разведчика из группы Степана.
Под ногами была земля, значащаяся на языке войны занятой врагом, но уже одно то, что перед окруженцами стояли кадровые бойцы родной Красной Армии, вливало в их души столько радости и надежд, что они не смогли сдержать своих чувств и кинулись обнимать разведчиков.
— Обождите раскисать, братва. — Степан поднял руку, — Обниматься и чокаться фляжками со спиртягой будем на том берегу. А сейчас топайте за нами. Делайте то, что будем делать мы. Старший здесь я.
Немецкий полковник, с ног до головы вымазанный в болотной жиже, окончательно пришел в себя, когда к нему подошел Степан и сделал рукой знак встать. Уже зная суровый характер Степана, «язык» поспешно вскочил на ноги и, что-то мыча и кивая головой, всем своим видом выражал готовность идти туда, куда прикажут.
К речке подошли, когда уже совсем стемнело. По-прежнему были слышны редкие залпы артиллерийской перестрелки и глухие разрывы снарядов и мин. Шли молча, зорко вглядываясь в силуэты темных кустов: опасались попасть в трясину плесов. Степан предупредил, что шесты нельзя бросать до самой реки. Впереди и с боковин огонька, ни малейшего признака, что там есть люди, хотя Казаринов знал, что на левом берегу речки, где-то всего в двухстах — трехстах метрах от нее, в блиндажах и окопах сидели свои.
«Языка» поддерживали под руки Степан и разведчик в кожаном шлеме танкиста. Вдруг в самый ответственный момент, когда разведчики с «языком» были уже на середине реки, которую они переходили вброд, слева неправа в небе вспыхнули одна за другой три осветительные ракеты.
