Джек Керуак - В дороге
– Прекрасно, дети мои, – произнес он, почесывая нос, наклоняясь проверить тормоза, доставая из отделения в приборном щитке сигареты, одновременно раскачиваясь вперед-назад и не забывая при этом о дороге. – Настало время решать, что мы будем делать на этой неделе. Решайте, решайте! Гм!
Он едва не врезался в фургон, который с трудом тащил за собой запряженный в него мул; в фургоне сидел старый негр.
– Вот! – завопил Дин. – Вот! Полюбуйтесь-ка на него! Подумаем-ка о его душе – остановимся на минуту и подумаем. – И он затормозил, чтобы мы обернулись и посмотрели на угрюмого чернокожего старика. – Да-да, полюбуйтесь на него, друзья. Я бы все на свете отдал, лишь бы узнать, какими мыслями полна его голова! Забраться бы туда и выяснить только одно – по душе ли в этом году бедолаге ботва молодой репы и ветчина. Ты, Сал, об этом еще не знаешь, но, когда мне было одиннадцать, я целый год жил у одного фермера в Арканзасе. Я занимался гнусной подсобной работой, раз даже пришлось сдирать шкуру с дохлой лошади. А в Арканзасе я не был с Рождества сорок третьего, уже пять лет, как раз тогда за нами с Беном Гейвином гонялся парень с ружьем – владелец машины, которую мы хотели угнать. Все это я говорю, чтоб вы знали – мне есть что сказать о Юге. Я знаю… я хочу сказать, старина, что я люблю Юг, я знаю его вдоль и поперек… Я оценил все, что ты мне о нем писал. Да-да, вот именно, – говорил он, потихоньку трогая, останавливаясь, неожиданно вновь доводя скорость до семидесяти и сгорбившись за рулем. Он не отрываясь смотрел вперед.
Мерилу безмятежно улыбалась. Это был новый, полноценный Дин, повзрослевший и зрелый. Я сказал себе: боже мой, да он изменился! Когда он говорил о вещах, которые ненавидит, глаза его наливались кровью ярости; когда же его вдруг обуревало веселье – так и лучились радостью. Каждый его мускул судорожно подергивался в стремлении жить и мчаться вперед.
– Эх, старина, я мог бы столько тебе рассказать! – сказал он, сопровождая свои слова тычком в мои ребра. – Да, старина, нам во что бы то ни стало надо найти время… Что с Карло? Завтра, дорогие мои, мы первым делом должны навестить Карло. А сейчас, Мерилу, надо раздобыть немного хлеба и мяса, чтобы перекусить перед Нью-Йорком. Сколько у тебя денег, Сал? Всю мебель миссис П. мы сложим на заднее сиденье, а сами тесно прижмемся друг к другу на переднем и всю дорогу в Нью-Йорк будем рассказывать истории. Мерилу, радость моя, ты сядешь рядом со мной, потом Сал, а у окошка – Эд, детина Эд, тогда уж нас не продует, тем более что на этот раз на нем такой балахон, а потом у всех нас начнется сладкая жизнь, потому что теперь самое время, а все мы знаем толк во времени!
Он яростно потер челюсть, повернул машину и обогнал три грузовика, потом въехал в центр Тестамента, глядя во все стороны, не поворачивая головы и замечая все в секторе ста восьмидесяти градусов вокруг своих зрачков. Хлоп! Он моментально нашел место для стоянки. Выскочив из машины, он с бешеной скоростью ворвался в здание вокзала. Мы с глуповатым видом последовали за ним. Он купил сигареты. Жесты его стали жестами настоящего ненормального. Казалось, он все делает одновременно: трясет головой вверх-вниз и по сторонам, неустанно машет руками, торопливо идет, садится, кладет ногу на ногу, вытягивает их, встает, потирает руки, потирает ширинку, подтягивает брюки, глядит вверх, произносит «хм», и вдруг глаза смотрят в разные стороны, чтобы ничего не упустить. Вдобавок он то и дело двигал меня кулаком в бок и говорил, говорил, говорил.
В Тестаменте было не по сезону холодно, шел снег. Дин стоял на длинной, открытой всем ветрам главной улице, идущей вдоль железной дороги, он был в одной футболке с короткими рукавами и съехавших на бедра брюках с расстегнутым ремнем – впечатление было такое, словно он собирается их снять. Он подошел к машине и сунул голову внутрь, чтобы поговорить с Мерилу, потом попятился, размахивая перед ней руками:
– Да, да, я знаю! Я знаю тебя, я знаю тебя, любимая!
Смех его был смехом маньяка; начинался он с негромких низких тонов, а к концу переходил на высокие и резкие – ни дать ни взять смех маньяка на радио, разве что быстрее и ближе к хихиканью. Отсмеявшись, он снова переходил на деловой тон. У нас не было причин ехать в центр, но он причины нашел. Он всех нас заставил суетиться: Мерилу – искать продукты для завтрака, меня – газету со сводкой погоды, Эда – сигары. Дин просто обожал курить сигары. Одну он выкурил за газетой и разговором.
