Эрик Линклейтер - Тюленьи штаны

— Я не желаю здесь оставаться. Я… я боюсь.

— Прискорбно. Никак не ожидал такого оборота.

— Пожалуйста, пропустите меня!

— Не думаю, чтобы я согласился. Во всяком случае пока вы мне не скажете, чего вы испугались.

— Почему, — пролепетала она, — почему вы носите меховые штаны?

Он рассмеялся и, не переставая смеяться, обхватил ее за талию и потянул к краю скалы.

— Не беспокойтесь, — сказал он. — Я не собираюсь бросать вас вниз. Но если вам так уж хочется поговорить о штанах, мне кажется, нам следует сесть. Посмотрите, какая гладкая вода, какой цвет, как играет свет в глубине: видели вы когда-нибудь что-нибудь прекраснее? Посмотрите на небо: оно спокойно, не правда ли? Посмотрите на ту парящую птицу, — ее ничто не тревожит, так чего вам беспокоиться?

Она отпрянула, всем весом налегая на обвивавшую ее талию руку: но рука была сильная, он как будто и не почувствовал никакого давления. Не обращал он внимания и на ее отчаяние — она рыдала без слез, как слишком долго проплакавший ребенок, — продолжая говорить в том же легком и приятном тоне непринужденной беседы, пока уставшие мышцы ее тела не расслабились и она не опустилась в пределах очерченного его рукою пространства, больше не порываясь спастись бегством, но со страхом ощущая на своем теле, прямо под грудью близость его руки.

— Нет нужды разъяснять вам, — говорил он, традиционные причины ношения брюк. Есть люди, которые, я знаю, презирают всякие условности, и некоторые из них действительно заслуживают презрения. Но не традиция ношения брюк. Нет, ни в коем случае. Так что мы можем признать необходимость этого предмета и перейти к рассмотрению вопроса о материале! Ну, во-первых, я люблю сидеть на камнях, и для такого хобби это лучший материал на свете: носится долго и вместе с тем мягкий и удобный. Я могу просидеть в воде полчаса, и им ничего не будет, а когда я выбираюсь на берег погреться на солнышке, они не кажутся мне холодными или липкими. Они не выгорают на солнце и не садятся от влаги. О, да есть масса причин, чтобы сделать брюки из такого материала.

— И есть причина, — сказала она, — которой вы не назвали.

— Вы абсолютно в этом уверены?

К этому времени она уже успокоилась: у нее выровнялось дыхание, но лицо все еще было белое и губы слегка подрагивали, когда она спросила:

— Вы хотите меня убить?

— Убить вас! Боже милостивый, нет! С чего я стану это делать?

— Из страха, что я расскажу другим.

— А что, собственно, вы можете рассказать?

— Вы знаете.

— Вы слишком спешите с выводами — вот в чем ваша беда. Что ж, мне вас жаль, а за себя досадно. Ну, раз так, не дам я вам, пожалуй, омара на ужин. Да и по правде говоря не думаю, чтобы вы пошли домой ужинать.

Ее глаза вновь потемнели от страха. Она открыла рот, но не успела произнести ни звука, как он притянул ее к себе и, не спрашивая позволения, запечатал его грубым, нахрапистым поцелуем.

— Это, чтобы предупредить ваш крик. Ненавижу, когда кричат, сказал он с улыбкой. — А вот это, — он снова поцеловал ее, на этот раз нежно, и теперь объятия их длились дольше, — это потому, что мне так хотелось.

— Вы не должны этого делать! — воскликнула она.

— Но я уже, — сказал он.

— Я сама себя не понимаю! Не могу понять, что произошло…

— Да пока ничего особенного, — прошептал он.

— Случилось что-то ужасное!

— Поцелуй! Неужели я вам так противен?

— Я не об этом. Я говорю про то, что во мне, внутри. Я не… я больше не боюсь… по крайней мере мне так кажется.

— Да вам нет причины бояться.

— Причин у меня сверх головы. Но вот не боюсь! Не боюсь — только мне почему-то хочется плакать.

— Ну, и поплачьте, — сказал он ласково, подставляя ей под щеку свою грудь, как подушку. — Но плакать с этой дурацкой штукой на носу неудобно.

И он снял с нее очки в роговой оправе и швырнул их в море.

— О! — воскликнула она. — Мои очки! Ну зачем вы это сделали? Теперь я ничего не вижу! Я совсем ничего не вижу без очков.

— Все в порядке, — утешал он ее. — Они вам больше не понадобятся, правда. Там, — добавил он неопределенно, — совсем другая рефракция.

Словно от этого ничтожного, но неожиданного акта насилия ее желание разразиться слезами достигло своего апогея, они так и брызнули у нее из глаз; в каком-то сладостном отчаянии она обвила его руками и, тесно прижавшись к нему, бурно рыдала, пока он не почувствовал, как скользят по его телу теплые капли, и морская соль с его кожи не попала ей в глаза, отчего она расплакалась пуще прежнего. Сильной, но ласковой рукой он гладил ее волосы и, когда она успокоилась и после этого взрыва эмоций тихо лежала в его объятиях, он негромко запел песню с прелестным мотивом, которая начиналась так:

Я человек, я сын земли,Тюлень я средь морских валов,От берегов родных вдалиНа Сул-Скерри[2] найду я кров.

