Рене Фалле - Париж в августе. Убитый Моцарт
— Привет, старина.
— Ты пойдешь? У меня есть два билета на бокс. Это будет жуткое зрелище.
— Подожди, спрошу разрешения у генерала. Генерал дает мне знать, что он немного устал.
— Тогда ровно в десять около «Бум-Бум». Идет?
— Идет.
Что с ним сталось бы, не будь у него друга? Друг — это не приз. Его нельзя купить. Судьба отсчитывает их вам по капле: один, два, три и не больше. Норберт умер.
— Алло, Уилфрид?
— А, это ты!
— Скажи на милость, старина, вот незадача: я умер.
— К черту!
— Как скажешь.
— Откуда ты мне звонишь?
— Не могу сказать. Профессиональный секрет. Какое-то время нам придется не видеться. Не очень расстроился, старина?
— Мог бы постараться и умереть после меня, например. Я бы тогда не горевал.
— Вот эгоист! Кароль не ошиблась, обозвав тебя эгоистом.
— Я не эгоист. Мне очень больно.
— Больно потому, что это касается тебя. Если раньше тебе было приятно встречаться со мной, то теперь ты скорбишь не обо мне, а об этом утраченном удовольствии.
— Норберт, ты говоришь черт знает что. Кроме шуток, как дела?
— Могли бы быть и лучше. Я в потемках. До скорого, Уилфрид. Да, послушай, Моцарт и в самом деле убит!
— Ну, пока, старина.
Вдруг что-то навалилось Уилфриду на плечо, и он вздрогнул. Кароль заснула, и голова ее, качнувшись, прислонилась к плечу Уилфрида. Она была совершенно измотана. Он не решился оттолкнуть ее.
«Бедняжка», — подумал он.
А Норберт все не прекращал:
— Что ты сказал, Уилфрид? Ты говоришь с кем-то? С Моцартом?
— Да нет. Сам с собой. Вот уже тридцать восемь лет как я говорю сам с собой.
Он переключал скорости очень осторожно, чтобы не разбудить Кароль. Машина летела по дороге. И свет, падающий еще из некоторых окон, казался Уилфриду опасным и враждебным.
Я боюсь именно вас. Вы — не источники света, вы — люди, мелкие людишки, которые живут только для того, чтобы судить жизнь других. Это вы меня подталкиваете, преследуете и осуждаете. Это вы улюлюкаете вслед и убийце, и невинному человеку, когда он, связанный, взбирается в тюремную машину. У вас не хватает смелости самим быть убийцами, невиновными. Вы, затерявшись в толпе, кричите «смерть», вы — добропорядочные отцы, заботливые матери, добрые соседи, старые работяги и аккуратные служащие, храбрецы — здесь, неподкупные — там, и вы судите и жаждете крови. В крайнем случае, тюремного заточения. Если бы вы знали, что я проезжаю мимо ваших домов, вы набросились бы на телефоны или побежали бы доложить в жандармерию. Освещенные окна, сердце мое сжимается. Это из-за вас я убегаю. Подстреленного кролика, по крайней мере, съедают. А я, я, я? Что вам от меня надо?
Глупо, конечно, но, проезжая по этой неизвестной деревне, он сигналил не переставая. Чтобы отомстить за себя.
Кароль дрожала. Ее волосы слегка щекотали Уилфриду нос. Она снова села прямо, смущенная тем, что не смогла совладать со своей усталостью. От нее приятно пахло. Этого запаха он доселе не знал. Машина свернула с шоссе и въехала на узкую дорогу, змейкой извивающуюся в поле. Наконец фары осветили ограду, потом подъезд, перед которым машина остановилась.
— Это здесь? — спросила Кароль.
Прежде чем ответить, Уилфрид долго тер глаза.
— Да. Мы приехали.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
В ДЕРЕВНЕ
Ключ от подъезда оказался под плоским камнем. Ключи от гаража и дома — под керамической голубой вазой. Это был комплект для друзей Омера. Затерянная в полях вилла стояла на распутье чего-то такого, о чем Кароль не осмеливалась напрямую спросить себя. Пока Уилфрид открывал гараж, она пробормотала:
— У меня такое впечатление, что многим известно это уединенное место.
Уилфрид загнал машину в гараж, а потом ответил:
— Все они, кроме меня, сейчас в Италии, я уже говорил вам об этом.
Какая-то статуя начала века, возвышающаяся в парке, при лунном свете выглядела и трагично, и смешно одновременно. Они вдохнули душную летнюю ночь. Наконец-то, тишина и покой. Мотор замолк, но гул от него еще продолжал раздаваться в ушах. Мгновение они, совершенно оглушенные, наслаждались тем, что осталось еще на земле от неуловимой размеренности бытия. Фонтан там, внизу. Над их головами пролетел ангел. Нет, оказалось, всего лишь летучая мышь.
— Войдем внутрь.
Они вошли в огромный холл, и их шаги гулко раздались в тишине. Уилфрид зажег свечу.
— Я не буду больше ничего зажигать. Вы хотите поесть?
— Нет.
— Хорошо. Наедимся завтра.
Он рухнул в кресло. Кароль, стоя, оглядывала комнату. Проигрыватель. Бар. Камин. Красные обои. Белый потолок.
