Торгни Линдгрен - Вирсавия
И он воздел руки и теребил и крутил волосяную свою плеть, как всегда, когда бывает в замешательстве. Народ, и приумножение его, и множество его, сказал он. Все это святыня.
Да, сказал я. Народ посвящен Богу.
И я сложил песнь. И пел:
Надеющийся на Господа, как гора Сион,не подвигнется, пребывает вовек.Горы окрест Иерусалима,а Господь окрест народа Своего отныне и вовек.Ибо не оставит Господь жезла нечестивых над жребиемправедных,дабы праведные не простерли рук своих к беззаконию.Благотвори, Господи, добрым и правымв сердцах своих.А совращающихся на кривые пути своида оставит Господь ходить с делающими беззаконие.Мир на Израиля.
Если надобен Господу многотысячный народ, сказал Иоав, ты сможешь увидеть это собственными глазами. Какое тебе удовольствие от того, что все будут сосчитаны по головам?
И мы смотрели друг на друга, не понимая друг друга. В молодости никогда не бывало такого с Иоавом и мною.
Удовольствие? — сказал я, будто слово это было мне незнакомо. Удовольствие?
И я велел ему идти, ему и тысяченачальникам над войском, и пошли они за Иордан в долину Гадову, а оттуда в Галаад и дальше, к Сидону.
И народ дозволил произвести исчисление. Во многих местах женщины и те собирались и требовали, чтобы их сосчитали, они думали, что если не будут сосчитаны, то перестанут быть, часто люди мои вынуждены были с большою суровостью разгонять толпы этих женщин.
Из Сидона Господь направил их к пограничным крепостям у Тира, оттуда через землю Асирову, по равнине Изреельской, через Сарон и по Аиалону в Иуду. И Господь держал свою руку над ними и даровал их душам силу соединять непрерывно растущие числа.
Девять праздников новомесячия отпраздновал я, пока продолжалось исчисление.
И вот возвратился Иоав.
Восемьсот тысяч мужей сильных, способных к войне, в Израиле. Пятьсот тысяч мужей в Иуде.
Числа эти ошеломили меня. Когда услышал я обо всех этих сотнях тысяч, я заплакал.
Количества поразили меня, как удар длани Всемогущего.
Сердце человеческое не вмещает таких множеств людей. Люди не таковы. Сердце не таково.
И понял я, что согрешил перед Господом, замахнулся копьем на владычество Божие.
Я принес десять овец в жертву, недостаточную жертву вины.
Утром пришел ко мне пророк. Господь послал его.
Да, сказал я ему. Крайне неразумно я поступил, когда велел исчислить мой народ. Властитель, превращающий людей в числа и количества, не заслуживает ничего, кроме смерти. Назови мне теперь мое наказание.
Избери его сам, ответил пророк. Быть ли голоду в стране твоей семь лет. Или чтобы ты три месяца бегал от неприятелей твоих, чтобы они преследовали тебя. Или чтобы в продолжение трех дней была моровая язва среди народа твоего.
И я ответил: я выбираю моровую язву. Но пусть впадем мы в руки Господа, ибо велико милосердие Его.
И я добавил:
Только бы в руки человеческие не впасть мне.
И пришел ангел моровой язвы и истребил всякое количество и всякое число в моем счете населения, он как бы выхватил нож, стер всякий знак, оставленный исчисляющими, и сказал Иоав: что я говорил? И только на третий день у гумна Орны остановился ангел, я видел, как он стоял там, огромный против вечернего неба; десять дней мой народ, мой несчетный народ, хоронил мертвецов.
И я купил гумно у Орны, купил за пятьдесят сиклей серебра и устроил благодарственный жертвенник под ногою ангела, на том месте, где он стоял.
Вирсавия говорит, будто сын мой Соломон сказал: там бы надобно воздвигнуть храм Господу. Он часто размышляет о Господе. У меня он всегда говорит только о Господе. Это утомляет меня.
Вирсавия говорит о моровой язве, которая истребила народ, вот что: я не понимаю, почему Господь наказал тебя.
Но я отвечаю:
Не кто иной, как Господь, внушил мне мысль исчислить народ.
И Он же запретил мне делать это.
И Он же вел моих людей и давал им силу беспрерывно растопыривать пальцы, дабы сосчитать каждую голову.
Именно в этой двойственности я узнаю Господа. Многообразие и противоречивость отличают Его. Внушение и запрет. Искушение и ответственность. Обетование и кара.
Несоединимость венчает Его.
А она спрашивает:
Но почему же Он наказывает тебя?
Чтобы явить Себя, отвечаю я. Если бы Он не наказывал меня, я бы не видел Его.
