Джозеф Конрад - Конец рабства
Мысли мистера Ван-Уика следовали за "Софалой", спускающейся по реке, пробивающейся сквозь лес, между стволами гигантских деревьев, скользящей мимо мангровых рощ и дальше по мелководью. При ярком свете дня судно благополучно пересекло мелководье; на вахте от четырех до шести стоял Стерн, который затем спустился вниз и с наслаждением погрузился в мечты о будущем - о службе под началом такого богатого человека, как мистер Ван-Уик. Теперь он не представлял себе, чтобы могла произойти какая-либо помеда. Он упивался мыслью о том, что "наконец-то он устроился". С шести до восьми на вахте стоял серанг. Судну предстояло идти в открытом море до трех часов утра, когда оно должно было приблизиться к группе островов Пангу. В восемь часов Стерн беззаботно вышел на палубу, чтобы снова стоять на вахте до полуночи.
В десять, стоя на мостике, он напевал и мурлыкал что-то вполголоса, а в это время мысли мистера Ван-Уика покинули наконец "Софалу". Мистер Ван-Уик заснул.
Масси, стоя в дверях машинного отделения, угрюмо напяливал свою шерстяную куртку, а второй механик с мрачным видом ждал.
- А, вылез наконец! Пьяница! Ну, что вы можете сказать в свое оправдание?
До десяти часов Масси не отходил от машин. Теперь он был в мрачном бешенстве: злился на судно, на жизнь, на людей, его дурачивших, злился на самого себя - за то, что мужество ему изменяет.
В ответ послышалось невнятное ворчанье.
- Что? Теперь вы рта раскрыть не можете? А когда напьетесь, то выкрикиваете во весь голос всякий вздор?
Оскорбляете людей? Да, как вы смеете, негодный пьяница!
- Ничего не могу поделать. Ни слова не помню. Вы бы не слушали.
- И вы осмеливаетесь мне это говорить? Что вас дернуло?. Зачем напились?
- Не спрашивайте. Котлы проклятые очертели...
И вам бы они очертели... Жизнь надоела!
- Ну, так подыхайте! Вы мне надоели. Помните, какой вы шум подняли ночью? Несчастный старый пьянчуга!
- Нет, не помню. И помнить не хочу. Пьян так пьян.
- Понять не могу, почему я не вышвырну вас вон! Что вам здесь нужно?
- Сменить вас. Вы уже давно работаете, Джордж.
- Не смейте называть меня Джорджем, пьяная скотина! Умри я завтра - и вы подохнете с голоду. Помните это! Говорите: "мистер Масси".
- Мистер Масси, - тупо повторил тот.
В грязной рубахе, замасленных штанах, в рваных туфлях на босу ногу - он стоял растрепанный, с тусклыми, налитыми кровью глазами, и, как только Масси посторонился, нырнул в машинное отделение.
Старший механик огляделся по сторонам. Палуба до гакаборта была безлюдна. Все пассажиры туземцы вышли в Бату-Беру, а новых пассажиров не было. В темноте на корме судна позвякивал патентованный лаг. Был мертвый штиль, и под облачным небом в неподвижном воздухе, который был пропитан запахом водорослей и, теплый и липкий, окутывал стройный корпус судна, пароход ровно скользил по серому, не тронутому рябью морю, как будто парил в пустоте. Но мистер Масси хлопнул себя по лбу, покачнулся и уцепился за кофель-нагель у подножья мачты.
- Я с ума сойду, - пробормотал он, нетвердыми шагами пробираясь по палубе.
Слышно было, как внизу кто-то подбирал уголь лопатой; стукнула топочная дверца. Стерн на мостике начал насвистывать новый мотив.
Капитан Уолей не спал; одетый, он сидел на кушетке и слышал, как открылась дверь его каюты. Из предосторожности он не шелохнулся и мучительно ждал, надеясь по голосу узнать вошедшего.
Лампа ярко освещала белые переборки, малиновый плюш, темное блестящее красное дерево. В течение трех лет белый деревянный ящик под койкой -оставался нераскрытым, словно капитан Уолей считал, что после потере "Красавицы" нет на земле места для его привязанностей.
Руки его покоились на коленях; красивая голова с густыми бровями видна была вошедшему в профиль. Наконец раздался голос:
- Еще раз я спрашиваю: как мне вас называть?
А, Масси! Опять! От тоски мучительно сжалось сердце, чувство стыда едва не исторгло у него крик.
- Говорите, могу я вас звать по-прежнему своим компаньоном?
- Вы не знаете, чего требуете.
- Я знаю, чего я хочу...
Масси вошел в каюту и закрыл дверь.
- ...и я еще раз попытаюсь вас убедить.
В скулящем голосе слышались мольба и угроза.
- Бесполезно говорить, что вы бедны. Правда, на себя вы ничего не тратите, но для этого существует другое название. Вы думаете, что получите все, что вам полагается за эти три года, а затем отшвырнете меня, не выслушав, моего мнения о вас. Вы думаете, я бы стал с вами считаться, если б знал, что у вас нет ничего, кроме этих жалких пятисот фунтов? Вам бы следовало меня предупредить.