— Выпейте скотч, Кароль.
— Нет.
— Выпейте стаканчик. Подкрепитесь. Вы все найдете в баре. Минеральная вода — в холодильнике.
— А вы?
— Охотно. Я дошел до ручки. Но спать не хочу.
Омер был непревзойденным мастером по организации всякого рода увеселений. Это безвестное пристанище служило перевалочной базой. И только пыль на двойных портьерах свидетельствовала о тех вечеринках, которые здесь устраивались. Легкий привкус вина. Неуловимое ощущение. Удовольствие — это домашнее животное, которое привязывается к вам только в том случае, если вы его подкармливаете. Если же вы забываете наполнять его миску, оно ищет другого хозяина и вскорости находит его. Дом этот — всего лишь просторная клетка для тех, кто попал в отчаянное положение. Кароль никогда не узнает, что Норберт один раз был здесь. Уилфрид вновь увидел, как он, затягиваясь сигаретой, меняет пластинки в проигрывателе. Лучше бы он танцевал. Он не натанцевался вдоволь. Он, глупец, предпочитал заниматься рыболовными снастями и стрельбой по тарелкам. Он мало, слишком мало, очень мало танцевал.
Кароль вернулась со стаканами в руках.
— Спасибо.
Они выпили молча. Свеча стояла далеко от них, пламя ее колебалось, отчего тени их дрожали.
— Уилфрид, мы здесь долго пробудем?
— А куда вы хотите ехать? Поскольку за границу нельзя, то это место — единственно подходящее из тех, что я знаю.
— Нельзя же проводить здесь целые дни, ничего не делая. Как мы узнаем новости?
— Завтра напишем и объясним наше положение. В газеты, прокурору, как уже решили. Мы не будем молчать. Молчать было бы гораздо тяжелее, чем решиться на побег.
— Я напишу своему адвокату.
— Прекрасная мысль. Если кто-нибудь захочет связаться с нами, он сделает это по радио.
Кароль у этой ночи просила только одного: дать ей силы поверить Уилфриду. Слишком долгое время Норберт был поводырем для нее. И, потеряв его руку, она не могла больше идти. Инстинктивно она оттягивала жуткую минуту, когда ей придется остаться в комнате одной:
— Не хотите покурить?
— Пожалуй.
Он посмотрел на ее белое платье, все в пятнах крови Норберта и вымазанное речными водорослями:
— Вы можете переодеться. Любая одежда — в распоряжении гостей Омера.
— А кто эти гости?
— Я не знаю.
Он действительно этого не знал.
— Это очень любопытный дом, — повторила она.
— Да, весьма. Пойдемте отдыхать.
Он вошел в кабинет поискать электрическую лампу. Кароль пошла за ним по лестнице. Уилфрид показал ей дверь:
— Это здесь. Я оставляю вам лампу. Постарайтесь заснуть.
Она смотрела на него, и в глазах стоял ужас:
— Уилфрид, я боюсь.
— Я знаю. Я буду в соседней комнате. Если станет слишком страшно, разбудите меня.
Он сжал ее руку. Она в растерянности застыла на пороге, не решаясь войти в комнату. Несколько смешавшись, он прошептал:
— Смелее, Кароль, смелее. Мне тоже, мне тоже очень плохо.
Она открыла дверь, потом с силой захлопнула ее за собой и зарыдала. Он слышал, как она бросилась на кровать. Он вздохнул, вошел в соседнюю комнату и разделся. Улегся в постель, чутко прислушиваясь к ночным звукам. Снаружи — уханье совы. Рядом, через стенку — приглушенные рыдания Кароль, находящейся во власти новоиспеченного привидения. Наконец в водопроводных трубах зашумела вода.
Уилфрид закрыл глаза. Под закрытыми веками трепетало пламя. От усталости он не чувствовал ни рук, ни ног. Норберт приближался к нему из вечности. Вечность. Что это такое, вечность? Уилфрид зарылся головой в подушку. Сова звала: «Уилфрид! Уилфрид!»
Проваливаясь в короткую ночь, Уилфрид все размышлял о том, кто такой Бог. Чтобы узнать это, времени потребуется гораздо больше чем вечность.
Когда она проснулась, было уже светло. Солнце пробивалось в комнату. Просочившись через планки жалюзи, его лучи собрались в лужицу в углу комнаты. Едва заметная улыбка тронула губы Кароль, и тут память вернулась к ней. Сердце сжалось в кулак. Она спала спокойно, без сновидений. Кошмары не терзали ее, предпочтя явиться утром.
Она встала, прошла в ванную комнату и взглянула на себя в зеркало. Лицо было отвратительным, опухшим, помятым. И однако это поблескивающее лицо — все, что у нее осталось для того, чтобы продолжать жить, хотя пока неясно как. Она умыла его, причесала волосы так, словно это все было чужое. Наконец тревога о своем будущем дала о себе знать. Если они избежали тюрьмы, что с ней станет дальше? Она работала секретаршей, когда познакомилась с Норбертом. Но в сорок лет не возвращаются на работу секретарем. На такую работу берут молодых и хорошо разбирающихся во всем. А она сейчас ни в чем уже не разбирается.
