Поленька - Анатолий Никифорович Санжаровский
Уже на первом свету усталь разломила его, он задремал.
И приснилось ему…
Ночь.
Ночь придавила, придушила вокруг всю жизнь.
Темно в кабинете, темно за окном.
Не пошёл Сергей домой, к дальним родичам, у кого снимал койку, всё сидит в своём кабинете, без мысли таращится в звероватое, чёрное окно.
Откуда ни возьмись входит криушанский старик Долгов, следом Поля с Никитой.
— Так ты комсомолистый секретарь? — с порога допытывается старик.
— Нет. Пока заведую организационным отделом.
— Раз заведуешь — верховод! Бугор!
— Он самый.
— Ты трудно пробивался к своему креслицу?
— Ох, трудно, дедо. Был пастухом по найму. Коровьим генералом. Обслуживал кулаческий класс. Хлебопашествовал в своем хозяйстве. Колхозник… В красной армии служил. Стрелок. Ме-еткий… Бригадир-полевод. Зав избой-читальной. Борьба с кулачеством. Крепенько кулачиков потрошил. Эта борьба и выхлестнула меня сюда…в районный комсомолитет…
— Значит, кулаки подмогли тебе завладеть этой высоткой!? — старик кольнул взглядом стул под Горбылёвым. — Выходит, кулаки не вороги тебе, а всплошь друзьяки!?
— Они самые! — хохотнул Сергей.
— Вот я и пришёл к тебе как к другу… Тут ты самый первый?
— Хочется тебе так считать — самый первый. Пока ночь…
— Само главно в жизни попасть к первому номеру, товарищ Горбылёв…
— Верно говорите, товарищ Долгов.
— Вот мы и потоваришували… Я с чем так поздненько… Лежу я, товарищ Горбылёв, лежу и нипочёмушки не засну. Неспячка[38] напала. Да как жа я могу расспокойнешко спать, ежле я всё ещё в комсомолий ишшо не вбежавши?!
— Ты что же, дед, пришёл в комсомол вступать? — прохладновато наводит справку Сергей.
— Вступа-ать! — с апломбом выкрикивает радостный дед.
— Не рановато ли?
— В самый разушко!.. Нетерпица сбила… Не дождамши по-людски утра… Мне дожидаться уже опасно… Могу и не дождаться… Шесть десятков да сверху набавка ишшо четыре — это не шашнадцать кругом! Я как понимаю… Наша нонешняя жизня — это роднющая советская власть плюс сплошная комсомолизация всей страны! — вскинул указательный палец. — Всей! А у тебя, товарищ Горбылёв, где в районе сплошная? Не сплошная, а дырчатая! Одни дырьи! Я мимо комсомолия… Эти мои подлетки, — показал на Полю с Никитой, стояли рядом, — тоже мимо… Это правильно?
Сергей замрачнел.
— Комсомол, дед, дело святое, а не зубоигральное.
— А какие ишшо за́игры? Я серьёзнушко.
— Но и я не шучу. Ты чего подкусуешь дорогую Софью Власьевну?[39] Чем об комсомоле кукарекать, ты б лучше в свой колхоз забежал. Он у вас хорошо называется. «Безбожник»!
— Нетутка! Мы с колхозом вразнобежку! Что я в том «Безбожнике» забыл?
— Свою долю. Между прочим, счастливую.
— Счастьюшка там вышей ноздрёв! Захлебнёшься!.. Сведи туда всю свою живь, свези всё из амбара и — складывай гробно ручки на пупке? Колхозную ж счастью не то что люди — скотинка не сдюжит. Вон, — пошёл глазом к Поле, — ейный батечка на той неделе наезжал, так говорил… Отдал он под колхоз «Стальной конь» свою коровушку. Из череды она не к «Стальному» — домой бежит ревучи. Дома и живёт, покудушки снова не заберё. Раз сам председатель Сапрыкин, преподобный Иван Алексев, забирал и сказал: «Похлестал ты, Владимир Арсеньич, чуток молочка и хватит!» Председатель тащит её, а она ревёт, ревёт. Это надо!.. Сдал сваток «Стальному дураку» и своих овечушек. Так вечером они с луга тоже бегуть не на обчественный баз — к свату бегут к калитке рыдаючи!
— Так то овца… Глупь…
— Другой овцу Бог не сделал… И меня другим забыл сделать. Костьми паду, а к колхозу ни на волос!
— Уй-ё-ёй! Ты, дед, уважаемой Софье Власьевне не грубиянствуй! Кончай этот грубёж. Наша власть культурная, не любит грубости. Она ещё чуток на тебя посмотрит-посмотрит да и молча свернёт тебя окончательно в бараний, извини, витой рожок. Что-то ты слишком быстро всё подзабыл… Ты сколько лет сидел?
— Не сидел… Отдыхал…
— Видать, мало отдыхал на сибирском лесоповале. Мало ему три года! Нашенская власть добруха. Ещё подсыпит!
— За что?
— А чтоб ты ещё где за Полярным кружочком культурно поотдыхал и дозрел до колхоза. Упёрся быком…Не пойду, не пойду. А ты не упирайся. Не бычок же ты деревянный… Наша власть не любит непочтительности. В твоём положении…
— Я не баба, я в положение не заскакиваю! — вкрикнул дед.
— В твоём положении побеждает тот, кто полностью проигрывает! Ты уступи, ты сдай на хранение свою дурь колхозу и смирно преклони себя перед колхозным обчеством.
— Знаем мы это ваше ёбчество…
— Пристынь… Приглохни… И ты на коне!
— Я и сейчас на коне!
— Тебе кажется.
— Что я забыл в колхозном ёбчестве? Работников никовда ни одного не держал. Всё сам, сам… Своими руками, своим горбом, своим задом упираюсь… Всёшко сам!
— Всё сам, сам и заехал в куркули! А кулак на деревне враг номер один!
— Вот мы и сошлися номерами… Первый секретарь… Первый кулак…
— Твой номерок, дед, уже гопачка не пляшет! Доволе… Сколько вы, кулачьё, покуражились? Сколько положили советского люду? Лично меня только то и спасло, что отлежался под койкой! В окно палили!.. С-с-суки!..
— Иль личностно я палил?
— Ты… не ты… А такой же, как ты!
— Да кто б и палил, не трогай вы нас? Ответ… Он и есть ответ…
— Ну, ладно. Мы добрые. Прощаем! Иди, дед, в колхоз, и все твои беды примрут… Твою молодь, — Горбылёв качнулся верхом к Поле с Никитой, — тогда я в обязательности приму в комсомол. Не отпихиваю и тебя от комсомола. Так и быть, примем в свои ряды почётным комсомольцем…
— За почётец спасибствую… Но я от своей линии не отступаюсь.
— Тогда не ропщи. Софья Власьевна памятливая, не забывает своих кровных друзей. Ты, единоличная контра, пока разлагаешь колхозный народ. Ты это понимаешь? Ну, кто потерпит такое разложение? Ты, дед, допрыгаешься, что снова отбудешь в скором времени на заслуженный отдых на сталинской даче.
— Я уже и так хо́роше отдохнул.
— Не-ет! Отдыха тебе добавят. Крутого! И теперь может статься, что на отдых мандыхнут из-за тебя всё семейство, близкую родню.
