Уильям Фолкнер - Непобежденные
2
Третье письмо тетя Луиза написала не нам, а миссис Компсон. Друзилла и отец были уже дома -- на усадьбе. Наступила весна, война кончилась, и мы валили в низине кипарис и дуб на возведение дома, и Друзилла работала на равных с Джоби, отцом, Ринго и мной; волосы ее были теперь обкорнаны еще короче, чем в Хокхерсте, лицо обветрилось, забронзовело от солнца, а тело стало сухощавым от солдатской жизни. После бабушкиной смерти я, Ринго и Лувиния спали все в нашей хибаре, но, когда отец вернулся, Ринго и Лувиния перешли опять в хибару к Джоби, и на тюфяке моем и Ринговом спали теперь я с отцом, а Друзилла -- за одеялом-занавесью в кровати, где раньше спала бабушка. А как-то вечером я вспомнил про второе письмо тети Луизы и показал его Друзилле и отцу, и отец, услышав, что Друзилла не сообщила еще тете Луизе о своем теперешнем местопребывании, сказал ей, что надо сообщить; и вот однажды приехала из города миссис Компсон с третьим письмом. Друзилла уже ушла с Лувинией и Ринго вниз, к нашей пилораме, и письмо взял я -- тоже писанное соком лаконоса на обоях и, как предыдущее, без слезных пятен; а это в первый раз миссис Компсон приехала к нам после смерти бабушки -- и даже не сошла с пролетки, так и сидела, не выпуская зонтичек из руки, а другой рукой придерживая шаль, и озиралась, точно ожидая увидеть в дверях или за углом хибары не худенькую загорелую девушку в мужских рубашке и штанах, а прирученного медведя или пантеру. Письмо было в обычном духе: как тетя Луиза взывает к даме, не знакомой лично ей, но приятельнице бабушки, и что бывают времена, когда защитить доброе имя одного семейства значит защитить доброе имя всех южан, и что она, естественно, не рассчитывает на то, что миссис Компсон поселится с отцом и Друзиллой, притом и это уже не создало бы даже видимости того, чего с самого начала нет. Но что миссис Компсон тоже женщина, и -- тетя Луиза хочет верить -- настоящая южанка, и тоже -- тетя Луиза не сомневается -- страдалица, но тетя Луиза молитвенно надеется, что, если у миссис Компсон есть дочь, то эта дочь не попирает кощунственно все южные идеалы чистоты и женственности, за которые легли костьми мужья наши, хотя тетя Луиза опять-таки молитвенно надеется, что муж миссис Компсон не в числе полегших костьми (а миссис Компсон намного старше бабушки, и единственный муж миссис Компсон давным-давно посажен в сумасшедший дом за то, что любил на досуге собрать с десяток ихних негритят и, расставя в ряд за ручьем, сшибать картофелины с их голов выстрелами из винтовки; причем предупреждал их, что по картофелине если и промажет, то уж по нигеренку не промажет, -- и они стоят, бывало, не шелохнутся). Так что и это письмо я не сумел взять в толк и думаю, что миссис Компсон тоже не очень-то в нем разобралась.
Потому что организаторшею стала не она, а миссис Хэбершем, которая к нам раньше никогда не ездила, и бабушка к ней, насколько помню, тоже. А миссис Компсон так и не сошла теперь с пролетки -- посидела, поджавшись опасливо под шалью и поглядывая на меня и на хибару, будто невесть что оттуда может выскочить. И, посидев, ткнула своего негра-кучера зонтичком в затылок, он дернул вожжами, и пара старых лошадей довольно споро потрусила по аллее на дорогу -- обратно в город, в Джефферсон. А назавтра я поднялся из низины днем, чтоб набрать ведро воды из родника, и увидел перед хибарой пять пролеток и колясок, а в хибаре оказалось четырнадцать дам, приехавших из города в воскресных платьях, какие уцелели от янки, от войны; а мужья у них или погибли на войне, или, вернувшись в Джефферсон, помогали теперь отцу в его деле -- потому что диковинные настали времена. Но женщины, как я сказал, статья особая; им, пожалуй, никакие времена не в диковину -- для них все это лишь одна привычная, бесконечная, монотонная череда мужских глупостей и безрассудств. Миссис Компсон сидела в бабушкином кресле, сжимая в руке зонтичек и вся подобравшись под шалью с таким видом, будто узрела наконец то, что высматривала, и оно оказалось пантерой. А миссис Хэбершем стояла, отпахнув висящее одеяло, чтоб остальные могли подойти, полюбоваться на кровать, где спит ночью Друзилла, а после демонстрируя им тюфяк, где спим я с отцом. Увидя меня, она спросила:
-- А это кто?
-- Это Баярд, -- сказала миссис Компсон,
-- Бедное мое дитя, -- сказала миссис Хэбершем.
Так что я скорее взял ведро. Но кусок разговора услышал. У них вроде как собрание шло женского клуба, а председательствовала миссис Хэбершем и то и дело забывала, что при мне надо шепотом: "...матери следует приехать, следует послать за ней немедленно. Но еще до ее прибытия... мы, женщины и матери города Джефферсона... бедной девочке, вероятно, вскружила голову романтика и доблесть... не успев подумать о цене, которую придется ей..." -и миссис Компсон зашептала: "Тише! Тише!" -- и другая кто-то сказала: "Неужели вы полагаете..." -- и миссис Хэбершем, совсем уже в полный голос: "А что вы можете предположить иное? По какой бы иной причине ей прятаться там день-деньской в зарослях и тяжести поднимать, бревна и..."
