Знамена над штыками - Иван Петрович Шамякин
На мой вопрос сразу откликнулся Савелий Гаврилович. Немолодой уже человек, хотя пятнадцатилетнему пареньку и сорокалетние кажутся стариками. Что-то в нем было общее с Иваном Свиридовичем. Очевидно, то, что оба осанкой, манерой держаться заметно отличались от тех солдат, которые пришли в армию от сохи.
Лизунов очень обрадовался подарку друга, будто он много дней не курил. Просто засиял человек.
— Ай да Иван, — кричал на всю мастерскую, — ай да молодчина! Такого самосада раздобыл! Ребята, налетай! Ну и задымим! Все мухи подохнут! — стал он угощать других мастеров и тут же свернул цигарку. Похвалил меня: — А ты, брат, чисто ангел, божий посланец. Откуда такой взялся? И крестик уже имеешь? Ну герой! Аж зависть берет. Мы тут спин не разгибаем над этой рухлядью, а никто нам и медной медальки не даст. Хотя бы одну на всех, — весело подмигивал ефрейтор друзьям, тем, кто подошел закурить самосада.
Увидев, что меня интересуют станки, Лизунов стал показывать, объясняя, где токарный, где сверлильный… Спросил, хочу ли я научиться работать на таких машинах. Я, конечно, ответил, что хочу. Лизунов весело, как бы торжествуя победу, закричал:
— Купец Демидов! Иди-ка сюда! Послушай, что говорит юный крестьянин! Вот тебе еще один пример! Не так уж крепко она держит, земля, особенно тех, у кого ее мало. Машина, брат, притягивает с не меньшей силой. Так произошло в Англии, Америке. Так будет и у нас, на святой Руси.
— На святой Руси петухи поют. Скоро будет день на святой Руси, — продекламировал самый молодой из солдат-мастеров и весело засмеялся.
Стихи эти я слышал впервые, они мне понравились. (Вернувшись в батальон, я прочитал их подпоручику Докуке и спросил: «А как дальше?» Мне казалось, подпоручик должен знать. Он пренебрежительно пожал плечами: «Не знаю».)
Провожая меня, Лизунов во дворе тоже передал мне для Ивана Свиридовича кисет, но не кожаный — холщовый, с затейливой вышивкой.
— Надо порадовать дружка хорошим табачком, а то самосад ему надоел. — И спросил у меня: — Куришь? Нет? Молодец! Не привыкай к этому зелью. Пользы от него никакой, а вреда много. Но кто привык, тому, брат, скучно жить без цигарки. Радости мало у рабочего человека. Цигарочку пососешь — легче на душе станет. — И, наклонившись поближе, тихонько предупредил: — Газетку, что в кисете, никому на курево не давай. — Выразительно подмигнул: — Динамит в ней. Взорвется. Если ты друг Ивана Свиридовича, значит, парень с головой и понимаешь что к чему. Заходи. Мы тебе трофейный револьвер отремонтируем, не будешь таскать этот карабин. Не по плечу он тебе.
Крепко пожал руку на прощание и еще раз подмигнул: мол, держись!
А у меня затрепетало сердце: вот оно, то тайное, неведомое и опасное, о чем я подумал, когда получил кисет от Ивана Свиридовича. Грудь распирало от гордости, что такие люди доверили мне свою тайну. Сгорал от нетерпения поскорее заглянуть в кисет: какая она, тайна? Неужто одна газетка? Но что ж это за газетка, которую так секретно надо передавать?
Ни Иван Свиридович, ни тот солдат в фартуке не предупреждали меня, чтоб я не заглядывал в кисет. Я имел право посмотреть. Но было страшно. Казалось, пока я не знаю, что несу, я как бы не имею к этому отношения и ничто мне не угрожает. А когда узнаю — перешагну какую-то грань, кому-то изменю… Кому? Богу, царю, капитану Залонскому? Мне никому не хотелось изменять. Всем хотелось помочь. Капитан хороший. Иван Свиридович тоже хороший. Но Залонский помещик. Иван Свиридович рабочий и учит солдат не любить господ, не верить им. Кому же я должен служить?
Нес я этот легкий кисет за пазухой, словно бомбу. За селом долго искал такое место, где бы никто даже издалека не мог увидеть, что достал я из-за пазухи, что разглядываю. Сперва в густые приречные кусты забрался. Нет, ненадежно. Тебя не видят, но и ты никого не видишь. А вдруг поблизости за кустом лежит кто-нибудь? Мало ли народу ходит между штабом и передовой? Да и крестьяне работают в поле, август — поздние яровые жнут. Свернул с дороги в чистое поле, на стерню, лег в борозду, достал кисет и долго боялся развязать, будто и впрямь в нем динамит.
Газета была сложена такой же книжечкой, как и та, что лежала в кисете Голодушки. Разворачивал я эту книжечку с необычайной осторожностью, словно боялся, что газета может рассыпаться в прах. Чуть не заплакал от нового разочарования и обиды, когда прочитал название: «Инвалид». Газета эта так же, как «Наш вестник», присылалась в батальон; я слышал, как однажды Иван Свиридович, читая ее солдатам, высмеивал лживого «Инвалида». Неужто он и Лизунов решили посмеяться надо мной, позабавиться? Но вдруг из «Инвалида» выпали на землю два желтоватых листка. И в глаза сразу бросились непривычные слова заголовка: «Товарищи солдаты!»
Вот оно, это неведомое!
С душевным трепетом шептал я, как молитву, простые, правдивые и страшные своей смелостью слова листовки:
«Два года льются потоки крови и гибнут миллионы рабочих и крестьян. Страна без хлеба, без топлива, без одежды и обуви — вот до чего довело хозяйничанье самодержавных властителей. Смерть в окопах, смерть в царских казематах — вот что нас ждет. Где же выход из этого тупика? Выход в борьбе за свержение царского самовластия. Только революционное выступление пролетариата и революционной армии сможет положить конец этой кровавой бессмысленной войне, которая несет разорение и неволю трудящимся массам — крестьянам и рабочим. Становитесь в ряды революционной армии под красный стяг Российской социал-демократической рабочей партии! Один за всех, все за одного! Да здравствует революционное единство солдат и рабочих!»
Так я стал выполнять роль связного солдатской революционной организации. Но, разумеется, о работе самой организации я имел весьма смутное представление; мало я знал о влиянии на солдат таких людей, как Голодушка, Кузнецов, Лизунов. Насколько сильно это влияние, какие плоды принесли листовки, которые я доставлял от оружейников, я