– Ага, наши вонючие святые американские болтуны из Вашингтона сулят нам лишние хлопоты… гм-мм!.. Ого!
И он выскочил из машины и помчался любоваться темнокожей девушкой, которая только что прошла мимо вокзала.
Поглядите на нее, – произнес он с идиотской ухмылкой, выставив вперед слабый указующий перст, – эта черномазенькая очень даже ничего. Ах! Хмм!
Мы сели в машину и понеслись назад, к дому моего брата.
До этого я проводил тихое Рождество в деревне – что и осознал, когда мы вернулись в дом и я увидел рождественскую елку, подарки, почувствовал запах жарящейся индейки и послушал, о чем говорят родственники, но мною уже вновь владело помешательство, и имя этому помешательству было Дин Мориарти. Я вновь был во власти дороги.
2
Мы уложили мебель брата на заднее сиденье и выехали затемно, пообещав обернуться за тридцать часов – тысячу миль на север и обратно на юг за тридцать часов. Но так хотел Дин. Поездка была нелегкой, но никто из нас этого не заметил. Обогреватель не работал, и в результате ветровое стекло затуманилось и покрылось ледяной коркой. На скорости семьдесят Дин то и дело высовывался и протирал стекло тряпкой, чтобы устроить смотровую щель. «Ах, священная дыра!» В просторном «хадсоне» впереди нашлось место всем четверым. Колени мы укрыли одеялом. Радио не работало. Это была совершенно новая машина, купленная пять дней назад, и она уже сломалась. К тому же за нее был выплачен только первый взнос. На север, к Вашингтону, мы отправились по 301-й дороге – прямому двухрядному шоссе, на котором было не слишком оживленно.
И говорил только Дин, все остальные молчали. Он яростно жестикулировал и для пущей убедительности даже наклонялся ко мне, иногда отпуская руль, и все же машина летела прямо, как стрела, ни разу не отклонившись от белой линии посередине дороги – линии, которая раскручивалась, лаская наше левое переднее колесо.
Дина заставило приехать совершенно бессмысленное стечение обстоятельств, да и я поехал с ним без всякой на то причины. В Нью-Йорке я ходил в университет и крутил роман с девушкой по имени Люсиль – красивой итальянкой с чудесными золотистыми волосами, на которой даже хотел жениться. Все эти годы я искал женщину, на которой захотел бы жениться. Ни с одной девушкой я не мог познакомиться, не представив себе, какой она станет женой. Я рассказал о Люсиль Дину и Мерилу. Мерилу принялась меня о ней расспрашивать, ей уже не терпелось с ней познакомиться. Мы промчались через Ричмонд, Вашингтон, Балтимор, а потом по извилистой проселочной дороге в сторону Филадельфии и все говорили и говорили.
– Я хочу жениться на одной девушке, – сказал я им, – и с ней моя душа пребудет в покое до самой старости. Не вечно же все это будет продолжаться – все это безумие и вся эта суета. Мы должны куда-то уехать, что-то найти.
– Вот именно, старина, – сказал Дин, – мне давно уже по душе это твое стремление к дому, к женитьбе, ко всем этим прекрасным вещам, которыми полна твоя душа.
Это была грустная ночь. И это была веселая ночь. В Филадельфии мы зашли в буфет и на последний доллар полакомились гамбургерами. Буфетчик – было три часа утра – услыхал, как мы говорили о деньгах, и сказал, что угостит нас гамбургерами и кофе, если мы возьмемся вымыть посуду: не пришел его постоянный работник. Недолго думая, мы согласились. Эд Данкел заявил, что он старый искатель жемчуга, и запустил свои длинные руки в таз с посудой. Дин и Мерилу орудовали полотенцами. В конце концов они принялись обниматься среди горшков и кастрюль и уединились в темном углу буфетной. А поскольку мы с Эдом перемыли всю посуду, буфетчик остался вполне доволен. Через пятнадцать минут дело было сделано. На рассвете мы уже мчались через Нью-Джерси, а в снежной дали перед нами поднималось ввысь громадное облако Большого Нью-Йорка. Чтобы согреться, Дин повязал голову свитером. Он заявил, что мы – банда арабов, которая едет взрывать Нью-Йорк. Мы со свистом пролетели сквозь туннель Линкольна и помчались к Таймс-сквер. Мерилу хотелось взглянуть на эту площадь.
– Черт возьми, хорошо бы разыскать Хассела! Смотрите в оба! Может, он здесь. – (Мы внимательно оглядывали тротуары). – Добрый старый пропащий Хассел. Да, надо было тебе видеть его в Техасе!
И вот Дин проехал почти четыре тысячи миль из Фриско через Аризону и Денвер – за четыре дня, с бесчисленными приключениями, и это было только начало.