Мюриэл Спарк - На публику
Но и об этих суматошных годах ей еще предстояло вспоминать с такой же умиленной грустью, какую вызывала у нее сейчас эпоха одного письма и марки. И странное, необъяснимое сожаление еще не раз кольнет ее при мысли, что вот были же времена, когда секретарша не работала у нее постоянно, когда в доме шла непрерывная и беспорядочная, как стихия, смена горничных и прочего персонала, а сама она радовалась, что так много снимается, добивалась довольно-таки скромных успехов и в такой мере наловчилась вести себя как умная, что отважилась позабавить мужа рассказом о том, какой потешный вид был у студента из Калифорнии.
Аннабел было около тридцати лет, когда муж написал для нее сценарий фильма, снимать который должны были в Риме.
Они бывали там и прежде, во время летних поездок на побережье, каждый раз вдыхая с наслаждением вольный воздух итальянского кино, засиживались в кафе на Виа Венето, где все посетители, кроме туристов, снимались или хотели сниматься в кино. Разумеется, они осматривали и руины, и памятники старины.
В фильме, который Фредерик сочинил для Аннабел, ей предназначалась роль гувернантки, приехавшей в Рим с тремя юными воспитанниками и их отцом — американским дипломатом.
Работа мысли — тяжкий труд. Фредерик норовил от него уклониться, скрывая это от самого себя. Но угрызения нечистой совести сделали его ранимым и очень обидчивым. Он закипел от гнева, когда Аннабел сказала, прочитав сценарий: «Что ж, очень мило. По-моему, это похоже на «Поворот винта».
— Что ты плетешь? Да ты ведь не читала «Поворот винта».
— Нет, но видела в кино. Я и говорю о фильме. Мне понравился твой сценарий. Вполне серьезно. Он напоминает «Поворот винта» своей значительностью. Мне это в нем и нравится.
Зловеще мягким и осторожным движением Фредерик взял сценарий из ее руки, потом проговорил тоном профессора фонетики, беседующего с безграмотным иностранцем:
— Могу я попросить тебя об одном одолжении, Аннабел?
— Смотря о каком, — ответила она, исподлобья устремив на мужа враждебный взгляд; со стороны казалось, что у нее болят глаза, и трудно было себе представить, что на экране световые эффекты делают в точности такой же ее взгляд чарующим и пылким.
— Я прошу тебя никогда не рассуждать о значительности. Где уж тебе разбираться в этом, когда сама ты так незначительна, — отчеканил Фредерик.
Она не полезла за словом в карман:
— Ты находишь? Что ж, мнение меньшинства всегда любопытно.
Эту манеру она усвоила недавно; в последнее время Аннабел испытывала влияние нового круга друзей — молодежи, знаменитой главным образом благодаря знаменитым или очень богатым родителям; в этом кругу особенно блистала Голли Макинтош, двадцатидвухлетняя наследница с Филиппинских островов с пышной седой шевелюрой и юным лицом, прелестная, как цветок, и, как цветок, бессердечная. Голли любила одним-двумя словцами парировать любое замечание или комплимент, и переимчивая Аннабел позаимствовала у нее этот обычай, как могла бы позаимствовать сценический прием.
Фредерик все это понимал, и его бесила способность жены производить сильное впечатление при помощи самых заурядных средств. Он не мог смириться с тем, что ее принимают всерьез. Он был твердо убежден, что в игре необходима искренность, что, прежде чем исполнить роль, нужно прочувствовать ее в душе. А она лжет, даже играя, думал он, потому что строит роль на одних внешних эффектах.
— Ты, конечно, ничего не чувствуешь, когда играешь? — как-то спросил он.
— О чем ты говоришь? — ответила она. — Это работа. Я тебя не понимаю. На съемках надо играть, вот и все.
Он хотел от нее уйти и твердо решил, что рано или поздно так и сделает. Рано или поздно, думал он, я ее брошу. Но было нечто чуть ли не гипнотизирующее в этом чудовищном обмане, и оно захватывало его все больше, по мере того как слава Аннабел росла и она свыкалась с ней и воспринимала успех как должное. И когда кто-нибудь из его старых друзей допускал, что в игре Аннабел есть все же какая-то глубина, или обаяние, или оригинальность, Фредерик молча твердил себе, что только он один знает, как мелка она на самом деле, и ненависть к жене охватывала его все сильней. Я-то ее знаю как облупленную, думал он. А они все ни черта не знают.
