Поленька - Анатолий Никифорович Санжаровский
— А зачем суд? Это когда ссылка, суд нужен. А тут высылка… Всего-то… Безо всякого суда! Ты даже голосовать можешь! И все ваши… Хватя, дедушара, аллилуйку за хвост тянуть! Собирайсь и на подводу. Краснуха[46] на запаске уже заждалась…
На их красном вагоне было мелком нацарапано: «Скоропортящийся».
Ни в долгие дни, пока красный состав тащился на север, подолгу отпыхиваясь в тупиках суматошных станций, ни после, в бесконечные заполярные ночи, Никита и словечком не намекнул Поле про её грех. Напротив. В чужедальней стороне он как-то ясно почувствовал виноватым во всём себя. Ну да, говорил себе, оставаясь наедине со своими мыслями, если подумать, так разве её не понять? Она ж честно созналась в первый же день, что любит другого. А любивши да разом с корнем из души — это только у того и получается, кто вовсе не любил, кто только трещал про ту любовь. Разве она что-нибудь скрывала? Врала? И если по старой памяти Горбылёв забрёл на старую стёжку, какой я судья в этом клубке бед сердечных? Отлепись я от неё сразу, она, может, и дохороводилась бы до венца со своим Серёжиком. А раз я сам полез к ней не силком ли, взявши в помогайлы жадину её батечку? Кого теперь винить кроме себя? Досталась гадине виноградная ягода…
Конечно, ягода Поля. Его сжигала жажда поскорей замыть свою вину перед ней. Если в Криуше он раскладывал работы на мужские, на женские и уж не за свою и за золото не брался, — мог и отец подструнить, или ты не казак, что за бабьи хлопоты хватаешься? — то теперь, оказавшись на заполярных высылках, зажили они ладней, согласней, и Никита не различал, где в доме чья работа. Подбегала свободная минута, ломил все подряд. И обед сварит, и пол помоет, и пристернёт что по мелочи, и ночью к ребёнку встанет, покачает… За старушкой матерью шибко не разгуляешься. Часто и тяжело она хворала, ей самой нужна была подмога.
На вторую весну, в мае, нашёлся у них Глеб. Три года спустя, родился и третьяк, Антон. Вот тебе и полное хозяйство в дому.
Может, так бы и примёрзли, прожили б они за Поляркой, не получи однажды письмо от Полиных стариков. Сели читать. В обычае, Поля слушала, по временам просила повторить понравившееся или непонятное место. Непонятных мест было густо, потому что и из Никиты был чтец никудышный. На двоих один класс путём не кончили. Отходил Никитка в первый до Николы, отец и скажи, хватит попусту жечь монастыри (протирать штаны), и этого довольно за глазоньки. Читал Никиша по слогам. Длинное слово бралось с отдыхом посередине. Пока одолевал он конец, Поля порой умудрялась забыть начало. Разгадывалось всё сначала. Сам Никиша, еле-еле разбирая руку Анюты, Полиной товарки, сестры Сергея, — писала старикам под диктовку и читала ответы — трудно вникал в соль письма. Почти вся его энергия уходила на прочтение, на выкрикивание раскрытых с превеликим усердием слов. Казалось, Анюта в зло писала так, что сам архиерей не поймёт. Даже Поля деловито пускала глаза в листок, манило помочь мужу.
Весь вечер забирало письмо. Прочитав его раза три, Никита выучивал его чуть ли не наизусть. И если потом Поля спрашивала про что-нибудь из письма, он не лез в конверт, куда складывали все собачанские и криушанские грамотки, по памяти говорил интересное ей место.
Обыкновенно, получение и чтение письма превращалось в маленький семейный праздник. Как-никак вестонька с Родины. Из ДОМУ!
В противовес прежним эта читка вышла какой-то невесёлой, смятой.
Никита невпопадку повторял не ясные Поле места, проглатывал целые слова, не то что окончания, всё спешил отпихнуть письмо в сторону. Поля уже привыкла к Анютиной руке, знала, что та всегда кончала одной и той же привеской «Писала Анюта» и тут же ставила дату. На этот раз ниже даты курчавились ещё строчки. Совсем другая рука. Чёткая, уверенная, смелая, сильная. Полю заподкусывало разведать, что ж то за слова, кто писал. И чем ближе подбирался к той пришлёпке Никита, тем всё заботливей, всё просительней заглядывала она ему в глаза.
— «Писала Анюта. 15 мая». И всё… — Никита воткнул письмо в конверт.
— На этом всё?
— Добавки не прислали.
— А под Анютой, под числом что подлеплено? И сбоку ещё что-то, на поле, поперёк? Рука совсем свежая. Другая.
— Руки все одинаковые. Непонятные.
— А ты всёжки своими словами скажи, шо там.
— Да ничего стоящего. Про порядок в танковых частях… «У нас всё в порядке». Очень интересно?'
Чисто бабьим чутьем уловила она, что бухнул он то, чего не было.
Бухнул и заалел. Враньё ему не давалось.
— Ты сказал три словка, а там вроде до паралика было накидано!
— Растянуть, размазать можно и одно слово на весь лист. Не веришь, так читай сама! — Он угрюмо подтолкнул к ней по столу письмо и вышел.
Поле стало не по себе. Он что-то скрывал от неё? Что именно? Наутро ей пришла мысль показать приписку одной своей письмённой товарке. Едва Никита ушёл к себе на распиловку в лесопильный цех — обычно он уходил первым, по пути заводил Митю в детский сад, — кинулась она к конверту. Вчерашнего письма не было.
«Старые письма годами целёхоньки, знай себе пыль копят, а это в мент исчезло? Да что в нём такое было? Тут какая каверза да и буянит!»
Чутьё не обманывало Полю.
Ни звука не сказала про пропавшее письмо. Под сурдинку наладилась ждать, как оно всё покатится. Заприметила, стал её благоверушка какой-то рассеянный, всё больше молчит. В лице толклись досада, недоумение. Казалось, недоумевал он только потому, что таил от жены что-то такое, что никак не мог ей сказать, и это вынужденное молчание угнетало его, било.
А в конце нового письма была эта
