Эрих Ремарк - Возвращение
Валентин оглядывается.
- Я должен вернуться, - торопливо говорю я, - мне надо тут кое с кем поговорить. Сейчас же буду обратно.
И я бегу назад, бегу искать красную шляпку, красное сияние в тумане, дни моей юности - до солдатской шинели и окопов.
- Адель!
Она оглядывается:
- Эрнст!.. Ты вернулся?
Мы идем рядом. Туман ползет между нами, Волк с лаем прыгает вокруг нас, трамваи звенят, и мир тепел и мягок. Вернулось прежнее чувство, полнозвучное, трепетное, парящее, годы стерты, взметнулась дуга к прошлому, - это радуга, светлый мост в тумане.
Я не знаю, о чем мы говорим, да это и безразлично, важно то, что мы рядом, что снова звучит нежная, чуть слышная музыка прежних времен, эти летучие каскады предчувствий и томлений, за которыми шелком переливается зелень лугов, поет серебряный шелест тополей и темнеют мягкие очертания горизонта юности.
Долго ли мы так бродили? Не знаю. Я возвращаюсь назад один - Адель ушла, но словно большое яркое знамя веет во мне радость и надежда, полнота жизни. Я вновь вижу свою мальчишескую комнатку, зеленые башни и необъятные дали.
По дороге домой встречаю Вилли, и мы вместе отправляемся искать Валентина. Мы уже почти нагнали его и видим, как он вдруг радостно бросается к какому-то незнакомому нам человеку и с размаху крепко хлопает его по плечу.
- Кукхоф, старина, ты как сюда попал? - Валентин протягивает ему руку. - Вот так встреча! Где довелось увидеться!
Кукхоф некоторое время смотрит на Валентина, точно оценивая его:
- А, Лагер, не правда ли?
- Ну ясно. Вместе воевали на Сомме. Помнишь, как мы с тобой среди всей этой мерзости лопали пирожки, которые мне прислала Лили? Еще Георг принес их нам на передовые вместе с почтой? Чертовски рискованно было с его стороны, верно?
- Еще бы, конечно, - говорит Кукхоф.
Валентин взволнован от нахлынувших воспоминаний.
- А Георга так-таки настигла пуля, - рассказывает он. - Тебя тогда уже не было. Пришлось ему расстаться с правой рукой. Нелегкая штука для него, - он ведь кучер. Верно, занялся чем-нибудь другим. А тебя куда потом занесло?
Кукхоф бормочет в ответ что-то невнятное. Затем говорит:
- Очень приятно встретиться. Как же вы поживаете, Лагер?
- Что? - оторопев спрашивает Валентин.
- Как вы поживаете, говорю, что поделываете?
- "Вы"? - Валентина словно обухом по голове хватили. С минуту он смотрит на Кукхофа, одетого в элегантное коверкотовое пальто. Потом оглядывает себя, краснеет, как рак, отходит. - Обезьяна! - только и говорит он.
Мне тяжело за Валентина. Вероятно, впервые он сталкивается с мыслью о неравенстве. До сих пор мы все были солдатами. А теперь этакий вот самонадеянный малый одним-единственным "вы" вдребезги разбивает всю его непосредственность.
- Не стоит о нем думать, Валентин, - говорю я. - Такие, как он, гордятся папашиным капиталом. Тоже, понимаешь, занятие.
Вилли со своей стороны прибавляет несколько крепких словечек.
- Нечего сказать - боевые товарищи! - говорит со злостью Валентин. Видно, что от этой встречи у него остался тяжелый осадок.
К счастью, навстречу идет Тьяден. Он грязен, как половая тряпка.
- Послушай-ка, Тьяден, - говорит Вилли, - война-то ведь кончена, не мешало бы и помыться.
- Нет, сегодня еще не стоит, - важно отвечает Тьяден, - вот уж в субботу. Тогда я даже искупаюсь.
Мы поражены. Тьяден - и купаться? Неужели он еще не оправился от августовской контузии? Вилли с сомнением прикладывает ладонь к уху:
- Мне кажется, я ослышался. Что ты собираешься делать в субботу?
- Купаться, - гордо говорит Тьяден. - В субботу вечером, видите ли, моя помолвка.
Вилли смотрит на него, точно перед ним заморский попугай. Затем он осторожно кладет свою лапищу ему на плечо и отечески спрашивает:
- Скажи, Тьяден, у тебя не бывает иногда колотья в затылке? И этакого странного шума в ушах?
- Только когда жрать охота, - признается Тьяден, - тогда у меня еще и в желудке нечто вроде ураганного огня. Препротивное ощущение. Но послушайте о моей невесте. Красивой ее назвать нельзя: обе ноги смотрят а левую сторону, и она слегка косит. Но зато сердце золотое, и папаша мясник.
Мясник! Мы начинаем смекать. Тьяден с готовностью дает дальнейшие объяснения:
- Она без ума от меня. Что поделаешь, нельзя упускать случая. Времена нынче тяжелые, приходится кое-чем жертвовать. Мясник последним помрет с голоду. А помолвка - ведь это еще далеко не женитьба.
