Уильям Теккерей - Виргинцы (книга 1)
— Пропусти то, что он пишет про этих мерзких пьяниц, — приказывает госпожа Эсмонд, и Гарри громким голосом читает гораздо более уместное сообщение:
— "По воскресеньям в каждом полку бывает богослужение у знамени. Генерал делает все, что в человеческих силах, чтобы не допускать мародерства и поощрить местных жителей, доставляющих сюда провиант. Он объявил, что солдаты, которые посмеют чинить помехи или как-либо досаждать тем, кто везет провизию на продажу, будут расстреляны. Он приказал надбавить плату за провиант по пенни на фунт и дает собственные деньги на снабжение лагеря. Короче говоря, наш генерал — весьма противоречивая натура. Он не жалеет для солдат плетей, но не жалеет для них и денег. В разговоре он сыплет чрезвычайно крепкими словечками и рассказывает после обеда истории, которые привели бы в ужас Маунтин..."
— Почему именно меня? — спрашивает Маунтин. — И какое отношение имеют ко мне глупые истории генерала?
— Довольно об историях! Читай дальше, Гарри, — восклицает хозяйка дома.
— "...привели бы в ужас Маунтин, но не пропускает ни одного богослужения. Он обожает своего Великого Герцога и все время о нем говорит. Оба наши полка служили в Шотландии, где, полагаю, мистеру Демпстеру довелось познакомиться с цветом их выпушек..."
— Мы видели фалды их мундиров не реже, чем выпушки, — ворчит щупленький якобит.
— "Полковник Вашингтон перенес сильную лихорадку, и хотя уже оправился, но не настолько, чтобы легко терпеть тяготы походной жизни. Не лучше ли было бы ему вернуться домой, где за ним ухаживала бы его вдовушка? Когда кто-нибудь из нас заболевает, мы становимся почти такими же добрыми друзьями, какими были когда-то. Но у меня такое чувство, словно я не могу простить его за то, что думал о нем дурно. Силы небесные! Как я ненавидел его последние месяцы! Ах, Гарри! Тогда в трактире я был вне себя от гнева, потому что Маунтин явилась слишком рано и помешала нашему поединку. Нам с ним следовало бы сжечь немного пороха — это очистило бы воздух. Но хотя, в отличие от тебя, я его не люблю, я знаю, что он хороший солдат, хороший офицер и храбрый, честный человек; и, уж во всяком случае, я не питаю к нему зла за то, что он не захотел стать нашим отчимом".
— Отчимом?! — восклицает матушка Гарри. — Ревность и предубеждение совсем затмили рассудок бедного мальчика! Неужели вы думаете, что дочь и наследница маркиза Эсмонда не нашла бы для своих сыновей других отчимов, кроме жалкого провинциального землемера? Если в дневнике Джорджа будут еще подобные намеки, прошу тебя, милый Гарри, пропускай их. Об этом глупом и нелепом заблуждении и так уже было слишком много разговоров.
— "Чудесное зрелище представляют собой солдаты в красных мундирах, продолжал Гарри читать дневник брата, — когда они длинными рядами проходят по лесу или разбивают бивак после дневного марша. Мы так тщательно и бдительно остерегаемся внезапного нападения, что даже индейским лазутчикам не удается захватить нас врасплох, а наши аванпосты и краснокожие разведчики уже не раз тревожили врага и добыли скальп-другой. Эти французы и их размалеванные союзники такие гнусные негодяи, что мы не намерены давать им пощады. Представь себе, не далее как вчера мы нашли в одинокой хижине маленького мальчика, скальпированного, но еще живого — родители же его были зарезаны кровожадными дикарями; наш генерал был так возмущен этой беспримерной жестокостью, что объявил награду в пять фунтов стерлингов за каждый доставленный индейский скальп.
Видел бы ты, с какой осмотрительностью разбиваем мы лагерь после дневного перехода! Наш обоз, палатки генерала и его эскорт размещаются в самой середине. Мы выставляем аванпосты из двух, трех, десяти человек и целых рот. Им приказано при малейшей тревоге бегом отступать к главным силам и занимать позицию возле палаток и обоза, которые располагаются так, что образуют надежное укрепление. Должен сообщить тебе, что мы с Сейди теперь идем пешком, а лошадей я отдал в обоз. Пенсильванцы прислали нам таких кляч, что они вскоре совсем обессилели. И те, у кого еще оставались хорошие лошади, отдали их, повинуясь долгу: теперь вместо своего молодого хозяина Роксана везет пару вьюков. Она не забывает меня и всегда приветствует тихим ржанием, а я иду рядом с ней, и мы ведем на марше длинные разговоры.
