Александр Соболев - Ефим Сегал, контуженый сержант
Ефим кратко изложил рассказ Анны Кондаковой. Слушая его, Гордиенко прищуривался, чмокал мясистыми губами, морщил нос.
- Что-то напутала эта женщина, - заявил он уверенно, - несомненно, напутала.
В нашей поликлинике - и такой случай!.. Да еще у Ларисы Александровны, гуманнейшего врача!
В кабинет вошла умеренно полная женщина в белом халате и шапочке, свежелицая, черноглазая, самоуверенная, на вид - лет тридцати.
- Знакомьтесь, Лариса Александровна: сотрудник нашей уважаемой заводской газеты Сегал... А это, как вы уже догадались, товарищ Сегал, наш доктор Богатикова.
Богатикова метнула быстрый вопросительный взгляд в сторону Ефима.
- Лариса Александровна, корреспондент интересуется историей болезни Александра Кондакова.
- Вот она, - Богатикова положила на стол тоненькую регистрационную карточку. На лице - ни тени волнения, голос - с ледком.
- Кондаков болел гриппом в тяжелой форме, - докладывала она бесстрастно, - больничный лист имел семь дней. Выздоровел. Выписала его на работу. Вот и все, Вениамин Ефимович.
«Хороша эскулапша! - молча вскипел Ефим. - Виновата она в смерти Кондакова, не виновата - не в том соль. Умер ее пациент. Советский врач, женщина, где ваше сердце?! А может быть, и совесть?» Как можно спокойнее спросил:
- Вам больше ничего неизвестно о Кондакове?
Она замялась на мгновение.
- Известно. - А дальше невозмутимо, как по писаному: - Несколько дней назад Кондаков скончался от сердечной недостаточности... Я тут не при чем. Больничный лист я ему продлевала даже сверх положенной нормы... Чего же еще?
- Лариса Александровна, - спросил Ефим, - Кондаков жаловался вам на острые боли в области сердца?
- Да, жаловался. Ну, и что? Это естественно, - самоуверенно ответила она, - больной перенес высокую температуру. Я выписала ему сердечные капли. Но я не свят Бог! Не могу всего предусмотреть! А почему вы, собственно говоря, меня допрашиваете, как прокурор? - повысив голос, накинулась она вдруг на Ефима. - Вы мне не начальство. Я не обязана отвечать на ваши невежественные вопросы. Вы - кто?! Медик?! Что вы понимаете в медицине?!
Гордиенко молчал, переводя чуть встревоженный взгляд то на Богатикову, то на Сегала.
Ефим внешне невозмутимо выслушал грубую тираду Богатиковой. Он видел, как вздрагивают ее пухленькие, ярко накрашенные губы, как трясутся белые, с темно-вишневым маникюром пальцы. Нет, подумал он, совесть твоя, голубушка, не чиста.
- Верно, Лариса Александровна, - сказал Ефим, - в медицине я не силен. Зато долг и обязанности врача мне известны доподлинно.
- Любопытно, - зло улыбнулась Богатикова, - каковы же они, эти долг и обязанности, по-вашему?
- Гуманность! Прежде всего гуманность. И высочайшая ответственность за здоровье пациента. В случае с покойным Кондаковым...
Богатикова не дала ему договорить:
- Что ж, я, по-вашему, нарочно обрекла Кондакова на смерть?! - взвизгнула она. - Вы отдаете себе отчет, в чем меня подозреваете?!
Резко повернулась, пулей вылетела из кабинета.
- Так нельзя, товарищ Сегал, - заворчал Гордиенко. - Лариса Александровна уважаемый врач, а вы бог знает с каким упреком. Сперва разобраться надо хорошенько, а потом уже обвинить.
- Я, Вениамин Ефимович, журналист, не прокурор. Никаких обвинений против кого бы то ни было выдвигать не вправе... Но факты... Куда от них денешься?
- О каких фактах вы говорите? Их нет! Одни предположения... В общем, многоуважаемый товарищ корреспондент, - Гордиенко поднялся с кресла, протянул Ефиму волосатую руку, - я прощаюсь с вами - пока. Дело серьезное... Разберемся детально. О результате поставим вас в известность.
Утро следующего дня началось в редакции с оперативного совещания. Гапченко попросил сотрудников поделиться планами на ближайшее время. Первым докладывал Сегал. Он рассказал о своем посещении главного врача, о намерении как можно глубже вникнуть в щекотливое дело. Трагический случай с Кондаковым, - заключил он, - может пролить свет на всю службу здоровья нашего завода.
Гапченко пригладил худой рукой свои прямые, черные с проседью волосы, расчесанные на пробор, протер замшевым лоскутком очки, уставился на Ефима:
- Ну и ну! Действительно, ей-богу! Ну и Сегал! Везет же тебе на чрезвычайные происшествия! Что ж ты полагаешь тут предпринять? Врача Богатикову разоблачить или что другое сделать? Учти, дорогой, если мы и окажемся правы, нам просто не разрешат опубликовать такой материал. Получится второй комбинат питания. Угробишь на это исследование недели две, а в газету опять ни строчки! Так же нельзя! Понимаешь, нельзя!
