Хлеба и зрелищ - Уильям Вудворд
Простое констатирование факта: журнал пригодился для других «плебейских нужд». Эпически-спокойно Вудворд роняет эту деталь. Никакой оценки журнала, данной от первого лица. Манера Куаньяра обязывает вовремя ставить точку, и, пожалуй, лучше поставить точку рано, чем поздно. Вместе с Вудвордом редактор «Воскресного Обозрения» деловито, ничуть не забавляясь и не эпатируя читателя, резюмирует свои наблюдения над уровнем духовной жизни Америки: «Я пришел к тому заключению, что в настоящее время рядовой, средний человек вполне созрел для усвоения тех идей, которые принес семнадцатый век. Я и издаю «Воскресное Обозрение для семнадцатого столетия». В этой серьезно-исследовательской манере-существо вудвордовской иронии; как на дрожжах, на ней замешана и «Лотерея», где развертывание сюжета протекает в плане традиционного жизнеописания одного из стандартных американцев, идущего к миллиону долларов. «Лотерея» сплошная цитата. Джерри Гариссон хочет выжить, и Вудворд с горькой снисходительностью любуется его подвигами на ярмарке Доннибрук – в промышленном Риверсайде, созданном по образу и подобию Нью-Йорка, где каждый, кто не пойман с поличным, считается порядочным. В образе Джерри-по-американски – патологического эгоиста, кулаками пробивающего себе дорогу к трону «пуговичного короля», – Вудворд ни единым мазком не погрешил против манеры иронического соглядатая. Осудить Джерри за то, что он расколотил не мало черепов на ярмарке? Ну, а дальше что? Исправится ли пуговичный король? Конечно, нет. Как и мифический ирландец, Джерри будет очень удивлен, если его обяжут считаться с чужими черепами. Слишком хорошо знает Вудворд действительность сегодняшней Америки, чтобы вынести обвинительный приговор Джерри и мифическому ирландцу. Джерри – производное Америки. Каким бы он ни стал по достижении n-ого миллиона долларов, – он и останется производным. Ибо Джерри – самый рядовой, самый типичный, самый стандартный янки, отнюдь не наделенный душевными качествами мелодраматического злодея. Вся его вина, а наша с Вудвордом беда, заключается в том, что Джерри и ему подобные строят современную американскую цивилизацию среди треска раскалываемых черепов своих сограждан, не доказавших своего права явиться на ярмарку – Доннибрук. Кто знает! Появись этот же самый Джерри с тем же единственным долларом, который бренчал у него в кармане на первой странице «Лотереи», появись он в эпоху, когда ярмарку Доннибрук перестанет оглашать музыка разбиваемых черепов, – не умный, но и не злой Джерри едва ли причинил бы кому-нибудь вред и едва ли был бы опасен. Слишком он маленький и слишком бездарный. Но в Америке, в сегодняшней Америке, этот глупый Джерри может быть страшен. Как это ни покажется странным, но с каждой страницей «Лотереи» все меньше и меньше хочется улыбаться. И это отнюдь не потому, что по мере развертывания темы Вудворда оставляет его сатирический дар. Причина иная. Вудворду удалось разрешение труднейшей задачи. Фабула книги-ожидание счастливого поворота лотерейного колеса, выбросившего для Джерри билет с выигрышем. Но с такой художественной правдой Вудворд показал этот поворот, что читатель не может не видеть другого поворота колеса, выбрасывающего миллионам американцев пустышку. Вудворд обнажил «лотерейную» сущность американской цивилизации, а может ли быть что-нибудь страшнее для человека, чем та эпоха, которая своим верховным законом признала волю слепого случая. От императорского Рима, доживающего свои последние дни, от Рима, сказавшего все и обреченного смерти, история сохранила для нас лозунг, развернутый над народами великой Римской империи. Хлеба и зрелищ Рим погибал, рушилась вековая цивилизация под натиском новых сил, которым суждено было построить новую цивилизацию, а в воздухе еще дрожал клич, переходящий в надрывный стон: «Хлеба и зрелищ». У Петрониев еще оставалось выдержки