Авессалом по-прежнему в Гессуре. Я решил так: по прошествии двух лет я позволю ему возвратиться сюда, в Иерусалим. Иоав склоняет меня к этому. А может быть, и Вирсавия тоже, Авессалом был ей как сын или брат, как сын или брат, не больше. Они уговаривают меня. И я соглашусь.
Писец, Господь окрест народа своего отныне и вовек.
Мир на Израиля.
_____
Давид начал слушать людей. В молодости он был одержим жаждою превратить всех в слушателей. Быть может, теперь он слушал от усталости.
Вирсавия тоже постоянно заставляла его упражняться в искусстве слушания.
Все, что он предпринимал в оставшееся ему время, имело свой исток в слушании, душа как бы отодвинулась от поверхности его существа, от рта, и горла, и рук, отодвинулась вовнутрь, в прежде пустое пространство меж его ушами.
Сейчас он слушал старую женщину из Фекои. Глаза ее избегали его взора, одета она была в плащ из черной мешковины — знак печали, или бедности, или того и другого сразу, а принадлежала она к пастушьему народу на краю Иудейской пустыни.
Я вдова, сказала она, а двое моих сыновей ненавидели друг друга, и один убил другого. И теперь народ требует, чтобы этот один сын, который сумел убить брата, был побит камнями.
Хотят они погасить единственную искру мою, чтобы не оставить мужу моему имени и потомства на лице земли.
Иди спокойно домой, сказал царь, понимая, что дело ее трудное, что вот так, сразу, его не решишь. В должное время я дам приказание о тебе.
Вина лежит на мне, сказала женщина. Должно нести мне всю эту вину.
Если кто-нибудь тронет тебя, скажи ему: царь освободил меня от вины сына моего. И приведи ко мне того, кто беспокоит тебя.
А если убьют они моего сына? — спросила женщина.
Важнее всего — продолжение жизни, сказал Давид. Не падет и волос сына твоего на землю. Семя мужа твоего — святыня. Искра жизни обитает в мужском семени.
По-прежнему ли должно мне защищать и хранить сына моего?
Да, сказал Давид. Хоть он братоубийца, но он и святыня, ибо он хрупкий сосуд, в коем семя мужа твоего движется сквозь время.
Женщина помолчала немного. Потом сказала:
Позволь рабе твоей сказать еще слово господину моему царю.
Много людей ждет на лестнице, отвечал он. Постарайся говорить кратко.
И женщина из Фекои сказала:
У тебя тоже есть сын, который убил своего брата. Но ты изгнал его. Мы все умрем и будем как вода, вылитая на землю, которую нельзя собрать. Но Бог желает, чтобы искра жизни продолжала гореть, даже когда мы далеко и в изгнании. Как же ты, который все слышит и все видит и в мудрости подобен ангелу Божию, можешь быть так слеп, что не позволяешь сыну твоему возвратиться к тебе?
И тогда понял Давид, как обстояло с этой женщиной и ее сыновьями и описанием беды ее.
Кто послал тебя? — сказал он. Вирсавия? Или пророк? Или Иоав?
Иоав.
А твой рассказ о сыне, который убил брата? Это ложь?
Нет, сказала женщина. Не ложь. Но притча.
Стало быть, Иоав придумал эту притчу, изображающую Авессалома?
Иоав вложил все эти слова в уста мои, одно за другим, ответила женщина из Фекои.
Давид дал ей на дорогу вяленое куропачье бедро, и послал за Иоавом, и велел Иоаву возвратить Авессалома домой из Гессура. Но не позволил он Авессалому приходить в царский дом, и упражняться с Вирсавией в стрельбе из лука, и встречаться с Соломоном, ибо однажды изведавший вкус к заманчивому греху братоубийства с легкостью может снова впасть в соблазн, ему должно жить в мире и тиши дома своего.
Так Авессалом вернулся в Иерусалим, Иоав привез его, и те, кто с такою хитростью подготовил его возвращение, приложили столько усилий лишь затем, чтобы он сам позаботился о своей погибели.
Да, Давид стал первым слушателем во всем царстве.
В последние годы два советника приблизились к царю больше всех других, стали близки ему почти так же, как Вирсавия: Ахитофел Гилонянин, которого в дом его привела Вирсавия, и Хусий из Вефиля.
Вот эти двое и Вирсавия посоветовали ему отослать огромный венец аммонитского царя обратно в Равву, венец, который никто не мог носить и который так любил Авессалом, царем в Равве стал меж тем сын Аннона, Сови, для него венец этот был святынею, в Иерусалиме же он был всего-навсего громоздкой вещью; и Вирсавия сказала: ничего нет дороже, чем дружество царя, и немногое можно приобрести столь малой ценой.
