Сьюзен Хилл - Однажды весенней порой
Народ в округе считал, что им всем повезло - Райдал был исправным хозяином и работодателем, платил неплохо и дома арендаторов содержал в порядке, хотя, конечно, шкуру с работников драть умел. И Бену тоже крепко доставалось, но это было ему по нутру, он не выносил безделья, отдыхать он не умел - даже дома, даже по вечерам, хотя уходил на работу в половине седьмого и возвращался домой не раньше семи, а то и позже - в летнюю страду.
- Сядь, посиди, - говорила она ему иной раз. - Просто посиди со мной.
И он садился, чтобы ей угодить, но больше минуты усидеть спокойно не мог: наклонясь к очагу, принимался разгребать угли или перекладывать поленья и раздувать огонь, а потом вспоминал про какую-то недоделанную работу. Но она не обижалась. Такой уж он, Бен. И он все равно был с ней, разве нет? - трудился ли он в саду, чинил ли крышу сарая, она всегда слышала его и видела, как он мелькает то тут, то там, за окнами. Он был рядом.
Она опустила глаза на груду одежды. Куртка с потертым воротником, юбка без двух пуговиц. Все одно и то же.
В комнате посвежело. Лампа отбрасывала вокруг тени. Если она сейчас же не начнет работу, не возьмется за иголку, она так и будет сидеть здесь за часом час, недвижимо, опустив руки на колени, уставившись в никуда, пока не почувствует такой усталости, что у нее не будет уже сил добраться до постели. Теперь ей казалось, что прошло не полгода, а почти полжизни; прошло так же вот, как сейчас; только это не жизнь проходила, а просто текло время и текли мысли - туда и сюда, как челнок, - вспыхивали все те же образы, вспоминались все те же слова.
Она принялась за починку. Она сказала себе: мне уже лучше и я добилась этого сама. И это самое главное: раз ей предстоит жить, то надо жить без чужой помощи. Впрочем, бывали дни, когда ей казалось, что ничего не изменилось, дни, когда ей становилось даже хуже, чем в первые дни, потому что немота и оцепенение прошли, и она уже знала: то, что она услышала, правда, и теперь так и будет всегда, и в один из таких дней она покончила бы с собой, если бы не страх. Ведь все они здесь ожидали от нее именно этого, разве не так? Может быть, даже этого хотели. Семья Бена и все те, чью помощь она отвергла.
"Погребла себя там заживо. Сидит, упивается своим горем. Живет, перебивается кое-как. Может, она рехнулась? Молодая ведь, всего двадцать один год, а живет одна-одинешенька, разговаривает сама с собой, ни о ком на свете, кроме себя, не думает".
Может, им кажется, что она становится похожа на старика Муни, который живет в своей хибарке за Прайорс-Фен. Только это не так. Муни, похоже, всегда был не в себе, всегда был ненавистен всем - грязный старик, часами ковылявший повсюду, глядя в землю, ни с кем не здороваясь. Но все свыклись с тем, что он есть. Здесь спокон веку всегда был кто-нибудь подобный ему. Муни когда-то пришел сюда с воины, и народ говорил, что по этой-то причине он и потерял рассудок. И с тех пор чуждается людей и никому не доверяет.
Разве она хотела быть такой же? Гордячка, говорили про нее. "Всегда была гордячкой. Небось никогда даже не моется, совсем не следит за собой и не прибирается в доме". Впрочем, Джо уверял всех, что это не так: она и себя, и дом содержит в такой же чистоте и порядке, как и прежде. Вот в этом и вся ее гордость.
Так они судачили о ней - Дора Брайс, и Элис, и жены и матери тех, с кем работал Бен, - судачили не только между собой, но со всеми, кто бы ни появился в деревне. Они ждали, что когда-нибудь она свихнется совсем, станет бегать по округе голая и ее увезут. Или найдут мертвой.
Ничто не ускользало от их глаз. Они знали, сколько раз она, миновав четыре луга, спускалась по пологому склону через березовую рощу к Хелм-Боттом и как долго оставалась там, сжавшись в комочек возле того места, где упало дерево. Знали и о том, что она ходит - и не днем, а по ночам - на погост и как часто бывает там. Им было известно все. И хотя она накрепко затворяла дверь и запирала окна, и вязы стояли плотной стеной, а папоротники поднялись в человеческий рост, и до ближайшего дома было не меньше мили, а до деревни - и все три, она чувствовала, что они следят за каждым ее движением, слышат ее голос и ее плач.
Она сидела, шила, и в доме было тихо, как в гробу, и за стенами тоже царила тишина, и стволы берез стояли в лунном свете, словно алебастровые колонны.