4 июля. Дабы враг не застал нас врасплох, нам приказано внимательно прислушиваться к барабанному бою: останавливаться, если раздастся частая дробь, и идти вперед под походный марш. Теперь мы еще более бдительно высматриваем врага. Число аванпостов удвоено, и на каждый пост становится двое часовых. Солдаты в аванпостах всю ночь остаются под ружьем, с примкнутым штыком, и сменяются через каждые два часа. Сменившийся караул ложится с оружием, но аванпоста никто не покидает. Мы, несомненно, находимся вблизи вражеских сил. Этот пакет я отправляю вместе с почтой генерала в лагерь полковника Дэнбара, следующего в тридцати милях за нами; оттуда он будет доставлен в Фредерик, а оттуда — в Каслвуд, дом моей досточтимой матери, которой я шлю нижайший поклон вместе с нежными приветами всем нашим друзьям там и моему — мне незачем говорить, насколько горячо — любимому брату, а засим остаюсь неизменно преданный ему Джордж Эсмонд-Уорингтон",
Весь край был теперь опален и иссушен июльской жарой. В течение десяти дней от колонны, уже приближавшейся к реке Огайо, не приходило никаких вестей. Хотя по дремучему лесу они могли продвигаться лишь очень медленно, встреча с врагом ожидалась со дня на день; войска, которые вели опытные командиры, постепенно привыкли к лесной глуши и больше не опасались внезапного нападения. Были приняты все меры, чтобы не попасть в засаду. Наоборот, ловкие разведчики и бдительные дозоры английской армии захватывали врасплох, обращали в бегство и уничтожали вражеские пикеты. По последним сведениям, армия продвинулась далеко за то место, где в предыдущем году потерпел поражение мистер Вашингтон, и через два дня должна была подойти к французскому форту. В том, что он будет взят, никто не сомневался: численность французских подкреплений, присланных из Монреаля, была известна. Мистер Брэддок с двумя полками английских ветеранов и отрядами из Виргинии и Пенсильвании был сильнее любого войска, которое удалось бы собрать под флагом с лилиями.
Так рассуждали в немногочисленных городах нашей провинции Виргинии, в помещичьих домах и в придорожных харчевнях, где окрестные жители толковали про войну. Немногие гонцы, присланные генералом, сообщали об армии только хорошие вести. Никто не сомневался, что враг не сможет ей противостоять и даже не попытается обороняться. Если бы противник думал о нападении, он мог бы воспользоваться десятком удобных случаев, когда наши войска вступали в узкие долины — и, однако, они миновали их беспрепятственно. Так, значит, Джордж, как истый герой, отдал свою любимую кобылу, а сам идет пешком, словно простой солдат? Госпожа Эсмоид поклялась, что взамен Роксаны он получит самого лучшего коня во всей Виргинии или Каролине. В этих провинциях за деньги можно было купить сколько угодно лошадей. Получить их не удавалось только для королевской службы.
Хотя обитатели Каслвуда, собираясь за столом или коротая вместе вечера, всегда говорили о войне бодро, нисколько не сомневались, что поход может завершиться только блистательной победой, и не позволяли себе выказывать ни малейшей тревоги, все же надо признаться, что наедине с собой они терзались беспокойством и часто покидали дом и объезжали соседей, надеясь узнать какие-нибудь новости. Поразительно, с какой быстротой распространялись любые вести. Когда, например, некий известный пограничный воин, именовавшийся полковником Джеком, хотел отдать в распоряжение главнокомандующего и себя, и своих молодцов, а тот отклонил условия негодяя, как и его услуги, афронт, который потерпел Джек и его отряд, тотчас же стал известен повсюду и обсуждался тысячами языков. Дворовые негры, отправляясь в свои полуночные прогулки в поисках пирушки или дамы сердца, разносили новости удивительно далеко. В течение двух недель после выступления они неведомо откуда узнавали все подробности похода. Им было известно, как надували армию поставщики лошадей, провианта и прочего, и они весело хохотали над этими историями; ибо нью-йоркцы, пенсильванцы и мэрилендцы были очень не прочь провести чужака с выгодой для себя, хотя, как всем известно, в дальнейшем американцы стали удивительно простодушным и бесхитростным народом и теперь никогда ничего не захватывают, не присваивают и вовсе не знают, что такое эгоизм. В течение трех недель после выступления армии все тысячи поступавших от нее вестей были самого ободряющего свойства, и, встречаясь за ужином, наши каслвудские друзья были веселы и обменивались только приятными новостями.
Однако 10 июля провинцию внезапно охватило глубочайшее уныние. На каждое лицо, казалось, пала тень сомнения и ужаса. Перепуганные негры боязливо поглядывали на своих господ, прятались по углам и о чем-то шептались и шушукались. Скрипки в хижинах веселого чернокожего племени умолкли: там больше не пели и не смеялись. Помещики рассылали слуг направо и налево в чаянии новостей. Придорожные харчевни были забиты верховыми, которые пили, ругались и ссорились у стоек, и каждый рассказывал историю одна мрачнее другой. Армию захватили врасплох. Войска попали в засаду, и их вырезали почти до последнего человека. Всех офицеров убили французские стрелки и краснокожие дикари. Генерал был ранен, и его унесли с поля сражения на его собственном шарфе. Четыре дня спустя говорили, что генерал убит и скальпирован французскими индейцами.