Аннабел не догадывалась о его чувствах, она и в своих-то не разбиралась. Едва ли хоть раз в ее сознании отчетливо сформулировалась мысль, которую она не рискнула бы произнести вслух. Но человек так или иначе реализует даже неосознанные порывы. Смутные устремления Аннабел на поверку оказались благотворными для укрепления семейных уз. Ссоры заканчивались примирением, супруги всюду бывали вместе, и сила привычки постепенно брала свое. Мало того, в их каждодневно расширяющемся мире, где Фредерик считался глубокой натурой, а Аннабел необычайно талантливой, никто не сомневался, что они гордятся друг другом.
Сценарий Фредерика был принят к производству с Аннабел в главной роли. До сих пор ей не поручали таких ответственных ролей. Представитель кинокомпании сказал Фредерику, что они рискнули испытать Аннабел потому, что фильм будет сниматься в Италии и не потребует больших затрат.
II
Одна из сцен этого фильма про гувернантку, который Фредерик написал для жены и назвал «Дом на пиацце», воспламенила воображение Луиджи Леопарди. Он тоже вложил в фильм кое-какие средства и пришел взглянуть на съемки у фонтана Бернини на площади Навона. К этому времени сценарий прошел через много рук; познакомившись с окончательным вариантом, одобренным основным акционером фильма «Америкэн корпорейшн», Фредерик потребовал, чтобы его имя сняли с титров. Однако позже, в разгар рекламы, он попросил его снова вставить.
К тому времени как Леопарди заметил Аннабел, роль гувернантки обогатилась в такой мере, что включала эпизод, где эта юная особа в жаркую безветренную ночь тихо выскальзывает из дому и танцует в бассейне фонтана Бернини, дабы остудить сжигающую ее страсть к хозяину, чья легкомысленная супруга тем временем затеяла интрижку с художником-итальянцем (на этом настояли директора компании, полагая, что неверность жены служит моральным оправданием для романа мужа с гувернанткой). Этот бесхитростный фильм, сам по себе довольно скучный, создал Аннабел имя. Успехом он не пользовался. Компания потерпела ущерб. Фредерик винил в этом искореженный сценарий, режиссера, оператора, исполнителей мужских ролей, излишний психологизм в трактовке ролей детских, а также Аннабел, которая играла на публику, стремясь сохранить в целости тот созданный рекламой образ, который возник впервые на страницах итальянских журналов и теперь распространялся все дальше на запад. Он сказал, что ради игры на публику она загубила весь фильм.
Выждав три недели после выхода фильма, он сообщил ей все это так холодно, чуть ли не безразлично, словно речь шла о каком-то постороннем фильме, который они вместе смотрели. Аннабел слушала его вполуха: свернувшись калачиком среди голубых ситцевых роз на тахте в их новом доме в Сэррее, она просматривала только что доставленную почтой кипу последних отзывов о фильме: ежемесячные журналы, газеты из провинции и газеты, выходящие малым тиражом. Она не читала каждую статью целиком, а лишь быстро пробегала ее глазами, опуская на первых порах цветистые рассуждения о сюжете и композиции и выхватывая лишь то, что говорилось о ней самой и о ее игре. «Джен Эйр двадцатого столетия», «Грациозна, как резвящаяся тигрица», «Как ни трудно было наполнить живым содержанием столь убогую форму, талантливой актрисе это вполне удалось. Сцена в саду, когда она с чарующей безмятежностью проскальзывает в тайник, устроенный детьми... душа тигрицы, скрытая за безупречными манерами... она чем-то напоминает и Джейн Эйр, и героинь Д. Г. Лоуренса, и гувернантку из «Поворота винта». Исполнители детских ролей, увы...» Одна заметка называлась «Следует ли мужу писать сценарии для собственной жены?». И наконец, последней была статья, напечатанная в Белфасте, в еженедельной газете, где работал кинообозревателем Билли О'Брайен. Билли писал:
«То, чего добилась Аннабел Кристофер, — это chef d'oevre[1], но в то же время succes d'estime[2]. И хотя ей не суждено стать звездой первой величины, в ней, несомненно, чувствуется манера, je ne sais quoi[3]. Впрочем, роль оказалась не по плечу мисс Кристофер. При более удачном составе исполнителей фильм мог бы стать большим событием... не говоря уже о том, что интереснейший диалог погублен...»
Читая, Аннабел слышала голос мужа и за бесстрастным разбором кинокартины уловила горечь, что ее ничуть не удивило. «А почему бы мне и не играть на публику? — спросила она, откладывая рецензию Билли, которую нашла забавной и решила прочесть по телефону Голли Макинтош, как только та ей позвонит. — А почему бы мне и не играть на публику?» — повторила она.