Когда он спел куплет или два, она высвободилась из его объятий и, выпрямившись, с серьезным видом слушала песню. Потом спросила:

— Я когда-нибудь пойму?

— Это не единственный случай, — ответил он. — Как вам, я полагаю, известно, это случалось раньше довольно часто. На Корнуолле, в Бретани, на Гебридских островах, у берегов Шотландии, люди там всегда интересовались тюленями и немножко их понимали — и время от времени тюлени принимали там человеческий облик. Единственное, что уникально в нашем случае, в моем превращении, это то, что я единственный, кто получил степень магистра в Эдинбургском университете. Или, я думаю, в любом университете. Я уникальный и исключительный пример образованного человека-тюленя.

— У меня, наверное, совершенно ужасный вид, — сказала она. Глупо было плакать. Очень красные у меня глаза?

— Веки немножко покраснели — не то, чтобы это было лишено привлекательности — но глаза, ваши глаза так же темны и очаровательны как горные озера в октябре, в солнечный октябрьский день. Они заметно похорошели с тех пор, как я выбросил ваши очки.

— Вы же знаете, они мне были нужны. Я чувствую себя без них как последняя дура. Но скажите, зачем вы поступили в университет — и как? Как нам это удалось?

— Милая моя девочка, — а, кстати, как вас звать? У меня совершенно вылетело.

— Элизабет! — сказала она с негодованием.

— Очень рад — это мое любимое из человеческих имен. Но неужели вам действительно хочется слушать лекцию по психобиологии?

— Я хочу знать, как. Вы должны мне сказать.

— Так вот, вы, наверное, помните, что говорится в вашей книге про побуждения зародыша? Там надо было сделать сноску и объяснить, что исчезают они лишь на сравнительно поздней стадии развития. Как вам известно, зародышевые клетки постоянно самообновляются, сохраняя свои первичные побуждения, хотя почти всегда, за редким исключением, следуют заданной схеме. Исключение составляют некоторые заболевания или специально направленное воздействие. А именно воздействие разума. И при полном превращении железам приходится изрядно поработать, сначала почечным, затем, как и следовало ожидать, гипофизарному. Оно не одобряется — то есть, превращение — но время от времени кто-нибудь все-таки решается, обычно просто ради забавы, но в данном случае у меня была особая причина.

— Расскажите, — вновь попросила она.

— Да это долгая история.

— Я хочу знать.

— Видите ли, в последние годы среди моих сородичей стало заметно беспокойство: сомнение, недовольство вожаками, скепсис в отношении традиционных истин. Например, у нас под водой много спорили о природе человека. Нам всегда внушали про него определенные вещи, но события последнего времени как будто не подтверждали того, что внушали нам наши учителя. Часть нашей молодежи охватило разочарование, вот я и вызвался выйти на сушу, чтобы изучить положение. Я все еще обдумываю свой предстоящий доклад. Поэтому я и живу сейчас двойной жизнью. Выхожу на берег, чтобы подумать, а отдыхать возвращаюсь в море.

— И что же вы о нас думаете?

— Вы интересные существа. Даже очень. В скором времени у вас появятся прелюбопытные мутации. Так в пределах трех-четырех тысячелетий, может быть.

Он наклонился и смахнул с голени небольшое пятнышко крови.

— Порезался ракушкой, — сказал он. — Знаете, эти моллюски сейчас точно такие же, как четыреста тысяч лет назад. Людям подобное постоянство не свойственно.

— Это и есть ваш главный вывод — что люди непостоянны?

— Отчасти. Но, с нашей точки зрения, есть вещи куда тревожнее. Видите ли, мы существа очень простые, и поскольку у нас довольно мало истин, мы очень дорожим ими. Наша жизнь — это жизнь ощущением, не полностью, но, главным образом, и мы должны бы быть необычайно счастливы. И были — до тех пор, пока удовлетворялись своими ощущениями и нашей куцей, безоговорочной верой. У нас есть, знаете ли, некоторые преимущества перед людьми. Люди вынуждены повсюду таскать за собой свой вес; им не ведомо, какое это блаженство — не чувствовать собственного веса: качаться на волнах, скользить по лениво-плещущему морю, без всякого усилия взмывать на гребне волны, смотреть на ослепительно-яркое солнце сквозь белую толщу воды или с такой легкостью нырнуть в тишину глубин и, почувствовав внезапный голод, поймать пикшу в зарослях морских трав. Кстати о пикше, — сказал он, — вечереет. Еще немного и пора отправляться на рыбную ловлю. А перед тем, как пойти, мне еще нужно вас проинструктировать. Подготовительная стадия требует некоторого времени; я бы сказал, вам потребуется минут пять, потом вы станете другим существом.