Джон Голсуорси - Остров фарисеев
Когда молодые люди подошли к каменному дубу, три девушки, взявшись под руки, уже направились к дому, а миссис Деннант, в сером платье, стояла одна и разговаривала с младшим садовником. В руках, защищенных коричневыми перчатками, она держала корзинку, которая отгораживала от бородатого садовника строгие, но свободные складки ее темной "рабочей" юбки. Рядом сидела шотландская овчарка и, насторожив уши, смотрела на их лица, словно пыталась понять, чем же отличаются друг от друга эти двуногие.
- Благодарю вас, вы больше не нужны мне, Баньян. А, Дик! Наконец-то! Как приятно видеть вас!
При каждой встрече с миссис Деннант Шелтон думал: до чего же она типична. Ему всегда казалось, что он встречал очень много женщин, подобных ей. Он сознавал, что в ее несомненно высоких качествах нет ничего индивидуального, что они скорее присущи всему ее классу. Миссис Деннант, хоть и отличалась сильным характером, считала, что проявлять своеобразие своей натуры не принято. Она была высокая, худая, но отнюдь не тощая, с чуть горбатым носом, длинным выдающимся подбородком и волевым, но добрым ртом, обнажавшим в улыбке, пожалуй, слишком много зубов. Ее манера говорить указывала на родовитость: она растягивала слова, пренебрегая таким вульгарным свойством речи, как музыкальность, и делая неожиданные ударения, - то есть говорила, следуя той особой манере, которая присуща аристократам и составляет дополнительную усладу их жизни.
Шелтон знал, что миссис Деннант многим интересуется; целый день она чем-то занята: с семи утра, когда горничная приносит ей маленький чайник с чаем, кусочек бисквита и любимую собачку Топса, до одиннадцати вечера, когда, держа в одной руке серебряный подсвечник с зажженной свечой, а в другой какой-нибудь новый роман, или, еще лучше, прелестный томик мемуаров, какие великие люди пишут о людях еще более великих, она прощается с детьми и гостями, отправляясь на покой. Да и разве может быть иначе, если нужно заниматься фотографией и садоводством, председательствовать в местном благотворительном обществе, наносить визиты богачам, печься обо всех бедняках, читать все новые книги и содержать свои мысли и мнения в таком порядке, чтобы ничто чуждое не могло ненароком затесаться между ними, конечно, она всегда была чем-то занята. Сведения, которые она черпала из всех этих источников, были обширны и разнообразны, но миссис Деннант никогда не допускала, чтобы они оказывали какое-либо влияние на ее взгляды, а во взглядах этих не чувствовалось ни аромата, ни остроты, и брала она их с того же блюда, что и все остальные представители ее класса.
Шелтону нравилась миссис Деннант. Она не могла не нравиться. Она была добрая и такая хорошая; что-то в ней напоминало дорогой, и притом вполне пригодный для обихода фарфор; к тому же она не душилась, словно в знак протеста против всяческой мишуры, - ни вербеной, ни фиалками, никакими из тех духов, что любят женщины, - от нее вообще ничем не пахло. Когда ей приходилось иметь дело с людьми не "ее круга" (она исключала из их числа викария, хотя отец его и торговал галантереей), все ее существо, несмотря на ее утонченность, казалось, шептало мягко и деликатно, но вполне рассудительно: "Я - это я, а вы - это вы, не так ли?" Она не то чтобы сознательно выделяла себя из числа простых смертных, - нет: она в самом деле была незаурядной женщиной. Она держалась так потому, что не могла держаться иначе: ведь так испокон веков вели себя все люди ее круга. Они впитали это с дыханием нянек, склонявшихся над их колыбелью, и настолько отравили свой организм, что впоследствии уже не способны были наполнять легкие хорошим, свежим воздухом. А манеры миссис Деннант! Ах, эти манеры! Они так тщательно скрывали ее истинную сущность, что приходилось сомневаться в наличии таковой.
Шелтон внимательно слушал, с каким сочувствием и как живо рассуждала миссис Деннант о младшем садовнике.
- Бедный Баньян! - говорила она. - Полгода назад он потерял жену и сначала как-то держался, но сейчас на него, право, жалко смотреть. Я сделала все, что могла, чтобы подбодрить его: грустно видеть его таким подавленным! Ах, дорогой Дик, если б вы знали, как он калечит мои новые розовые кусты! Боюсь, не сошел бы он с ума; придется уволить его, беднягу!
Она, конечно, сочувствовала Баньяну, или, вернее, считала, что он вправе погоревать самую малость, поскольку потеря жены - вполне законная и разрешенная церковью причина для скорби. Но впадать в крайность?! Нет, это уж слишком"!