для великолепной позы, с которой они принимали смерть, но и только. Воля к жизни исчерпана была до дна. Исчерпались до дна и творческие силы: римская цивилизация сходила с мировой сцены, и нужен был только слабый толчок, чтобы она рухнула и разбилась в пыль. А вот цитата из третьей книги Вудворда «Хлеба и зрелищ»: «В результате мировой войны капиталистическая цивилизация гибнет в Европе. Она еще не рухнула и судорожно бьется, как гальванизированный труп, так как нечем ее заменить. Но пройдет совсем немного времени, и этот труп разложится в такой мере, что нужно будет приняться за погребение… В Англии уже в наши дни устроены ему благопристойные похороны… погребают, не торопясь, с церемониями и музыкой…». Не случайно поставил Вудворд на заглавной странице своей третьей книги клич погибающего Рима «Хлеба и зрелищ». Она кажется непритязательной, эта книга портретов рядовых американцев с их радостями и заботами, но непритязательность эта-видимая. Под каким-то углом эта остроумнейшая, виртуозно-написанная книга (Crutch считает ее лучшей из трех) кажется еще более страшной, чем «Лотерея» и «Вздор». Лепка типов-мастерская; писатель Торбэй – незабываем. В загородном пансионе встретились лица разных званий: бизнесмен, играющий под Рузвельта, с супругой; почтенные родители «Звезды экрана»; писатель с любовницей; независимые девушки; бутлегер и пр. Едва ли один из них-именно бутлегер, если не считать Майкла Уэбба – духовно не выхолощен. Остальные – сегодняшняя Америка в миниатюре – опустошены до того предела, когда не позволяет оторваться им от жизни животный инстинкт «хлеба и зрелищ» – он один. Вудворда как будто забавляет вся эта компания, собравшаяся у Гюса Бюффорда; изобретательность его как рассказчика технически-безукоризненна; все эпизоды, на которые разбивается роман, поданы с тем же куаньяровским ироническим жестом; не смеяться нельзя, читая, например, о том, как родители мисс Торнтон – «Звезды экрана», заразившись кино-горячкой, создали из своей жизни сценарий и в конце концов запутались, перестав распознавать, где кончается придуманный ими фильм и где начинается реальность. Смеешься и на многих других страницах, – смеешься, а книга не смешная. Не над пансионом «Горное эхо» – над Америкой висит гигантский плакат. На нем надпись: «Хлеба и зрелищ», и это ничуть не смешно.
III
В маске аббата Вудворду удобно. Хороший литературный вкус помог ему-подлинному и глубокому сатирику-остановиться именно на иронической позе. Ибо только эта поза обусловливает целый ряд художественных эффектов, которые не удаются темпераментному памфлетисту. Но Вудворд – американец. Мало этого-писательское его лицо не похоже ни на Франса, ни на Гурмона. И литературные традиции своей родины и собственное его credo отвращают его от маски, отвращают тогда, когда он позволяет себе заговорить с читателем лицом к лицу, забыв о литературной своей манере. Credo свое он не скрыл: когда он цитирует Бомарше и затем добавляет «Юмор – дитя меланхолии», мы не можем не помнить, что Вудворду лучше знать, чем его критикам, каков его юмор. Литературные реминисценции заставят вспомнить о Гейне, о Гоголе и, конечно, о Марке Твене. Анализ мироощущения Вудворда приводит к выводу-автор «Вздора» восходит именно к Марку Твену. Твен, чей смех «походил на гримасу», – тот же американский Бомарше и ближе Вудворду хотя бы только потому, что последний – чистокровный англосакс. Но мироощущение-не идеология. И оставаясь связанным с Твеном самой сокровенной, самой интимной стороной своего писательского естества, Вудворд строит свою идеологию независимо и от Твена, и от Бомарше. Сбрасывая маску, отрешаясь от своей обычной литературой манеры, он смело предъявляет свой социально-политический паспорт. И вот тогда-то мы видим, что маска галльского скепсиса-только маска. Вудворд умеет говорить «нет» и знает, чему сказать «да». Его «нет» звучит так же громко,
