Ален Роб-Грийе - Повторение
Я уже хотел было взять слово, как вдруг мой собеседник воззрился на своего начальника, который встал со стула. Я тоже взглянул на этого рослого мужчину и увидел, что он внезапно изменился в лице: гримаса равнодушия с налетом скуки исчезла, теперь он с напряженным вниманием, почти со страхом, смотрел в сторону лестницы, ведущей на второй этаж, которая находилась у меня за спиной. Его подчиненный, разумеющий по-французски, тоже вскочил и застыл на месте, глядя в ту же сторону с нетерпением насторожившейся ищейки, столь же явным, сколь и неожиданным.
Не поднимаясь со стула, без единого намека на поспешность, я тоже повернул голову, чтобы узнать, от чего они вдруг встрепенулись. Глядя на них, спустившись с лестницы, на последней ступеньке, в полутьме стояла Мария возле Schupo[33] в форме, с громоздким плоским чемоданом, который он держал обеими руками горизонтально перед грудью, так бережно и почтительно, словно ему доверили большую ценность. По губам миловидной горничной можно было прочитать хорошо артикулированное немое послание, несомненно, на немецком языке, обращенное к моим обвинителям. Выходит, эта молоденькая девушка, с виду такая наивная, тоже работала на местную разведку, как, впрочем, почти вся прислуга в отелях и пансионах Берлина. Как только Мария поймала мой взгляд, она, естественно, осеклась, и ее гримасы тотчас превратились в невинную улыбку, предназначенную для меня. Старший инспектор поманил их к себе, и они расторопно выполнили его приказ.
Когда Мария убрала две кружки с остатками пива, полицейский опустил свою драгоценную ношу на наш стол, открыл замки и откинул крышку, все так же бережно, как обычно обращаются с музейными экспонатами. Внутри чемодана выстроились в ряд семь прозрачных полиэтиленовых пакетов, проложенных большими листами папье-пелюра и снабженных ярлычками с отметками, сделанными от руки готической скорописью и поэтому неудобочитаемыми для француза. Впрочем, взглянув на эту коллекцию, я сразу узнал бальную туфельку с голубыми чешуйками и белой подкладкой из шевро, на которой теперь темнело красное пятно, автоматическую «Беретту» калибра 9 мм, четыре гильзы, вероятно, от пуль, выпущенных из этого пистолета, голую целлулоидную куколку телесного цвета, с оторванными руками, шелковые трусики с кружевными оборками, те самые, что я, казалось бы, надежно спрятал в туалетном шкафчике, прозрачный стеклянный флакон с остатками такой же бесцветной жидкости, в которую была погружена трубочка от пипетки на конце винтовой пробки, угрожающего вида осколок разбитого бокала для шампанского со следами крови на тонком острие.
Полицейский, который читал мне вслух отчет о проведенном расследовании, немного помолчал и спросил, узнаю ли я эти вещи. Я еще раз тщательно их осмотрел и спокойно ответил:
– На полке платяного шкафа в доме Жоёль Каст в комнате, где я ночевал, стояла точно такая же туфелька, но без пятна крови и на правую ногу; а тут у вас туфелька на левую. Пистолет, который, я полагаю, нашли наверху в моих вещах, запихнули в карман моей шубы, пока я спал; мне самому показалось это подозрительным, когда я обнаружил его после пробуждения.
– Вы когда-нибудь видели его прежде? Скажем, в заброшенной квартире с окнами на Жандарменмаркт?
– В ящике письменного стола, действительно, лежал автоматический пистолет; но если память мне не изменяет, там была модель меньшего калибра. Что касается стреляных гильз, то я понятия не имею, откуда они взялись… А вот эта замученная кукла явилась прямиком из детского сна.
– Из вашего?
– Из моего, хотя это снится очень многим мальчикам! По поводу хрустального стилета я думаю, что это осколок бокала для игристого вина, в который была налита красная краска, я видел его в комнате Жижи, дочери Жоёль, там еще был ужасный беспорядок, а на полу валялись заляпанные менструальной кровью шелковые панталончики. Но не надо путать их с бельем, которое вы мне здесь предъявили в качестве вещественного доказательства: на них не было кружевных рюшечек, ткань была самая простая, для школьниц, к тому же без дырочки на уровне вагинальной щели.
– Тогда позвольте узнать, где вы взяли это белье с колотым отверстием, которое обнаружили у вас в ванной?
– Нигде. Как и в случае с «Береттой», остается лишь предположить, что некто, не знаю, кто именно, подбрасывает мне эти сфабрикованные улики, возможно, пытаясь свалить на меня вину за это преступление, цель которого мне неясна.
– А какую роль в вашем не слишком правдоподобном сценарии вы отвели бы вот этой бутылочке? Что это за жидкость, которая еще осталась в пипетке?