- Я обещала повысить ему жалованье, - вздохнула она. - Ведь он был таким великолепным садовником. Да, кстати, дорогой Дик! Я хочу поговорить с вами. Быть может, мы пойдем завтракать?
Сделав в записной книжечке пометку о своем посещении миссис Хопкинс, она направилась к дому, сопровождаемая Шелтоном.
И лишь под вечер Шелтон получил обещанный нагоняй, но так как Антонии в комнате не было, а Шелтон в ее отсутствие мог думать только о ней, то он не придал разговору серьезного значения.
- Вот что, Дик, - решительным тоном начала высокородная миссис Деннант, как всегда растягивая слова, - я считаю, что не нужно забивать Антонии голову всякими идеями.
- Идеями?.. - смущенно пробормотал Шелтон.
- Все мы прекрасно знаем, - продолжала миссис Деннант, - что далеко не все в мире обстоит так, как должно было бы обстоять.
Шелтон посмотрел на нее; сидя за письменным столом, она широким, размашистым почерком писала приглашение к обеду какому-то епископу. Шелтон не заметил в ней и тени замешательства, и все же он был потрясен. Если уж она - она - считает, что не все в мире обстоит так, как нужно, - значит, в мире действительно творится что-то неладное!
- Не так, как должно?.. - тихо повторил Шелтон.
Миссис Деннант окинула его непреклонным, но дружески теплым взглядом своих глаз, которые так напоминали ему глаза зайчихи.
- Видите ли, - продолжала она, - Антония показывала мне некоторые из ваших писем. Ну, так вот: не стоит отрицать, дорогой Дик, что последнее время вы слишком много предавались всяким мыслям.
Шелтон понял, что он был несправедлив к миссис Деннант: она относилась к мыслям так же, как к младшим садовникам, - гнала их прочь, чуть только усматривала в них крайности.
- Боюсь, что это от меня не зависит, - сказал он.
- Мой милый мальчик, вы ничего этим не достигнете... Ну, а теперь я хочу взять с вас обещание, что вы не будете говорить с Антонией на подобные темы.
Шелтон в изумлении поднял брови.
- Вы отлично понимаете, что я хочу сказать, - добавила миссис Деннант.
Шелтону стало ясно, что, попросив миссис Деннант уточнить, какие именно темы она имеет в виду, он нанесет удар по ее представлению о приличиях: было бы жестоко заставить ее выйти за привычные рамки!
И потому он сказал:
- Да, конечно!
К его величайшему удивлению, она вдруг покраснела - трогательно и жалко, как краснеют только немолодые женщины, и сказала, растягивая слова:
- Не говорите с ней о бедных... о всяких преступниках, о браках, - вы писали о свадьбе, помните?
Шелтон молча склонил голову. Инстинкт матери победил: в своем материнском волнении миссис Деннант решилась нарушить светские условности и полностью разъяснила, что именно она подразумевает под опасными темами.
"Неужели она действительно не понимает всей нелепости нашей жизни, подумал Шелтон, - когда один обедает на золоте, а другой отыскивает себе обед в помойной яме; когда супруги продолжают жить вместе, несмотря на полнейший разлад, - pour encourager les autres {В назидание другим (франц.).}; когда люди исповедуют христианскую мораль и в то же время требуют признания только своих прав; когда презирают иностранцев только за то, что они иностранцы; когда возможны войны, когда... да возьмем любую нелепость, любую дикость!"
И все же он по справедливости был вынужден признать, что это вполне естественно, поскольку миссис Деннант всю жизнь только и делала, что старалась не замечать нелепости окружающего ее мира.
В эту минуту в дверях показалась улыбающаяся Антония. Она сияла молодостью и весельем, но вид у нее был слегка обиженный, словно она знала, что говорили о ней. Антония села рядом с Шелтоном и принялась его расспрашивать о молодом иностранце, про которого он ей писал; и, глядя в ее глаза, он подумал, что она тоже, возможно, не понимает, как это нелепо, когда один человек покровительствует другому.
- А я думаю, что на самом деле он хороший человек, - сказала она. По-моему, все то, о чем он вам рассказывал, было лишь...
- Хороший! - настороженно перебил Шелтон. - Я не вполне понимаю, что значит это слово.
Глаза ее затуманились: "Ну, как вы можете говорить так, Дик?" казалось, спрашивали они. Шелтон погладил ее по рукаву.
- Расскажите нам о мистере Крокере, - попросила она, не обращая внимания на его ласку.
- Он помешанный, - сказал Шелтон.
- Помешанный? Но, судя по вашим письмам, он просто прелесть.
- Так оно я есть, - устыдившись, подтвердил Шелтон. - Он, конечно, вовсе не сумасшедший, то есть я хочу сказать, что я хотел бы быть хоть наполовину таким сумасшедшим, как он.