- Может быть, - сказал капитан Уолей, опуская -голову. - И все-таки это вас спасло..: - Масси презрительно засмеялся. - С тех пор я вам не раз говорил.
- А теперь я вам не верю. Подумать только, что я позволял вам хозяйничать на моем собственном судне! Помните, как вы мне запрещали вешать мою куртку на вашем мостике? Она, видите ли, мешает! Его мостик! "И так я не мог поступать, и этак!" Честный человек! А теперь все объясняется. "Я беден, и я не могу. У меня только и есть, что эти пятьсот фунтов".
Он смотрел на неподвижно сидевшего капитана Уолея, словно видел в нем непреодолимое препятствие на своем пути. С грустной миной он сказал:
- Вы жестокий человек.
- Довольно! - произнес капитан Уолей, поворачиваясь к нему лицом. - Вы ничего не получите, ибо у меня, лично нет ничего, что бы я мог теперь отдать.
- Рассказывайте это кому-нибудь другому!
Масси вышел и еще раз оглянулся. Затем дверь закрылась. Оставшись один, капитан Уолей по-прежнему сидел неподвижно. У него не было ничего, даже все его прошлое погибло - честь, правда, справедливость, гордость. Вся его безупречная жизнь была зачеркнута. Он ей сказал последнее прости. Но то, что принадлежало ей, дочери, - то он решил спасти. Совсем ничтожная сумма.
Он собственноручно передаст ей этот последний дар человека, который жил слишком долго. Жизнь его была обесценена, и сейчас вся страсть отцовской любви, вся неисчерпанная сила сосредоточилась на одном желании - увидеть ее лицо.
Масси направился прямо в свою каюту, зажег свет и отыскал бумажку с приснившимся ему номером, пламенные цифры которого были вызваны к жизни силой иной страсти. Он должен приложить все силы, чтобы не пропустить тираж. В этом номере был тайный смысл. Но где найти средства, чтобы продолжать игру?
- Проклятый скряга! - пробормотал он.
Если б мистер Стерн и сообщил ему кое-что новое, касающееся его компаньона, то Масси мог бы ответить, что болезнью человека можно воспользоваться не только для того, чтобы его вышвырнуть и таким образом отложить на год выплату денег! Лучше было сохранить болезнь в тайне и принудить его остаться. Лишенный средств, он пожелал бы остаться, и таким образом вопрос о выплате пая был бы закрыт. В точности он не знал, как далеко зашла болезнь капитана Уолея; если бы тот и посадил где-нибудь судно на мель, никакой вины не лежало бы на владельце, не так ли? Он не обязан знать, что дело неладно. Но, вероятно, никто бы и не поднял этого вопроса, а судно было застраховано. У Масси хватило выдержки платить страховые взносы. Но это было не все. Он не верил в бедность капитана Уолея, не верил, что тот не отложил хоть какой-нибудь суммы. Если бы он, Масси, завладел этой суммой, то были бы куплены новые котлы, и все осталось бы по-старому. А если судно в конце концов погибнет, - тем лучше. Он его ненавидел, - ненавидел заботы, которые отвлекали его помыслы от погони за счастьем. Он хотел отправить судно на дно моря и прикарманить страховую премию. Выйдя, обескураженный, из каюты капитана Уолея, он так же остро ненавидел судно с изношенными котл.ами, как и человека с потускневшими глазами.
В конце концов в наших поступках мы в значительной степени руководствуемся тем, что внушается нам извне:
если б не пьяная болтовня Джека, Масси тотчас же объяснился бы с несчастным стариком, который не хотел ни помочь, ни остаться, ни погубить судно. Старый мошенник! Масси горел желанием его вышвырнуть, но удерживался. Время еще есть... успеется. А теперь новая страшная мысль зародилась в его голове. Разве у него не хватит мужества? Как бредил этот пьяница Джек! "Ухитрится выкинуть штуку, чтобы отделаться от судна!" Ну что ж, Джек был не так уж далек от истины. Масси придумал хитрую штуку. Да, но как быть с риском?
Он познал гордость - гордость человека, стоящего выше предрассудков, сердце его забилось быстрее, а во рту пересохло. Не у всякого хватит смелости, но он - Масси, и он дерзнет!
На палубе пробило шесть склянок. Одиннадцать часов!
Он выпил стакан воды и присел на несколько минут, чтобы успокоиться. Затем достал из ящика маленький глухой фонарик и зажег его.
Почти напротив его каюты, по другую сторону узкого прохода под мостиком, находился чуланчик, помещавшийся как раз над котлами машинного отделения; пол, стены и потолок его были железные, так как под ним была высокая температура. Сюда складывали всякий хлам; в углу лежали железные обломки, пустые жестянки из-под масла, мешки с тряпьем, куча каменного угля, сломанная старая клетка для кур, рваные чехлы, старые лампы; за лопнувшую медную трубу, которую выбросили из машинного отделения, кто-то засунул коричневую войлочную шляпу; эта шляпа принадлежала человеку, бывшему когда-то помощником на "Софале" (он умер от малярии у берегов Бразилии) Непроницаемая тьма окутывала эту груду забытых вещей. Луч света, отбрасываемый фонариком Масси, падал косо, прорезая мрак.