На верхнем этаже дома в Фосс-Лейн Джо лежал в постели, но глаза его были открыты, и сквозь узкую щель между шторами он видел синюю полоску ночного неба и думал о Рут - как он всегда думал о ней - с любовью и страхом за нее. Джо знал, что все, в чем она нуждается, ей может дать только он; вся ответственность за нее, лежавшая на его брате, теперь легла на его плечи, а он не был уверен, что всегда сумеет быть на высоте, боялся, что его собственное горе, которое он таил в себе, может когда-нибудь помешать ему помочь ей, и у него не хватит сил преодолеть это. Она сказала: "Я справлюсь. Мне никто не нужен". И только он один знал, что это неправда.
Он чувствовал себя очень усталым. И все же в конце концов он всегда находил в себе что-то, какую-то крупицу энергии и надежды, за которую мог ухватиться, как за талисман, и почерпнуть в ней силу. И если он поддавался страху, то никогда не поддавался отчаянию. Он умел владеть собой.
До нее стали долетать какие-то звуки. Белка или ночная птица пробегала по железной крыше сарая в другой половине сада, а может быть, эти звуки рождались просто сами собой у нее в голове. Она сложила наволочку, убрала иголку, нитки и наперсток в простеганную изнутри рабочую корзинку. Потом поднялась наверх в спальню; ей казалось, что руки и ноги у нее налиты свинцом. Она знала, что должна лечь спать и сон ее, как всегда теперь, будет темен, душен и тяжел, словно на нее навалили комья земли и покрыли сверху дерном. Она не видела снов, лежала не шевелясь, и ей не хотелось пробуждаться, не хотелось встречать новый день.
Но сегодня она внезапно проснулась среди ночи, проспав всего час, и ощутила тишину дома и тишину за его стенами и вспомнила, что ей следует сделать. Со дня смерти Бена минуло полгода, и пришел срок: теперь она должна узнать все подробности о том, как это случилось, узнать то, что она старалась отодвинуть от себя, зажимала уши и взвизгивала, чтобы не слышать, что говорят. И им не удалось заставить ее услышать. И в конце концов они ушли. И она узнала только одно: в Хелм-Боттом упало дерево и убило Бена.
Поттер, человек, который был там с Беном, живет в миле отсюда за выгоном. Завтра она пойдет туда. Завтра.
Она уснула.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
2
Накануне того дня она была на ярмарке в Тефтоне и купила там Бену подарок - небольшой обломок розоватого кристаллического кварца; его продавал какой-то одноухий человек, торговавший с лотка ювелирными изделиями, китайскими украшениями и всевозможными безделушками, собранными в разных домах по всему графству. Это было что-то совсем новое для нее, невиданное, и ей нравилось стоять, смотреть и пытаться представить себе, как эти вещи попали сюда и каким людям принадлежали... только раньше ей не приходило в голову ничего покупать.
Обломок был серый и рябоватый снизу, как кусок лавы, но на срезе поблескивал на солнце, словно розовые льдинки. И когда она стояла там среди тачек с фруктами и початками кукурузы, ей неожиданно подумалось, что самое лучшее применение, которое можно дать дару крестной, - это потратить ее деньги каким-нибудь необычным, из ряда вон выходящим способом, как, к примеру, сделала та женщина, что вылила из сосуда драгоценные притирания. Она должна подарить что-нибудь Бену - не какой-то там дорогой предмет, а просто что-то такое, что можно хранить, держать в руках и любоваться. Однако по дороге домой ею овладело беспокойство, страх, что Бен высмеет ее, не найдет ничего хорошего в этом камне. Может, она купила его просто для себя, для собственного удовольствия? Она то и дело запускала руку в корзину, где он покоился на самом дне, завернутый в газету, и нащупывала острые углы, похожие на пики крошечного горного кряжа. Когда, уже ближе к вечеру, она, свернув с главной дороги, поднималась оставшиеся ей две мили по холму, погода внезапно изменилась, и стало похоже на раннюю весну, стало даже теплее. На пригорках акониты и чистотелы уже высовывали цветущие головки из своих зеленых трубчатых ножек. Слишком рано, сказал бы Бен. В марте и даже в апреле может снова выпасть снег. Леса и рощи стояли еще безлистные, в паутине оголенных веток или торчали к небу тонкими черными остриями на фоне блекло-голубого неба, и между редких стволов берез далеко видны были раскинувшиеся внизу поля.
И все же что-то ощущалось в воздухе, что-то новое, аромат зарождавшейся зелени, и с каждым шагом Рут все сильнее чувствовала, как в ней растет ощущение огромного счастья, и все вокруг представлялось прекрасным, каждая мелочь, каждая травинка, каждая жилка листка выступали чисто и остро, и ей казалось, что она словно родилась заново в новом мире. И свет тоже стал каким-то новым, и от этого резче обозначились и словно преобразились овражки и вымоины, видные ей в просветах изгороди, когда она поднималась вверх по тропинке к выгону, и все изменило свой цвет - папоротники стали нежно-зелеными, как мох, а земля отливала золотисто-табачным блеском. А вчера она была тусклой, как торф.
