Разрушенный мост - Филип Пулман
– Что? Что? Кто так считает?
– Все твои друзья. Ты не заметила? Хотя ты бы и не заметила, ты же слишком для этого великолепна и возвышенна. Остальные кажутся тебе такими маленькими, по-своему забавными – или живописными, или жалкими, вот ты их и опекаешь, даришь немного своего внимания. Как будто у тебя есть занятия поважнее, но ты так мила, что снисходишь до них и делишься с ними крохами своего великолепия…
– Роберт, ты спятил, что ли? О чем ты вообще говоришь? Это же… я не понимаю. Ты меня с кем-то перепутал. Я не вижу…
– А следовало бы увидеть. Тебе никто не говорил этого, они, наверное, не хотят связываться и жалеют тебя.
Джинни просто разрывало на части от этой несправедливости.
– Не понимаю, зачем папа привез тебя, – сказала она. – И никогда не пойму. Ты же как ядовитая змея. У тебя нет ничего общего со мной, а от того, что общего у вас двоих, ты отказываешься – да ты его и не знаешь. Ты ведь и не представляешь, как он старается, потому что чувствует, что в ответе за тебя. И к черту лодку, раз она тебе не нравится, но ты мог бы притвориться… Знаешь, кто ты? Ты…
– Вот только не надо мне рассказывать, кто я! На моей матери он хотя бы был женат!
– И бросил ее, что меня совершенно не удивляет, если она только и делала, что мыла и убирала. Боже, ну и глупость! Знаешь, кто ты? Я тебе все равно скажу, хочешь ты этого или нет, – ты ничтожество. Отрицательная величина. Пустое место, скопление ненависти, – вот, что ты такое. Ты ничего не делаешь. Поэтому мне плевать на твое мнение обо мне, я-то хотя бы… хотя бы… Хотя бы пытаюсь, а не просто…
– Тебе откуда знать, что я делаю, а чего не делаю? Ты просто решила, что только у тебя есть какие-то способности. И теперь презираешь любого, кто на тебя не похож, разве нет?
– Презираю? Да о чем ты?
– О тебе. Я тебе рассказываю, какая ты. Все должно быть так, как нужно тебе. Я в жизни не видел более заносчивого человека. Тебя совершенно не интересует…
– Потому что знаешь, что случается, когда я кем-то интересуюсь? Помнишь, я пыталась с тобой заговорить, когда ты приехал? А ты на меня набросился. Я пыталась завязать разговор, но ты разозлился. Накинулся на меня как чертов питбуль. И сколько, по-твоему, попыток я должна была предпринять? Или мне нужно телепатически узнать о тебе все необходимое? Ты, может, волны излучаешь какие-нибудь, а остальные должны на них настроиться и все понять, чтобы не утомлять тебя разговорами? Меня от тебя тошнит, Роберт. От тебя и от твоей матери…
Она умолкла. Сейчас их разделяло меньше метра: у нее сжаты кулаки, он так и сидит в гамаке. Лицо Роберта исказила гримаса боли, глаза блестели, плечи были так напряжены, что все тело била дрожь. А Джинни, вдруг смутившись, поняла: у нее у самой глаза полны слез, – и вся ярость, поднимавшаяся волной у нее внутри, тут же схлынула.
– Это так глупо, – пробормотала она.
– Ты первая начала.
– Нет, это был ты. Если бы ты не…
Слова закончились. Она пожала плечами.
Роберт опустил взгляд и взъерошил рукой волосы. Потом вытер лаза тыльной стороной ладони.
– Я тебя не понимаю, – сказала Джинни.
– Тут нечего понимать. Сама это сказала.
– Но я на самом деле не это имела ввиду. Я хотела… – она почувствовала невероятную усталость, вздохнула и буквально выдавила следующие слова: – Я хотела сказать, что не понимаю тебя. Потому что… я ничего не знаю ни о тебе, ни о твоей матери; даже о твоем существовании я не подозревала. И папу расспрашивать бессмысленно. Если все это время он скрывал тебя от меня, а меня от тебя… разве можно ему верить? Понимаешь?
Роберт не поднял взгляда, только напряженно грыз ноготь.
– Мама о тебе тоже ничего не говорила, – сказал он наконец, сплюнув. – И мне известно не больше твоего. Не думаю, что есть смысл продолжать этот разговор. У нас нет ничего общего, да и не будет никогда. Я не уверен, что вообще хочу иметь с тобой дело.
Перекинув ноги на одну сторону гамака, он поднялся и пошел прочь. Джинни проводила его взглядом, так и не произнеся те слова, которые крутились у нее в голове, так и не попросив его остаться. Ей не хотелось такого поворота… Или хотелось? Она раздраженно покачала головой, удивляясь собственной неискренности: ей ведь именно это и нужно было, правда? Ей хотелось ссоры, она получила свое – и проиграла. Это больно. Теперь надо с этим жить.
* * *Остаток дня она крутила в голове его слова, как собака крутит кость в поисках остатков мяса. Потому что во всем этом могла быть доля правды, только доля, в остальном он неправ, конечно. Думать о себе как о самодовольной, снисходительной снобке было неприятно. И разве важно, что в доме небольшой беспорядок? Только мелкие и ограниченные умы обращают на это внимание. Но не доказывает ли эта мысль его правоту?
Джинни чувствовала себя очень потерянной и очень несчастной. Слабым утешением для нее стала мысль, что они с Робертом даже в пылу ссоры не переступили финальную черту, за которой была только война, боль, разрушение и вечная ненависть. Она была черной, он – белым, но это не играло никакой роли в их споре, ни разу не пришло им в головы, ни разу не прозвучало среди взаимных обвинений.
Уже ночью, когда Джинни ложилась спать, ее посетило еще одно очень неприятное озарение, а с ним пришел и страх. Если лоа – духи религии вуду – могли так быстро и жестко захватывать чужие тела, как это сделал накануне Барон Суббота, что помешает им сделать это еще раз? Не открыла ли она для них дверь, которую теперь можно использовать в любой момент? Это было безумием! Что она натворила…
* * *На следующий день папа рано ушел на работу, а Джинни готовила на кухне завтрак. В этот момент зазвонил телефон, и она даже подпрыгнула от страха. Но потом все же осторожно сняла трубку.
– Алло?
– Джинни? Здравствуй. Это Венди Стивенс. Ты одна? Мы можем поговорить?
– Да… Да, конечно. Папа на работе, а… Да.
– Как там Роберт?
Джинни умолкла. Роберт еще спал, со вчерашней ссоры они не разговаривали.
– Он в порядке.
– Понятно. Слушай, у меня для тебя новости. Не уверена, стоит ли тебе говорить… Хотя что уж там: уверена и не
