Чарльз Диккенс - Жизнь и приключения Мартина Чезлвита (главы XXVII-LIV)

- Сэр! - начал оратор депутации.

- Мистер Погрэм! - завопил крикливый юнец. Оратор, только тут вспомнив о присутствии крикливого мальчика, представил его:

- Доктор Джинери Данкл, сэр, джентльмен с большим поэтическим дарованием. Он здесь недавно, сэр, могу вас уверить, и является для нас приобретением, сэр. Да. сэр. Мистер Джод, сэр. Мистер Иззард, сэр. Мистер Джулиус Биб, сэр.

- Джулиус Вашингтон Мерривезер Биб, - пробурчал джентльмен себе под нос.

- Прошу прощения, сэр. Извините меня. Мистер Джулиус Вашингтон Мерривезер Биб, сэр, по лесной части, сэр, пользуется большим уважением. Полковник Гропер, сэр. Профессор Пайпер, сэр. Меня самого, сэр, зовут Оскар Баффем.

Каждый из них сделал шаг вперед, боднул головой достопочтенного Илайджу Погрэма, пожал ему руку и отступил назад. После того как представления закончились, оратор продолжал:

- Сэр!

- Мистер Погрэм! - возопил крикливый юнец.

- Может быть, - сказал оратор, бросив на него безнадежный взгляд, - вы будете так добры, доктор Джинери Данкл, и возьмете на себя выполнение нашей небольшой миссии, сэр?

Крикливый юнец только того и ждал и потому немедленно выступил вперед.

- Мистер Погрэм, сэр! Группа ваших сограждан, узнав о вашем прибытии в "Национальный отель" и сознавая патриотический характер услуг, оказанных вами обществу, желает иметь удовольствие, сэр, видеть вас и общаться с вами, сэр, а также отдохнуть в вашем обществе, сэр, в эти минуты...

- ...которые, - подсказал Баффем.

- ...которые выпали так кстати на долю нашей великой и счастливой страны, сэр.

- Слушайте! - громким голосом воскликнул полковник Гропер. - Отлично! Слушайте его! Отлично!

- И потому, сэр, в знак уважения к вам, - продолжал доктор Джинери Данкл, - они просят оказать им честь и присутствовать на небольшом приеме, сэр, в дамской столовой, в восемь часов вечера, сэр.

Мистер Погрэм поклонился и сказал:

- Друзья и соотечественники!

- Отлично! - воскликнул полковник. - Слушайте его! Отлично!

Мистер Погрэм поклонился полковнику особо, затем продолжал:

- Ваше одобрение моим трудам во имя общего дела трогает меня. Во всякое время и на всяком месте, в дамской столовой, друзья мои, и на поле брани...

- Хорошо, очень хорошо. Слушайте, слушайте! - сказал полковник.

- ...имя Погрэма с гордостью присоединится к вашим именам. И да будет написано на моей могиле, друзья мои: "Он был членом конгресса нашего общего отечества и самоотверженно выполнял свой долг".

- Комитет, сэр, - провозгласил крикливый юнец, - явится к вам без пяти минут восемь. Позвольте проститься с вами, сэр!

Мистер Погрэм еще раз пожал руку ему и всем остальным; но и после, явившись к нему без пяти восемь, они снова жали ему руку и печально произносили один за другим: "Как вы поживаете, сэр?", словно он пробыл в отсутствии целый год и теперь встретился с ними на похоронах.

К этому времени мистер Погрэм успел освежиться и привести лицо и прическу в полное соответствие со статуей Погрэма, так что всякий, едва взглянув на него, мог бы воскликнуть: "Это он! Именно таков он был, бросая Вызов!" Члены комитета тоже принарядились, и когда все они в полном составе вошли в дамскую столовую, то многие дамы и джентльмены захлопали в ладоши под возгласы: "Погрэм! Погрэм!", а некоторые даже становились на стулья, чтобы разглядеть его.

Предмет общего восхищения, проходя по комнате, обвел ее взглядом и улыбнулся, заметив крикливому юнцу, что он и раньше знал о красоте дочерей их общего отечества, но никогда еще не видел их в таком блеске и совершенстве как в эту минуту; на следующий день крикливый юнец напечатал это в газете, к немалому удивлению Илайджи Погрэма.

- Сделайте одолжение, сэр, - сказал Баффем, хватаясь за плечо мистера Погрэма, как будто собирался снимать с него мерку, - станьте, пожалуйста, спиной к стене в самом дальнем углу, чтобы для ваших сограждан было больше места. Если бы вы прислонились вплотную к этому крюку для занавески, сэр, а левую ногу постарались держать за печкой, нам было бы вполне удобно.

Мистер Погрэм сделал, как его просили, и втиснулся в такой маленький уголок, что статуя Погрэма не узнала бы его.

