Зависть богов, или Последнее танго в Москве - Марина Евгеньевна Мареева
— Вас как зовут? — спросила она.
— Женя.
Хмурый, протрезвевший новобранец внес в ванную два стула от дорогого кухонного гарнитура. Яппи дождался, пока Соня сядет, потом сел сам. Воспитан.
Соня глянула на часы. Шесть минут прошло! Всего-навсего. Странная штука — время. Шесть минут — будто шесть часов.
— Женя, я в этом доме с пяти лет жила. И до сорока трех, — сказала Соня, жестом пресекая его попытку открыть коньяк. — В ванной сидим. За коньячком. Ну не смешно ли?
— Почему бы и нет? — Яппи невозмутимо пожал плечами. — Кофе? Чай?
— Да вот же кофе. Остывает. — Придвинув к себе чашку, Соня подняла ее, будто рюмку. — С Новым годом, Женя!
— С Новым счастьем. — И они сдвинули чашки, эти двое сумасшедших, как, наверное, думалось новобранцу, то и дело опасливо заглядывающему в золочено-розовое царство. Он, очевидно, проверял, не пришила ли чокнутая гостья его чокнутого хозяина.
— А жена ваша где? — спросила Соня у яппи.
— В Большом. Там сейчас вся элита резвится.
— Две штуки баксов за билет, — осторожно, трусовато, но с лакейской гордостью за хозяина вставил новобранец.
— Не заливай, — миролюбиво осадил его яппи.
— А вы что ж не поехали? — поинтересовалась Соня.
— Я работаю, — пояснил яппи. — Изучаю годовой отчет.
— У вас магазин свой?
— Банк.
Банк! И дом не бог весть, и квартирка так себе… Спартанец. Из «новых-новых». Американская метода: деньжищ немерено, а он ходит в недорогой супермаркет и еще битый час доказывает там кассиру, что тот обсчитал его на три цента.
А этот в новогоднюю ночь изучает отчет, ставя на полях галочки копеечной ученической ручкой. И сумасшедшую тетку в дом впустил, и коньяк ей привез на колесиках. Участливый. Милосердный. Псу своему цепному позволил нажраться по случаю рождения чада… Яппи-гуманист.
— Спасибо вам. — Соня поднялась. — Мне пора. Меня муж внизу ждет, волнуется.
Яппи тоже встал. Новобранец, притаившийся за дверью, шумно, с видимым облегчением вздохнул.
Не удержавшись, Соня снова подошла к зеркалу. Так, последний взгляд бросить. Больше она сюда никогда не придет. Вот теперь — точно.
— Это роддом? — орал новобранец из прихожей. — Я по поводу Одинцовой, девятая палата… Я знаю, что родила, я звонил! Я узнать, как она! Могу я узнать?
Соня на секунду прикрыла глаза. Ну прощай, Андре. Прощай, мой любимый. Вот и век кончился. Или не кончился еще? Время — такая странная штука. Шесть минут — будто шесть часов. Семнадцать лет — словно сто семьдесят.
— …А откуда вы знаете, что спит? — возмущался счастливый отец. — А почему вы не даете таких справок? Я выпил?! Мать, ты меня не оскорбляй! Что мне, в трубку дыхнуть? Мать, не нагнетай, слышишь?!
Прощай, Андрюша.
Соня открыла глаза. Нет, не Андре стоял у нее за спиной — молодой хозяин банка, хозяин дома, хозяин жизни, в которой Соня — так, квартирантка, Соне скоро съезжать, долго ли осталось? Лет десять еще, пятнадцать. Время — странная штука. Пятнадцать лет — как пятнадцать дней.
Прощай, Андре. Прощай.
— До свидания. — Соня повернулась к яппи: — Женя, скажите, а сколько вам было лет в восемьдесят третьем году?
— В восемьдесят третьем? — переспросил тот, по-прежнему ничему не удивляясь. — Восемь.
Господи! Мальчик с острыми, ободранными коленками, который, может такое статься, прокатил мимо нас с тобой на трехколесном велике, пока мы шли Армянским переулком, обогнал нас, лихо накручивая педали, — вот он, этот мальчик, вырос. Он мужчина, он муж, он хозяин банка, хозяин дома, ему двадцать пять лет.
Кончился век. И жизнь кончается.
Как сказал этот пьяненький новобранец-охранник, как он сказал-то, не успев окончить фразу, не осилив ее? «Она жила когда-то»? И все. Она жила когда-то.
13 августа 1983 года
Какое пекло!
Соня проснулась. Она лежала на боку, уткнувшись щекой в подушку. Когда же кончится эта жара, когда же кончится эта мука? Соня лежала на мокрой простыне, и подушка у щеки хоть выжимай, и плечи, и шея, и лоб — они влажные от пота.
Пекло. Сушь. Третью неделю тянутся жаркие, безветренные дни. Нас берут на измор. Солнце будто взбесилось. В Подмосковье горят леса, в городе асфальт к полудню накаляется так, что, кажется, приложи к нему ладонь — и будет ожог, кожа вздуется пузырями.
Асфальт плавится, он мягкий, проседает под каблуками… Соседка вчера рассказывала: у Сретенских ворот женщина шла, шла — и упала. Солнечный удар. Увезли на «скорой». Молодая совсем.
Пекло. Пытка.
А у Сони сегодня день рождения.
И Соня наконец открыла глаза. Осторожно просунула руку под подушку. Пусто. Да не может такого быть! Она села на постели, подняла подушку — пусто.
Соня замужем ровнехонько двадцать лет. Двадцать лет подряд, в этот день, в Сонин день, она находит под подушкой подарок Ни разу такого не было, чтобы не находила. Ни разу! Даже когда они поссорились в семьдесят шестом, основательно, не на шутку (полгода балансировали на грани развода, Сережа ушел жить к приятелю, мотался по съемным квартирам), все равно тринадцатого августа Соня нашла под подушкой коробочку с духами «Клима». Попробуйте добудьте! Это вам не «Красная Москва», это вам не заглянуть между делом в угловую «Галантерею», ткнуть пальцем — заверните! «Клима»!
А сегодня под подушкой пусто.
Года два назад, когда Соня в этот день на гастролях была с театром… где же? в Чебоксарах? нет, в Вологде… в Вологде, в тесном, душном гостиничном номере ночью проснулась — и закричала в голос, отталкивая от себя руки мужчины, склонившегося над ней в темноте. И сразу успокоилась, услышав голос помрежа Виталика. Виталик — это не страшно, Виталик был ходок в другую сторону, по мужскому полу.
«Чего орешь, дура? — гневно шипел тогда Виталик, держась за небритую щеку (Соня все же успела влепить ему пару затрещин). — Мне Сережка твой в Москве еще денег дал. Велел купить тебе, психопатке, кружев этих долбаных. Ночью под подушку сунуть. На тринадцатое».
И Соня смеялась уже, и просила у Виталика прощения, разворачивая сверток с кружевным узорным шитьем. Вологодское кружево, все Сережа продумал, обо всем позаботился, солнышко Сонино, спасибо. Виталик, покажи щеку, неужели до крови?! Дай я йодом прижгу…
А сегодня под подушкой пусто.
Соня встала и, набросив на плечи халат, прошлась босиком по прогретому солнцем паркету. Заглянула в комнаты, вошла на кухню.
Никого. Ни мужа, ни сына. Не поздравил ее Сережа. Неспроста. Может,