- Разреши, Федор, мне слово! - Софья Самойловна вскочила с места, поправила накинутый на плечи пуховый платочек, выкрикнула: - Что-то вы, уважаемый Ефим, совсем зарапортовались! Богатикова прекрасный, чуткий, знающий врач, не девчонка какая-нибудь! И вообще, - Софья Самойловна запнулась, у нее не хватало слов, чтобы выразить возмущение, - вообще, товарищ Сегал хочет превратить редакцию в филиал районной прокуратуры. Так я категорически возражаю! У нас свое направление... Права я, Федор, или нет?
Гапченко ответил не сразу. В глубине души он понимал: не то говорит его заместитель Сонечка, не то! А Сегал, наверно, прав! Вот несчастный Дон Кихот! И откуда он свалился на его бедную голову?
- Товарищи, - сказал он, - все, что доложил нам товарищ Сегал, заслуживает самого пристального внимания...
Точно. Но мы всего лишь редакция многотиражной газеты. Возможности наши крайне ограничены, ей-богу... Судите сами, можем ли мы из одной грязной истории лезть в другую?
- Конечно, не можем! Конечно, не можем! - поспешила ответить за всех Софья Самойловна. - У нас громадное производство, продукция для фронта. Поражаюсь, - метнула она пылающий взгляд в сторону Ефима, - поражаюсь, товарищ Сегал сам участник войны и не понимает, что сейчас важнее всего для нашей газеты.
- Не горячись, Софья Самойловна, - вмешался Гапченко, - надо как-то сделать, чтобы и овцы были целы, и волки сыты. - Редактор задумался. - Кстати, Ефим, вдова Кондакова обратилась в редакцию с письмом?
- Нет, она мне все устно рассказала.
- Это лучше! - Гапченко постучал карандашом по настольному стеклу. - Значит так, Ефим. Помоги Кондаковой написать письмо, скажем, в «Известия». Там совсем другие возможности, не в пример нашим. Центральная газета заставит кого следует во всем разобраться. Все, точка. С вопросом Сегала покончено.
Гапченко попросил остальных сотрудников покороче изложить свои планы, выслушав их, скомандовал:
- По местам, товарищи, давайте работать, а то совсем нечего засылать в набор... Тебя, Ефим, прошу не уходить.
Они остались одни. Гапченко протянул Ефиму пачку папирос.
- Что ты думаешь об этом случае?
- Это не случай, скорее закономерность, закономерность отношения между больным и врачом-формалистом. Здесь требуется доскональная проверка.
- Ну и пусть проверяют, без нас... Я вот что хотел тебе сказать. В редакцию прибыло письмо на мое имя. Личную почту Анфиса передает мне нераспечатанной. Вот, прочти.
Анонимный автор сообщал: «Ваш работник Е. Сегал в бытовом смысле разлагающийся человек. Частенько по вечерам хорошенько выпивши является в женское общежитие, пристает к девчатам, выражается скверными словами. И откуда у него столько талонов на водку, чтобы каждый день прикладываться к стакану? Обратите внимание, товарищ редактор, может такой тип работать в редакции? Доброжелатель.»
- А что - здорово! - рассмеялся Ефим. - Знаете, как говорят в народе - ври больше, авось что и останется! Неужели вы этому поверили?
Гапченко пристально посмотрел на Ефима.
- Нет, не поверил. Меня удивило другое: почему ни разу ни на одного из наших сотрудников не поступало ничего подобного? Может, ты и вправду не очень хорошо ведешь себя в общежитии? Выпьешь, петушишься перед девчатами... А ты у людей на виду.
- Вот именно. И что бы ни делал, предпочитаю не забывать, что хожу на двух ногах, а не на четырех или копытах. А там уж, корреспондент я или рабочий - дело десятое.
- Согласен, но кому и зачем понадобилось поливать Ефима Сегала нечистотами?
- Ну, это понятно: тому или тем, для кого корреспондент Сегал, словно кость в горле. Попомните, Федор Владимирович, если я не перестану тревожить негодяйскую рать, то ли еще будет!
Гапченко чуть подумал, затем порвал анонимку, швырнул обрывки в мусорную корзину.
- А теперь вот что. Я хочу поручить тебе проштудировать очень важный производственный вопрос. В цехе Цидилкина идет большой брак деталей. Брак попадает на сборку даже после техконтроля. Постарайся докопаться, почему так происходит... Через три дня жду от тебя обстоятельную статью.
Отказ Гапченко заниматься делом Кондакова Ефиму был понятен: хлопотно и, скорее всего, безрезультатно. А вот почему Софья Самойловна так горячо защищала врача Богатикову?