Честно говоря, из всех странных вещиц, собранных в чемодане, это единственная, которую я совершенно не припоминаю. Я еще раз внимательно ее осматриваю и замечаю, что под определенным углом на стенке этой бутылочки, похожей с виду на какую-то аптечную склянку, можно различить матовую этикетку, представляющую собой силуэт слона, над которым большими буквами выведено греческое название этого млекопитающего, как ни странно, кириллицей (поэтому вместо сигмы в конце стоит русская «С»), а внизу, буквами помельче, написано немецкое слово «Radierfiüssigkeit»,[34] значение которого для меня сущая загадка… Но тут я вспоминаю о художествах Вальтера фон Брюке, и меня осеняет: Radierung[35] означает «травление офорта»… Впрочем, пока я предпочитаю умолчать о компрометирующих эротических рисунках моего соперника и отвечаю уклончиво:
– Очень может быть, что это какой-то наркотик или дурман, который вот уже несколько дней добавляют мне по капле во все напитки: в кофе, пиво, вино, кока-колу… даже в воду из-под крана.
– Да уж… Впрочем, этот ваш психоз или просто попытка выгородить себя под предлогом того, что вами манипулируют с помощью различных снадобий, фигурирует в материалах этого дела. Если вы подозреваете в этом кого-то конкретно, в ваших интересах назвать его имя.
Не поднимая головы, склоненной над раскрытым чемоданом, я вскинул глаза (невзначай или от того, что мое внимание привлек громкий шепот?) и увидел в сумрачной глубине зала Марию и того полицейского, что был постарше, которые расположились перед стойкой бара, так же как я перед их коллегой, сидящим спиной к ним, и оживленно беседовали, стараясь, впрочем, говорить вполголоса. Держались они вполне непринужденно, как старые приятели, и, глядя на их серьезные лица, я поначалу подумал, что они просто знакомы по службе. Но один нечаянный жест мужчины, исполненный нежности, убедил меня в том, что отношения у них куда более близкие, по меньшей мере, не лишенные сексуального оттенка… Если только они не решили меня одурачить, заметив, что я прислушиваюсь к их уединенной беседе, наверняка, имеющей ко мне прямое отношение.
– Во всяком случае, – продолжает мой дознаватель, – кое-какие факты уже опровергают вашу гипотезу. Во-первых, это никакой не дурман, а корректурная жидкость, что указано, хоть и по-немецки, на самом флаконе. (К вашему сведению, этот раствор превосходно стирает написанное, ни оставляя ни малейшего следа даже на самой тонкой бумаге.) Во-вторых, на стекле обнаружены отпечатки ваших пальцев, многочисленные и четкие, так что ошибка тут исключена.
С этими словами полицейский поднимается и закрывает чемодан, видимо, полагая, что мне тягостно смотреть на его содержимое. Два замка на крышке захлопываются со щелчком хорошо отлаженного механизма, словно закрывая наши прения.
– Того, кто хочет повесить на меня свое преступление, – говорю я, – зовут Вальтер фон Брюке, он сын убитого.
– К сожалению, этот сын погиб в мае 45-го в ходе последних боев под Мекленбургом.
– Так уверяют все участники заговора. Но это ложь, и я могу это доказать. К тому же, этой своей дружной сознательной ложью они только выдают личность преступника.
– Что же им двигало?
– Жестокое соперничество, явно в духе Эдипа. Это проклятое семейство – сущее Фиванское царство!
Кажется, полицейский размышляет над моими словами. Наконец, медленно, задумчиво, отрешенно, с какой-то едва уловимой издевкой в голосе, он приводит доводы, которые, по его мнению, убеждают в невиновности моего обвиняемого:
– Вообще-то, некрасиво с вашей стороны, милейший, обвинять людей на таких основаниях… И потом, коль скоро вы так хорошо обо всем осведомлены, вам должно быть известно, что этот самый сын, который, действительно, выжил, хотя и получил тяжелое ранение глаз, сейчас входит в число самых ценных наших агентов, именно благодаря тому, что у него такое прошлое, и еще потому, что в настоящее время у него хорошие связи с разными подозрительными лавками, более или менее подпольными организациями и с теми, кто хочет свести разного рода счеты, а таких в Берлине полно. И наконец, да будет вам известно, что этой ночью, по стечению обстоятельств в тот самый момент, когда был убит его отец, нашего дорогого W.B. (как мы его называем) остановил неподалеку от его дома для рутинной проверки документов патруль Military Police. Когда сторож услышал выстрелы на строительной площадке у Виктория-парка, Вэбэ как раз предъявлял свой Ausweis американским полицейским, в двух километрах от места преступления.