Затем начался вечерний прием. Джентльмены подводили к нему дам, подходили сами и подводили друг друга, спрашивали Илайджу Погрэма, что он думает о таком-то и таком-то политическом вопросе, глядели и на него и друг на друга, и вид у них был самый несчастный. Дамы, усевшись на стульях, рассматривали мистера Погрэма в лорнет и восклицали довольно громко: "Мне хотелось бы, чтобы он заговорил! Почему он не говорит? Ах, попросите его говорить!" А мистер Погрэм глядел то на дам, то в сторону, изрекая свое сенаторское мнение, когда его спрашивали. Но главной целью и предметом собрания было, по-видимому, ни в коем случае не выпускать мистера Погррма из угла; там его и держали, не ослабляя надзора.

В середине вечера у дверей началось сущее столпотворение, знаменующее прибытие именитой особы, и немедленно вслед за этим какой-то пожилой джентльмен очертя голову бросился в толпу, с боем прокладывая себе дорогу к достопочтенному Илайдже Погрэму. Мартину, который нашел удобное для наблюдения место в дальнем углу и стоял там рядом с Марком (он уже не так часто забывал о нем, как раньше, хотя все-таки забывал иногда), Мартину показалось, будто он знает этого джентльмена, но окончательно он перестал сомневаться в этом после того, как джентльмен, вытаращив глаза, провозгласил очень громко:

- Миссис Хомини, сэр!

- Черт бы взял эту женщину, Марк! Опять она тут!

- Вот она идет, сэр, - ответил мистер Тэпли. - И Погрэм ее знает. Известная деятельница! Всегда нянчится со своим отечеством, глаз с него не спускает! Если муж этой дамы держится тех же взглядов, что и я, то-то должен быть веселый старичок!

Толпа расступилась, и миссис Хомини аристократической поступью медленно проплыла по проходу - в своем классическом чепце, со сложенными руками и красным носовым платком, одна составляя процессию. Мистер Погрэм, завидев ее, выразил восхищение, и все кругом притихли, - ибо известно, что, когда такая женщина, как миссис Хомини, встречается с таким человеком, как мистер Погрэм, всегда бывает сказано что-нибудь интересное.

Обмен первыми приветствиями произошел слишком тихо, чтобы его могла расслышать нетерпеливая толпа; но скоро они повысили голос, ибо миссис Хомини, как всегда, знала, чего от нее хотят, и чувствовала себя на высоте положения.

Сначала миссис Хомини обошлась с Погрэмом сурово и учинила ему строгий разнос за некстати поданный им голос по вопросу, против которого она, как мать современных Гракхов, в свое время опубликовала в печати протест, специально набранный курсивом. Однако мистер Погрэм уклонился от разноса, своевременно намекнув на Звездное Знамя *, по-видимому обладавшее замечательным свойством всегда поворачиваться именно в ту сторону, куда дует ветер, и тогда она его простила. После этого они с большим успехом обсудили некоторые вопросы тарифов, торговых соглашений, таможенных пошлин, ввоза и вывоза; причем миссис Хомини, по пословице, не только говорила, как книга, но слово в слово повторяла свои собственные книги.

- Господи! Это что такое? - воскликнула миссис Хомини, развертывая маленькую записочку, которую она взяла из рук своего взволнованного кавалера. - Скажите пожалуйста! Ну-ну, подумать только!

И она прочла вслух:

- "Две литературные дамы свидетельствуют свое почтение матери современных Гракхов и просят талантливую соотечественницу оказать им любезность, представив их достопочтенному (и знаменитому) Илайдже Погрэму, черты которого обе л. д. часто созерцали в красноречивом мраморе покоряющего душу Чигла. Получив от матери современных Гракхов словесное заверение, что она согласна исполнить просьбу двух л. д., они немедленно и с удовольствием присоединятся к блестящему обществу, собравшемуся, чтобы отметить патриотические заслуги Погрэма. Быть может, упоминание о том, что обе л. д. - поклонницы трансцендентальной философии *, послужит новым связующим звеном между ними и матерью с. Гр.".

Миссис Хомини немедленно встала и проследовала к двери, откуда вернулась через минуту вместе с обеими литературными дамами, которых и подвела по проходу в толпе к великому Илайдже Погрэму с тем достоинством и величием манер, которые так ее отличали. - Это была Прямо-таки последняя сцена из "Кориолана" *, как объявил в восторге крикливый юноша.

На одной из л. д. был каштановый парик невиданных размеров. На лбу другой держалась, непонятно каким образом, массивная камея с видом вашингтонского капитолия, по величине и форме очень похожая на пирожок с малиной, какие обыкновенно продают за пенни.

- Мисс Топит и мисс Коджер! - сказала миссис Хомини.

- Коджер - это, по-моему, та самая, которую часто поминают в английских газетах, сэр, - шепнул Марк, - старейшая из жителей, та, что ровно ничего не помнит.