Я ушел. Набрал в роднике воды и вернулся к нашей пилораме, где Друзилла, Ринго и Джоби подавали на ленточную пилу бревна и ходил по кругу по опилкам мул с завязанными глазами. А потом Джоби хмыкнул удивленно, мы оглянулись и увидели миссис Хэбершем и еще трех, что выглядывали у нее из-за спины, блестя круглыми глазами на Друзиллу, -- а та стоит среди стружек и опилок в грязном комбинезоне, в потной рубашке и грубых башмаках, и к мокрому, в потеках пота, лицу прилипли опилки, и стриженые волосы желты от них.
-- Я Марта Хэбершем, -- сказала миссис Хэбершем. -- Я соседка ваша и надеюсь стать вам другом. -- И вздохнула: -- Бедное мое дитя...
Мы стоим, смотрим на нее; потом Друзилла наконец проговорила. "Мэм?" -в точности как я и Ринго переспрашиваем, когда отец скажет нам что-нибудь по-ла-тыни. А мне было ведь только пятнадцать; я плохо соображал, о чем у них сыр-бор; стоял только и слушал полумашинально, как в хибаре, что говорит дальше миссис Хэбершем.
-- Мое положение? -- произнесла Друзилла. -- Мое...
-- Да. И ни матери возле, ни женщины, кому... ввергнутая в эту беду... -- Миссис Хэбершем широким жестом указала на мулов, продолжающих свою работу, и на Джоби и Ринго, пялящих на нее глаза; а из-за ее спины глядели на Друзиллу те три дамы. -- ...чтобы предложить вам не только помощь, но и сочувствие наше.
-- Мое положение, -- сказала Друзилла. -- Мое поло... Помощь и сочу... Ой, ой, ой, -- проговорила она --: и рванулась прочь. Как олень, бросающийся в бег, а уж потом решающий, куда бежать; повернувшись на бегу, подлетела ко мне, пронеслась над бревнами и досками, раскрывши губы, произнося негромко: "Джон, Джон", -- видимо, путая меня с отцом, потом очнулась, замерла средь бега, как застывает в полете птица, недвижная, но полная неистового устремления. -- И ты тоже веришь этому? -- Выдохнула.
И унеслась. Следы ее виднелись вдоль опушки, редкие и быстрые; но, поднявшись из низины, я не увидел ее. Но пролетки и коляски по-прежнему стояли у хибары, а на крыльце толпились миссис Компсон и другие, повернувшись лицами к низине, и я направился не туда, а к Джобиной хибаре. Еще издали увидел, что Лувиния идет, напевая, от родника со своей можжевеловой бадейкой. Вошла в хибару, и пение оборвалось, и я понял, что Друзилла там. Не прячась, заглянул в окно и увидел, что у очага Друзилла -подняв голову, уроненную на руки, повернулась к Лувинии, а та стоит с полной воды бадейкой, и с ниссовой веточкой во рту, и с отцовой старой шляпой на макушке, поверх платка.
-- Так вот оно как обернулось, -- говорит Друзилла, плача. -- Сошли туда к пиле и учат меня, что в моем положении... сочувствие и помощь... Чужие совсем; я их в жизни не видела, и чихать я на их мнени... Но ты и Баярд. Вы тоже верите этому? Что Джон и я... что мы...
Лувиния шагнула к ней. Ладонь Лувиния легла на грудь Друзиллина комбинезона -- Друзилла не успела отстраниться, -- и Лувиния обняла ее, как меня обнимала, бывало, баюкая.
-- Что Джон и я... что мы... -- рыдала Друзилла. -- А Гэвин убит в бою, а у Джона дом сожжен, разорена плантация -- и что я с ним... Мы на войну пошли бить янки, а не бабиться!
-- Да знаю я, что нет, -- сказала Лувиния. -- Тсс. Не плачь.
И вот почти и все. Женщины с этим делом недолго возились. Не знаю, миссис ли Компсон вызвала тетю Луизу по настоянию миссис Хэбершем, или тетя Луиза сама приехала, дав им короткий срок для подготовки сражения. Мы ведь были заняты другим -- Друзилла, Джоби, Ринго и я на распиловке, а отец в городе; он как уезжал с утра, так мы уже до вечера его не видели, а то и до поздней ночи. Потому что странные настали времена. Четыре года все мы -даже те, кто воевать не мог, женщины и дети -- жили одним стремлением прогнать войска янки из края; мы думали, что стоит им уйти, и все закончится. И вот они ушли, и еще до наступления лета я услышал, как отец говорил Друзилле: "Нам обещали прислать федеральные войска; сам Линкольн обещал. Тогда все упорядочится". И это говорил человек, целых четыре года водивший конников на врага, чтобы очистить Юг от федеральных войск{40}; А теперь мы будто и не капитулировали вовсе, а объединили силы с бывшим неприятелем против нового врага, чьи средства борьбы иногда были малопонятны нам, но чья цель понятна до ужаса. Так что отец с утра до ночи был занят в городе. Они отстраивали Джефферсон, подымали здания суда и магазинов; но не только этим занимались отец и другие джефферсонцы, а чем-то еще иным, -- и отец не велел нам и Друзилле ездить в город. Но Ринго улизнул как-то туда и, вернувшись, подошел ко мне.
