Рассказ судебного следователя - Александр Андреевич Шкляревский
Самой же сильной уликой против Пыльнева был обыск его бумаг в губернском городе, произведенный местной полицией по сообщению, сделанному мною. Они были пересланы мне, и между ними я нашел разную переписку и, в том числе, письма Гарницкого, со штемпелем городской почты, от девятого, пятнадцатого и восемнадцатого ноября текущего года. Каким путем они могли попасть в руки Пыльнева? Я предложил ему не упорствовать далее.
– Да, – сказал он, – факты сложились против меня самым поражающим образом. Поможет ли мне мое чистосердечное признание? Но, клянусь вам, я невинен в убийстве жены. Я не совершал этого преступления. Поверите ли вы мне, если я вам расскажу все откровенно? – спросил он. – Я буду говорить не как подсудимый со следователем, но как человек с человеком. Будете ли вы сами моим адвокатом?
– Расскажите мне все откровенно, не пропуская ни малейшего обстоятельства, – попросил я его, – и тогда, если вы мне дадите какой-нибудь ключ к отысканию настоящего преступника, я употреблю все свои усилия, все свои способности… – уверял я Пыльнева вполне искренно, потому что сам неохотно верил, что он убийца своей жены.
– Слушайте же, – начал Пыльнев. – Я расстался с женою, как показал вам в первый раз, без всякой к ней ненависти. Это чувство не в моем характере. Я бешено вспыльчив, но не мстителен. Накануне ее ухода от меня я дурно поступил с нею, но это прошло. Как женщина она всегда мне нравилась. Если я, живя с нею, изменял ей, то это делал из фатовства, как многие мужчины, не потому, чтоб она перестала мне нравиться. Когда я на ней женился, она была простая девушка, модистка, из крепостных, едва грамотна, но красавица собою. Я увлекся ее наружностью и находился с нею в связи еще до брака. Я видел, кого я себе беру в жены, но надеялся, что в губернском городе, при ее наружности, ее неразвитость и неграмотность пройдут незаметными. К несчастию, на нее, как на мою жену, женщину богатую, все обратили особенное внимание. Своими выражениями, манерами она заставляла меня краснеть на всяком шагу, вследствие этого я иногда бывал к ней и несправедлив, упрекал ее и искал развлечений вне дома. Она начала вести жизнь затворническую, никуда не появлялась в обществе. Это продолжалось долго. Вдруг в один прекрасный день до меня дошли слухи, что жена моя свела секретное знакомство с прибывшим в наш город, на каникулы, студентом Гарницким и находится с ним в интимных отношениях. Это меня поразило! На счастие, еще увидел у нее письмо этого студента. Результатом была бурная семейная сцена, в которой я, сознаюсь, по своей вспыльчивости, был не прав. Из письма же Гарницкого к жене удостоверился, что он был только ее робкий вздыхатель – не более, даже без всякой уверенности во взаимности. После этой семейной сцены жена моя уехала в Петербург. Я не преследовал ее и, боясь прослыть за несчастного обманутого мужа, начал распускать слухи, что разлука наша добровольная. Вскоре и выслал ей сюда и паспорт на жительство при деньгах. Но… характер у меня странный… Своим уходом Настенька, по-видимому, просто меня обидела, но… мне ее было жалко… Самолюбие мое было ужалено: я не мог себе представить, чтобы моя жена, Пыльнева, вдруг могла быть одним из жалких существ, бродящих в известные часы по Невскому и Вознесенскому проспектам. Однако подобная мысль не всегда меня преследовала. Когда Настенька жила со мною, я ревновал ее: я плохо верил в ее нравственность. Когда же она ушла от меня, то, вопреки холодному рассудку, я колебался в дурном об ней мнении. Нет, она не из таких, она останется безукоризненною, она не поддастся разврату! Я не верил ни молве об отношениях ее к Гарницкому, ни очевидцам, видевшим ее с ним в общественных заведениях. И в то же время я глубоко сомневался… Знаете что? Живя без жены, отдельно, – я влюбился в нее. Все окружавшие меня женщины стали мне в тягость! Не будь света, общественных предрассудков и будь я тверже характером, я бы давно полетел в Петербург и умолял бы ее на коленях быть вновь моею женою. Но в Петербург я поехал не для жены, а, собственно, по делам денежным. Всю дорогу, и в Петербурге тоже, мысль о жене не оставляла меня, а двадцатого числа, как я уже передавал вам, я не мог удержать себя и поехал за справками в адресный стол и в «Эльдорадо». Что делал я там – вы уже знаете. Мне остается только рассказать вам свое посещение ее квартиры. Вышедши из «Эльдорадо», я взял извозчика и доехал на нем до самого угла Валдайской улицы. Здесь я рассчитал его и шел, чтобы освежиться и собрать мысли, пешком. Фонари горели тускло, на дворе стояла темнота и слегка туман, так что разобрать нумера домов было затруднительно. Я начинал уже раздумывать – не прекратить ли моих поисков до завтра? В это время на противоположной стороне, на тротуаре, из-за угла показались две фигуры, мужчина и женщина. Не решив своего раздумья, я машинально перешел через улицу и тихо последовал за ними, обдумывая, не спросить ли у них, по всей вероятности обитателей этой местности, где дом № 36? Мужчина что-то рассказывал с жаром. Вдруг, шутя, с восклицанием «А!», женщина звучно зевнула и произнесла громко: «Ах! Как же я хорошо буду спать сегодня». Фраза была произнесена от меня в нескольких шагах, голос показался знакомым. «Да это Настенька! – сказал я самому себе, – а то – Гарницкий!» Это заставило меня внимательнее рассмотреть фигуру женщины. По росту и по походке она в совершенстве на нее похожа. Я следовал за ними шаг за шагом. У ворот своего дома они остановились; я должен был поравняться с ними, и здесь, услыша вновь ее разговор, я вполне убедился, что это моя жена. Когда они скрылись в калитке, я поспешно повернул во двор; они шли по направлению к небольшому флигелю. «Пойду!» – родилась у меня мысль, и я смело пошел за ними; Гарницкий даже оглянулся, услыша мои шаги. По темной неосвещенной лестнице я следовал, притаив дыхание и осторожно пробираясь через несколько ступеней. Я слышал, как Настенька отперла дверь, вошла со своим спутником в переднюю, но не
