Дженет Уинтерсон - Тайнопись плоти
- Ничто меня не избежит, - говорит он.
Я перебегаю через дорогу. Там, напротив - модное кафе: оборудовано, как в Европе, только цены повыше, да рабочий день короче. Мы часто встречались с тобой здесь, когда ты еще не ушла от Эльджина. Мы любили приходить сюда после секса. У тебя всегда просыпался зверский аппетит. Ты говорила, что на самом деле хочешь полакомиться мной и только из чувства приличия удовлетворяешься горячими бутербродами. Прости, "крок-месье", как они называются в меню.
До сегодняшнего дня мне казалось, что нужно тщательно избегать всех мест, где мы часто бывали вместе. Так советовали книги по скорби. До сегодняшнего дня у меня все еще была надежда встретить тебя или - хотя бы - узнать что-то о тебе. Мне никогда не приходило в голову, что меня, как Кассандру, будут одолевать предчувствия. Но они меня одолели. Червь сомнения прочно поселился в моих внутренностях. Я больше не знаю, чему верить, что правильно. Мой червь даже доставляет какое-то мрачное удовлетворение. Черви, что займутся тобой, сначала сожрут меня. Ты не почувствуешь, как тупая толстая головка разрывает гниющую ткань, как роется в тебе, не ощутишь, как со слепым упорством она поедает мышцы и хрящи, пока не уткнется в кость... пока не поддастся и кость. Уличная бродячая собака слопала бы меня мигом, так мало плоти от меня осталось.
Кладбищенские ворота выводят меня к этому кафе. Прихлебывать здесь обжигающий кофе еще живыми губами - в этом есть какое-то подсознательное успокоение. Пусть всякая дрянь и нечисть, пугала и зубастые страшилища ломятся в окна и надоедают нам, как могут. Здесь свет и тепло, пар от горячей кофеварки, табачный дым, уют и ощущение обретенной опоры. Не из мазохизма, и не по привычке, и без каких-то особых надежд, я решаюсь заглянуть в это кафе. Мне кажется, это может утешить меня, хотя я понимаю, что вряд ли найду утешение в предметах, на которые мы когда-то смотрели вдвоем. Почему они не меняются, когда все так изменилось в моей жизни и в моей душе? Почему твой свитер так бесчувственно пахнет тобой, если ты не можешь его надеть? Нет, я хочу не напоминаний о тебе, я хочу тебя саму. Я уже подумываю уехать из Лондона в свой жалкий коттедж. Почему бы и нет? Начать все заново - разве не так утверждает одно из тех полезных клише?
Октябрь. Зачем мне оставаться здесь? Нет ничего противнее одиночества в толпе. В городе всегда толпа. Пока я сижу в этом кафе, дверь открывается и закрывается одиннадцать раз: входят мальчики или девочки, а им навстречу от чашки кофе или рюмки кальвадоса поднимаются девочки или мальчики. За высокой стойкой из латуни и стекла перешучивается персонал. Играет музыка - какой-то соул, - все заняты делом, все счастливы или, судя по внешнему виду, подчеркнуто несчастны. Вон, например, те двое напротив: он нахмурился в задумчивости, она что-то возбужденно говорит. У них не все гладко, но они, по крайней мере, могут поговорить друг с другом. Лишь я-в одиночестве в переполненном кафе, а мне раньше нравилось быть в одиночестве. Тогда можно было позволить себе роскошь знать, что вот сейчас откроется дверь и кто-то будет искать меня глазами. Мне припомнились прежние времена: я прибегаю на свидания за час до встречи, чтобы выпить в одиночестве и почитать. И почти сожалею, когда подходит условленное время и дверь открывается: нужно вставать с места, целовать тебя в обе щеки и отогревать твои озябшие руки. Быть в одиночестве - такое же удовольствие, как гулять по морозу в теплом пальто. Кому охота бегать по снегу нагишом?
Я расплачиваюсь и выхожу. Я иду пешком, как будто мне есть куда идти. Как будто в моей квартире горит свет и ты ждешь меня, как мы договорились. Спешить не нужно, я могу радоваться вечернему морозцу, щиплющему щеки. Лето прошло, зима наступила. Сегодня мне достался поход по магазинам, а ты сказала, что займешься готовкой. Я позвоню с дороги и прихвачу с собой вино. Во мне живет эта бесшабашная уверенность: ты дома, ты ждешь меня. В этом есть некая целостность. В этом свобода. Мы - пара воздушных змеев, мы можем держать друг друга за бечевки: зачем бояться, что сильный ветер разнесет нас в стороны?
Вот я и дома. Света в окнах нет. В комнатах холодно. Ты уже не вернешься. Все равно я усядусь на пол в прихожей, на всякий случай напишу тебе записку с моим адресом и завтра утром, прежде чем уехать, подсуну ее под дверь. Если ты получишь ее, пожалуйста, ответь. И давай встретимся в том кафе? Ведь ты сможешь прийти? Ты придешь?
