Маэстро - Юлия Александровна Волкодав
— И в каком качестве я туда поеду?
— В качестве аккомпаниатора! У нас будет не сольный номер, а дуэт! Ну и что, что конкурс певцов? Зато от нашей школы поедет сразу два талантливых ученика! Алевтине Павловне идея наверняка понравится.
— Не уверен, — пробормотал Рудик себе под нос, но Марик его не слушал.
— Говорят, Москве можно свой голос на пленку записать, представляешь? Музыкальная открытка это называется. Толька рассказывал, он летом с отцом ездил, Москву посмотреть. И они записали, как Толик привет маме передает. Ну не дурак? Кому этот «привет» нужен! Мы с тобой запишем, как мы поем! И будет у нас настоящая запись! — рассуждал он, выкладывая на парту учебник по географии, хотя уже прозвенел звонок на алгебру.
* * *
Я хорошо помню тот вечер. Один из первых наших совместных вечеров, свободных от концертов, переездов или съемок. Я что-то готовила, совершенно банальное. Кажется, варила борщ. На сковородке подрумянивался лук с морковкой, в кастрюле кипел бульон — мясо тогда уже начало исчезать с прилавков, но появление Марата в магазине производило чудодейственный эффект на хмурых продавщиц. Марик сидел здесь же, на кухне, с трудом поместив огромного себя на шаткий трехногий табурет. В современных пафосных биографиях Агдавлетова вряд ли нашлось бы место для подобных деталей. А если неизвестный биограф и решил бы упомянуть, что великий, Народный, легенда и прочая, прочая все же присутствовал на кухне некоей журналистки Аллы Дивеевой, то сидел он непременно в костюме, погрузившись в изучение нот очередного романса.
Но нет, Марик сидел в трусах. А ноты валялись где-то в комнате, всеми забытые. В тот момент Марика куда больше интересовало содержимое кастрюль и сковородок. Хотя не исключено, что он просто любовался мною, пляшущей у плиты.
Лук зашкварчал, становясь золотистым. Я помешала его деревянной лопаточкой, и вдруг Марик сказал:
— Какой потрясающий запах! Как я по нему скучал.
Я оторопела. Лук с морковкой? Самый обычный запах непритязательной советской кухни. Так я ему и заявила. А Марик покачал головой:
— Ты не понимаешь. Так только у бабушки на кухне пахло. Что это?
— Зажарка. Для супов ее делают. Ну для плова еще.
— Вот, точно! Для плова. Мне кажется, бабушка ее постоянно готовила. Во всяком случае, этот запах у меня четко ассоциируется с ней.
Я тогда первый раз услышала от него что-то про родственников. Мы никогда не обсуждали его семью: я не спрашивала, а он не говорил. Да мне, признаться, хватало собственного отца, которого было слишком много в моей давно уже взрослой жизни.
— У нас дом был большой, а кухня маленькая, уютная. Коврик на полу разноцветный. Почему-то коврик лучше всего запомнился. Я после школы прямиком на кухню шел. Ранец кину в коридоре и туда. Сядешь за стол, бабушка по хозяйству возится, вроде как занята, не до тебя ей. Но из кухни не гонит. И, пока ждал обед, потихоньку ей все свои дела-секреты и рассказывал. А теперь ни бабушки уже нет, ни плова настоящего в Москве не найдешь, — грустно закончил он.
Я подсела к нему за стол.
— Эй, что за похоронные настроения, товарищ Народный артист?
Он тогда уже был Народным. Неслыханно быстро получил звание, которого другие эстрадники добивались десятилетиями.
— Ностальгия одолела? Ну давай я тебе плов забацаю! Легко! Хоть сегодня! У меня в морозилке еще полкурицы валялось.
Марат потянулся ко мне через стол:
— Вот больше нам сегодня заняться нечем! И все равно ты не сделаешь так, как бабушка. Плов — это искусство! А у тебя даже казана нет!
И смеется! Ну и перепады у него!
— Руки! Руки! — возмутилась я. — Дай хотя бы борщ доварить! Выкипит же! А Москву не смей обижать! Плов ему тут не нравится! Ишь ты!
Я его тогда дразнила, конечно. У нас такие отношения были — огнеопасные. Мне нравилось его заводить, подначивать. А Марату нравилось, что я не смотрела ему в рот, как все его дурочки-поклонницы. Но за столицу и правда слегка обиделась: я родилась и выросла в белокаменной, и мне в те годы казалось, что нет на свете лучше города. Правда, я и видела немного — только суровые северные края, по которым моталась за Мариком на гастроли. Но об этом позже.
Марат вдруг посерьезнел, покачал головой:
— Даже не думал обижать. Я всегда говорил и буду говорить: я благодарен Москве, я благодарен России за все те возможности, которые мне дали. Я очень хорошо помню, как приехал на Всесоюзный конкурс. Да что там помнить, записи же есть. Руки из пиджака торчат — как-то я слишком быстро рос в то время, штанины тоже слишком короткие. Шея как у куренка, зато с отцовской бабочкой. И глаза на пол-лица. Я очень люблю Республику — это мое детство, мои друзья, бабушка с дедом. Но настоящим артистом меня сделала именно Москва!
А потом долго, пока я доваривала борщ, пока мы его ели — со сметаной и чесноком, как истинные жители столицы, — он рассказывал о своих первых московских годах.
* * *
— Хватит уже там торчать! — Марик дернул приятеля за лямку штанов. — Собирайся давай! Или ты будешь весь день в окно таращиться?
Из окна их номера открывался замечательный вид: огромные красивые здания, дорога, по которой постоянно проезжали машины, и даже кусочек набережной. Рудика завораживал и тот факт, что жили они аж на седьмом этаже! После их одноэтажных домов, после города, где самым высоким зданием был пятиэтажный Дом правительства, седьмой этаж казался чем-то невероятным. Марика вид из окна тоже восхитил, но еще вчера, когда они, уставшие, добиравшиеся галдящим, шумящим, звякающим ложками и подстаканниками поездом, наконец-то заселились. Алевтина Павловна долго что-то выясняла у высокой деревянной стойки, шуршала бумажками, объясняла, что Рудик будет жить с Мариком в одном номере, а она в другом. Желание Марата во что бы то ни стало ехать с другом вызывало массу проблем — учительница не возражала, но предупредила, что они едут не на экскурсию, школа не выделит денег на второго мальчика. Вмешались родители Рудика — разочарованный итогами республиканского конкурса старший Семипалов заявил, что сын, конечно, не заслужил поездку в столицу, но друзей надо поддерживать. И выделил нужную сумму из семейного бюджета.
Ночью, когда Рудик рухнул спать, Марат еще долго сидел на подоконнике и рассматривал переливающуюся огнями, сверкающую кремлевскими звездами, шумную даже в столь поздний час Москву. А сегодня чего ее рассматривать? Действовать пора!