Вилли слушает Тьядена с возрастающим интересом.
- Тьяден, - начинает он, - ты знаешь, мы всегда были с тобой друзьями...
- Ясно, Вилли, - перебивает его Тьяден, - получишь несколько колбас. И, пожалуй, еще кусок корейки. Приходи в понедельник. У нас как раз начнется "белая неделя".
- Как так? - удивляюсь я. - Разве у вас еще и бельевой магазин?
- Нет, какой там магазин! Мы, видишь ли, заколем белую кобылу.
Мы твердо обещаем прийти и бредем дальше.
Валентин сворачивает к гостинице "Альтштедтер Хоф". Здесь обычно останавливаются заезжие актеры. Мы входим. За столом сидят лилипуты. На столе суп из репы. Возле каждого прибора ломоть хлеба.
- Надо надеяться, что эти-то хоть сыты своим пайковым месивом, - ворчит Вилли, - у них желудки поменьше наших.
Стены оклеены афишами и фотографиями. Рваные, ярко раскрашенные плакаты с изображениями атлетов, клоунов, укротительниц львов. От времени бумага пожелтела, - долгие годы окопы заменяли всем этим тяжеловесам, наездникам и акробатам арену. Там афиш не требовалось.
Валентин показывает на одну афишу.
- Вот каким я был, - говорит он.
На афише человек геркулесовского телосложения делает сальто с трапеции, укрепленной под самым куполом. Но Валентина в нем при всем желании узнать нельзя.
Танцовщица, с которой Валентин собирается работать, уже ждет его. Мы проходим в малый зал ресторана. В углу стоит несколько театральных декораций к остроумному фарсу из жизни фронтовиков "Лети, моя голубка"; куплеты из этого фарса целых два года пользовались колоссальным успехом.
Валентин ставит на стул граммофон и достает пластинки. Хриплая мелодия квакает и шипит в рупоре. Мелодия заиграна, но в ней еще прорывается огонь, она - словно пропитый голос истасканной, но некогда красивой женщины.
- Танго, - шепотом, с видом знатока, сообщает мне Вилли. По лицу его никак нельзя догадаться, что он только что прочел надпись на пластинке.
На Валентине синие штаны и рубашка, женщина - в трико. Они разучивают танец апашей и еще какой-то эксцентрический номер, в заключение которого девушка висит вниз головой, обвив ногами шею Валентина, а он вертится изо всех сил.
Оба работают молча, с серьезными лицами, лишь изредка роняя вполголоса два-три коротких слова. Мигает белый свет лампы. Тихо шипит газ. Огромные тени танцующих колышутся на декорациях к "Голубке". Вилли неуклюже, как медведь, топчется вокруг граммофона, подкручивая его.
Валентин окончил. Вилли аплодирует. Валентин с досадой отмахивается. Девушка переодевается, не обращая на нас никакого внимания. Стоя под газовым рожком, она медленно расшнуровывает туфли. Ее спина в выцветшем трико грациозно изогнута. Выпрямившись, девушка поднимает руки, чтобы натянуть на себя платье. На плечах ее играют свет и тени. У нее красивые стройные ноги.
Вилли рыщет по залу. Он находит где-то либретто к "Голубке". В конце помещены объявления. В одном некий кондитер предлагает для посылки на фронт шоколадные бомбы и гранаты в оригинальной упаковке. В другом какая-то саксонская фирма рекламирует ножи для вскрывания конвертов, сделанные из осколков снарядов, клозетную бумагу с изречениями великих людей о войне и две серии открыток: "Прощание солдата" и "Во тьме полнощной я стою".
Танцовщица оделась. В пальто и шляпе она совсем другая. Только что она была как гибкое животное, а теперь такая же, как все. С трудом верится, что каких-нибудь несколько тряпок могли так изменить ее. Удивительно, как даже обыкновенное платье меняет человека! Что ж сказать о солдатской шинели!
3
Вилли каждый вечер бывает у Вальдмана. Это загородный ресторан с садом, где по вечерам танцуют. Я отправляюсь туда, - Карл Брегер как-то сказал мне, что там бывает Адель. А ее мне хочется встретить.
Все окна ресторанного зала ярко освещены. По опущенным шторам скользят тени танцующих. Стоя у буфета, ищу глазами Вилли. Все столики заняты, даже стула свободного нет. В эти первые послевоенные месяцы жажда развлечений принимает положительно чудовищные размеры.
Вдруг вижу чей-то сверкающий белизной живот и величественно развевающийся ласточкин хвост: это Вилли во фраке. Ослепленный, я не в силах отвести очарованного взора: фрак черный, жилет белый, волосы рыжие ни дать ни взять германский флаг на двух ногах.
Вилли снисходительно принимает дань моего восхищения.
- Удивлен, а? - говорит он, поворачиваясь, как павлин. - Этот фрак я сшил в память о кайзере Вильгельме. Чего только не сделаешь из солдатской шинели! Верно? - Он хлопает меня по плечу. - Кстати, Эрнст, ты хорошо сделал, что пришел. Сегодня здесь танцевальный конкурс, и мы все собираемся принять участие. Призы первоклассные. Через полчаса начало.
