Поэмы 1918-1947. Жалобная песнь Супермена - Владимир Владимирович Набоков
Комментарии
Детство. — Впервые: Грани. Литературный альманах (Берлин). 1922. Кн. 1. С. 93–100. Машинописный текст поэмы, датированный 21–22 августа 1918 г., содержится в тетради «Стихи» (The New York Public Library.
W. Henry & A. Albert Berg Collection of English and American Literature / Vladimir Nabokov papers / Manuscript box. In: Stikhi. Tom 1 [Album 20, v. 1], p. 54–63). Поэма включена в сб.: Сирин Вл. Горний путь. Издательство «Грани».
Берлин, 1923. С. 92–97. Печатается по этому изданию.
Двое. Современная поэма. — Публикуется впервые. Текст поэмы расшифрован по двум источникам: авторскому беловику с несколькими исправлениями и переписанными строчками в тетради, озаглавленной «Стихи В. В. Набокова. 1918» (Berg Collection / Vladimir Nabokov papers / Manuscript box. In: Stikhotvorenia [Album 2], p. 125–137a), и по рукописи Е. И. Набоковой в тетради (там же: Manuscript box. In: [Poetry notebook] Album 21, p. 60–86). Место написания (Ливадия) указано в рукописи, переписанной матерью Набокова; в авторской рукописи указана только дата. Печатается по тексту авторской рукописи с учетом рукописи Е. И. Набоковой.
Сюжет поэмы впервые изложил Б. Бойд, заметивший, что она стала ответом на поэму А. Блока «Двенадцать», 1918 г. (строки из нее Набоков вынес в эпиграф), и, несмотря на ее политическую наивность, «блестяще удалась» молодому поэту (Бойд Б. Владимир Набоков. Русские годы. Биография. СПб.: Симпозиум, 2010. С. 188–189). В интервью 1967 г. Набоков отозвался о поэме Блока так: «Его длинные вещи слабы, а знаменитая поэма “Двенадцать” ужасна, намеренно написана в фальшивом “примитивном” тоне, с розовым картонным Иисусом Христом, приклеенным в конце» (Nabokov V. Strong Opinions. Vintage, 1990. P. 97).
Обстоятельства и настроения Набокова в период обдумывания и сочинения поэмы передает черновик его письма к петербургской возлюбленной Валентине (Люсе) Шульгиной, ставшей позднее прототипом Машеньки в его первом одноименном романе. Письмо датировано сентябрем 1918 г. и было написано в Ливадии, куда Набоковы переехали из Гаспры (местом сочинения поэмы указана Ливадия). Набоков описывает Шульгиной, жившей в то время на украинском хуторе, свои крымские занятия, вспоминает их общее прошлое (в этом месте возникает и название поэмы: «Как возможно, что двое, нежно связанные одною такой несравненной радостью…»), а в конце сообщает ей о том, что, по дошедшим до него сведениям, его петербургский дом захвачен: «Бог знает, что они там наделают» (к изображению последствий такого вторжения он вскоре и обратится в своей «современной поэме»). Текст письма расшифрован нами по черновому автографу в альбоме «Стихи и схемы» (Library of Congress / Vladimir Nabokov papers / Box 10, fol. 25).
IX—18. Ливадия
Мне жаль, что вы не получили моего письма от 3—VII. Я описал в нем жизнь мою в Крыму и приложил стихи, стихи о Выре, которые вы одна можете понять… Но я думаю, что все же письмо это, полежав еще недельки две-три где‐нибудь в укромном уголке, дойдет до вас, и потому я не стану повторять сказанное в нем. Я живу теперь не в Гаспре, а в Ливадии (адресуйте: Ялта, Ливадия). Большинство знакомых моих покинуло Крым, и другой на моем месте скучал бы. К тому же неподвижный образ жизни, который я веду теперь, разнится с прежним: летом я совершил несколько пешеходных экскурсий в самую глубь полуострова, видел Бахчисарайский фонтан, пленивший меня больше как воспоминание о Пушкине, нежели о чем‐либо другом, ночевал под звездным небом или в чистейших татарских хижинах, питался фруктами и молоком, ловил бабочек и рифмы.
Теперь же наступает осень, и назойливо вспоминается иная осень, иное небо. Дух захватывает, когда подумаю об этом. Ведь было так много, так много между нами. Ведь целый мир — огромное светлое царство — остался позади.
Поминаю и вас. Как возможно, что двое, нежно связанные одною такой несравненной радостью, расстались бы, забыли друг друга? Вспомните только. Я бы мог написать поэму на каждый стебелек, который мы, играя, пригнули к земле <…>, на блеск сосен, на тень, на каждый плеск милой извилистой реки. Но на это не хватило бы жизни. <…> Меня волнует это ослепительное сияние прошлого <…> я готов отдать всю грядущую жизнь, чтобы вернуть прежнюю. Я плáчу, и это, клянусь вам, не <…> риторический оборот, это правда, как то, что я вас любил, мы любили друг друга. И ныне случаются вспышки страсти, недостойные романтические приключения <…> измены, все, все бледнели перед нашей этой любовью. Я возвращаюсь, возвращаюсь к ней без конца, и во дни тревог, во дни ужасных известий само собой — это сладчайшая отрада. <…> Недавно мы получили известие, что петербургский дом наш занят просто хулиганами. Бог знает, что они там наделают. Я больше всего боюсь, что пропадут письма ваши, запертые в моем письменном столе. <…>
Ваш Володя
С. 21. Живая жизнь — понятие, получившее широкое распространение в русской литературе и восходящее к стихотворению Н. М. Языкова «Прощальная песня» (1829): «Могучий бог ведет меня далече / От вас, моих сограждан-бурсаков! / Найду ли где поэзию трудов, / Наш дивный быт и пламенное вече, / Живую жизнь и мысли без оков?» (Языков Н. М. Стихотворения и поэмы. М., 1958. С. 185).
С. 26. Понтрезина — коммуна в Швейцарии в кантоне Граубюнден, известный курорт Верхнего Энгадина и классическое место охоты энтомологов.
С. 30. …что разочарованье ждет… — В авторской рукописи далее следовали строки, исправленные карандашом и затем вымаранные чернилами: «доверчиво обвороженной / души ее: ведь пароход / ползет уж по лагуне сонной».
С. 31. …затылка завитки, / чуть золотые, занимали… — В авторской рукописи изначальное «увлекали» вычеркнуто карандашом и заменено на слово в публикуемом тексте — по‐видимому, ради продления ряда созвучий: затылка — завитки — золотые — занимали.
С. 36. В каком‐то вещем забытьи / они склонялись и шептали / слова бессмертные любви. — В авторской рукописи после «забытьи» точка, слово «они» написано с заглавной буквы; в рукописи Е. И. Набоковой как в публикуемом тексте.
Легенда о луне. — Публикуется впервые по машинописному тексту с карандашными правками (Berg Collection /
Vladimir Nabokov papers / Manuscript box. In: Album 20, v. 2, p. 342–372).
Поэма была написана во время июньских каникул Набокова 1920 г., проведенных с семьей в Лондоне. К тому времени основными занятиями Набокова в Тринити-колледже стали французская и русская словесность (Бойд Б.
Владимир Набоков. Русские годы. С. 208). Последние строки поэмы, возможно, полемично отзываются на стихотворение А. Блока
