Фонтаны под дождем - Юкио Мисима
– Вы так добры… Я так безнадежна…
Ей даже пришлось достать платок, чтобы вытереть навернувшиеся на глаза слезы.
Она знала, что эти слезы вызовут его недовольство, но ничего не могла с собой поделать. Цунэко плакала и чувствовала, как растет ее решимость докопаться до истины, любой ценой раскрыть в этом путешествии тайну поэтического дара профессора. Если ей это удастся – пусть даже профессору будет не очень приятно, – разве тем самым она не отблагодарит его за проявленную к ней доброту?
Профессор достал книгу и углубился в чтение. Он читал не отрываясь до самого Атами, будто бы совершенно забыв о Цунэко.
Они могли бы отправиться в Кумано ночным поездом, но профессор не любил путешествовать ночью и предпочел ехать днем, так что поездка предстояла нелегкая. К тому же на подъезде к Нагое вдруг выключили кондиционер.
В Нагою они прибыли около полудня. Пообедали в гостинице напротив станции и после короткого отдыха сели в дизельный полуэкспресс, курсировавший по линии Кансай-хонсэн. Даже после того, как поезд тронулся, воспоминание о тягостном совместном обеде не оставляло Цунэко, рождая тоскливое предчувствие, что впереди ждут столь же удручающие трапезы.
Ресторан располагался на верхнем этаже гостиницы. В окна заглядывало пустынное пасмурное небо. Серый, падавший сквозь оконные стекла отсвет придавал белым скатертям и салфеткам тусклый оттенок. Цунэко чувствовала себя неловко, но не из-за того, что не знала европейских правил поведения за столом, а потому, что ей было не по себе сидеть напротив профессора в таких формальных обстоятельствах.
Эта совместная трапеза также выявила очевидную ошибку в расчетах Цунэко. Чем скромнее она одевалась и чем старше выглядела, тем с большей вероятностью ее могли принять за жену Фудзимии. Уж лучше бы она надела что-нибудь броское, более подходящее случаю. Ах, если бы она была одной из тех женщин, которые с легкостью носят западное платье! Тогда она могла бы надеть костюм и вполне сошла бы за секретаря.
Впрочем, профессор, казалось, не заметил промаха Цунэко или не считал его таковым. По крайней мере, он выглядел спокойным и не сделал ей ни одного замечания насчет одежды. Пытаясь угадать, о чем он думает, Цунэко перестала понимать, что происходит, и словно потерялась в густом тумане. Может быть, он – хотя представить себе такое почти невозможно – хочет, чтобы они выглядели супружеской парой?
Профессор заказал себе холодную говядину. Цунэко выбрала белую рыбу а-ля меньер[37]. Когда подали кофе, она передала Фудзимии сахарницу, и кончики их пальцев случайно соприкоснулись. Она поспешно извинилась, но ее не покидало чувство, будто профессор подозревает, что она сделала так намеренно. Эта мысль продолжала мучить ее и в поезде, так что каждый раз, когда мерно ходивший из стороны в сторону веер профессора замирал, замирало и сердце Цунэко. Раньше с ней никогда ничего похожего не происходило. Может, ее восприятие обострилось из-за чувства ответственности, которое все росло по мере того, как они удалялись от Токио? Это незначительное, не стоящее извинений происшествие настолько придавило ее, что она уже не могла любоваться пейзажем за окном.
Она вспомнила ощущение, которое вызвало прикосновение его пальцев. Если вдуматься, не случилось ничего особенного, ничего такого, что не могло случиться за завтраком в доме профессора. Но это произошло в огромном пустом ресторане, на глазах у скучающих официантов. Цунэко сама не ожидала такой глубины и остроты переживания. Ей вдруг пришло в голову, что это было похоже на прикосновение к влажным лепесткам белого цветка магнолии, источающего приторный запах, столь характерный для начала увядания.
3
В первую же ночь путешествия Цунэко привиделся чудовищный кошмар, вызванный, скорее всего, тем, что она неимоверно устала от долгой изнурительной поездки, – вообще-то, она всегда гордилась, что спит крепко и без сновидений. Во сне профессор Фудзимия гнался за ней в каком-то жутком обличье; от ужаса она проснулась посреди ночи и еще долго не могла уснуть.
Она лежала в комнате (профессор, разумеется, поселился в отдельном номере) гостиницы в Кии-Кацууре, построенной на горячих источниках рядом с морем, и слышала, как шумят, набегая на берег, волны. Прислушиваясь в темноте к этому звуку, Цунэко представляла, как неведомые мелкие твари, толкаясь и щелкая челюстями, подбираются все ближе и ближе к деревянным опорам гостиницы. Несмотря на страх и дрожь, она все-таки заснула опять, а утром проснулась гораздо позже обычного.
Ее разбудил телефонный звонок. Звонил профессор, чтобы сообщить, что он уже встал. Часы показывали половину седьмого, всю комнату заливал свет утреннего солнца. Поспешно вскочив с кровати, Цунэко умылась, быстро оделась и отправилась в комнату профессора.
– Доброе утро.
Приветствие звучало, как всегда, но Цунэко уже заметила выглядывающий из-под стола уголок лиловой ткани – небольшой сверток, по всей видимости поспешно и оттого неуклюже спрятанный от нее. Похоже, профессор не ожидал, что она так быстро встанет и придет к нему, вот и получилось, что Цунэко, сама того не желая, застала его врасплох. В этом не было ее вины, но ее удручала мысль, что профессор может решить, будто она сует нос не в свои дела или даже подглядывает за ним. У Цунэко мелькнула мысль, что лучше уйти прямо сейчас, но она сразу передумала, сочтя такой поступок вызывающе наигранным.
– Кажется, ты неплохо выспалась, – доброжелательно заметил профессор, который уже успел подкрасить волосы и побриться. По утрам голос его звучал еще пронзительней и выше, чем обычно, – как пение маленькой флейты, как птичья трель.
– Да, спасибо. Простите. Я проспала.
– Ничего страшного. Иногда полезно подольше полежать в постели. Но тебе следует быть немного деликатнее. Не стоило в панике мчаться в мою комнату. В таких случаях нужно извиниться по телефону, сказать, сколько времени тебе еще понадобится, потом не спеша собраться и прийти как раз тогда, когда обещала. Именно так подобает вести себя женщине.
– Я очень сожалею. Простите.
– Незачем извиняться. Просто запомни на будущее. В «Аналектах актеров»[38] есть такой отрывок: «Пытаться взять все на себя, не думая о других, значит проявлять „сиротство“ своей личности». Это касается не только актеров. В конце концов, основа всякого служения – тот, кому оно посвящено. Ты должна поступать в соответствии с ситуацией.
– Конечно, это было неосмотрительно с моей стороны.