Мягкое покачивание пассажирского поезда - приятный контраст с ревом городской подземки. Ныне "Бритиш Рейл" обращаются ко мне: "клиент", я же предпочитаю старомодное "пассажир". Не кажется ли вам, что слова "Я взглянул на пассажира, сидящего напротив меня" более романтичны и от них больше веет теплом, чем от слов "Я окинул взглядом клиентов, заполнивших вагон". Клиенты стригутся, приобретают сыр, мочалки, презервативы. Хотя у пассажира в багаже тоже могут находиться все эти предметы, но вовсе не они делают его привлекательным для вас. Попутчик может оказаться началом приключения. С клиентом же меня роднит только купленный недавно чемодан.
На пересадочной станции я проскакиваю под громыханье динамиков под табло "Задержка отправления". За грузовым складом осталась узкоколейка - когда-то она была здесь единственной. Когда-то здесь все строения были выкрашены в цвет бургундского, а в зале ожидания стояла настоящая печь и обязательно лежали утренние газеты. В былые времена, если вы спрашивали у начальника вокзала, который час, он торжественно извлекал из жилетного кармана массивные серебряные часы, щелкал крышкой и сверялся с циферблатом, словно дельфийская сивилла. Ответ напоминал вечную истину, хотя уже принадлежал прошлому. Так бывало в раннем детстве, когда это было возможно: начальник вокзала вполне мог укрыть меня своим брюхом, пока мой отец смотрел ему прямо в глаза. А мне было так мало лет, что от меня правды никто и не ожидал.
Теперь эта короткая линия приговорена и, вероятно, на следующий год ее казнят. Не сохранился и зал ожидания, и негде укрыться от ветра и дождя. Над землей высится лишь современная платформа.
Проходящий поезд остановился с неприятным сиплым скрежетом и рыгнул. В нем всего четыре вагона, грязных и без малейших признаков охраны или кондукторов. В кабине машиниста никого не разглядеть - стекло залеплено вчерашним номером "Сан". В вагоне же густо пахнет мазутом и горячими буксами, немытым полом знакомый тошнотворный запах железной дороги. Мне кажется, что я снова дома и смотрю проплывающий пейзаж, как пыльный, поцарапанный, прокрученный множество раз, но милый душе фильм.
В вакууме все фотоны имеют одинаковую скорость. Когда они проходят через воздух, воду, или стекло, их скорость замедляется. Фотоны, обладающие разной энергией, замедляются с разной скоростью. Если бы Толстой знал это, он не допустил бы такой вопиющей ошибки в начале "Анны Карениной": "все счастливые семьи похожи друг на друга, каждая несчастливая семья несчастлива по-своему". В действительности, все наоборот. Именно счастье индивидуально. Несчастье общее состояние. Люди всегда знают, почему она счастливы, но мало кто понимает, почему он несчастен.
Несчастье - это вакуум. Место без воздуха, мертвое удушающее пространство, обиталище отверженных, униженных и оскорбленных. Несчастье - чужие меблированные комнаты, что меньше тюремной камеры или птичьей клетки: вы сидите в собственном помете, валяетесь в собственной грязи. На пути несчастья нет знаков разворота, нет стоянок и парковок. Вы падаете вниз, подталкиваемые теми, кто позади вас, увлекаемые теми, кто впереди. Падение вниз на чудовищной скорости, хотя дни и ночи - мумии, залитые в свинец. Это происходит быстро, стоит вам только пуститься в путь. Нет никаких якорей, что смогут удержать вас в вашем медленном и неуклонном падении, поскольку несчастье освобождает вас от четких рамок обыденной жизни. Каким бы ни был ваш личный ад, вы найдете миллионы себе подобных, погруженных в Несчастье. Это город, где ночные кошмары сбываются.
В вагоне поезда, за толстым стеклом, я прячусь от всякой ответственности за происходящее. Поезд мчится вдаль, а в душе моей ничего не происходит, ничего не произрастает, она превратилась в стерильную зону. Мне не хочется смотреть в лицо фактам, не хочется ни вычислять, ни принимать, ни отвергать. В пространстве, из которого откачан воздух, на сухом ложе души я учусь жить без кислорода. В этом даже есть некое мазохистское удовольствие. Меня затянуло слишком глубоко, я уже не в силах принимать решения, и это приносит облегчение, от которого мутится в голове. Свобода человека, гуляющего в невесомости по лунной поверхности. Там бродит сплоченными рядами множество людей в толстых скафандрах, которые ничем не проткнуть, и тяжелых шлемах, в которых невозможно разговаривать. Миллионы несчастных, что двигаются во времени без всякой надежды. Несчастные часов не наблюдают, они слышат только бесконечное и беспрерывное тиканье.
