Собрание сочинений. Том 5. Черногория и славянские земли. Четыре месяца в Черногории. - Егор Петрович Ковалевский
Переники мои сделали залп ружей, и вскоре из монастырских стен приветствовали нас также; вслед за тем раздался залп в стороне: это всех смутило, и мы уже начали высматривать позицию для обороны или нападения, как ответные выстрелы из монастыря успокоили нас: значило – свои и кто-нибудь из почетных! У самых монастырских ворот, мы встретились с человеком, покрытым кровью и потом, с отрубленной человеческою головою у седла. Одна борода отличала его от других черногорцев. Он лихо соскочил с коня (в Мораче можно встретить лошадь), радушно приветствовал нас, и, радуясь искренно нежданным гостям, приглашал нас в монастырь… это был отец Игумен.
После обычных лобзаний и речей, я спросил вновь прибывшего, откуда он возвращается? «С битвы», – отвечал он мимоходом, приглашая меня в келью и переставляя в ней стулья.
– Жарко было? – спросил я также беззаботно.
– Ни-что! Две недели стояли одни против других и никакого толка. Голов с десяток, да тысячу баранов!
– Где бились?
– По полю разгульному, по воле юношеской, во славу Св. Петра и государя, – сказал он смеясь и потом прибавил, – где больше, как не близ проклятого Калашина.
Игумен Димитрий, человек лет 35, открытой физиономии, приятного нрава, честный, справедливый, гостеприимный истинно по-славянски; своим юношеством приобрел он славу и всеобщее уважение. Он был простым дьяком при своем предместнике, и, несмотря на низкий род, за свою отличную храбрость пострижен в игумены, – звание чрезвычайно уважаемое в Черногории. Отец Димитрий не слишком грамотен, не дальнего ума, за то, где больше опасность, где жарче бой, он верно там. – Так древле пастыри духовные водили на битву войска для защиты прав и свободы народной; так было и у нас, в незабвенном 1812 году: кто шел тогда, с крестом в руке, перед толпою народного ополчения? Силен Бог Славен! Силен народ его, силен беспредельной преданностью вере, силен духом и крепостью, силен силою того, кто для него солнце на небе, краса и гордость на земле, кто для него второе провидение!
Напрасно отец игумен и весь его причет суетились, чтобы сколько-нибудь убрать комнату, от груды турецких барабанов, седел, нагаек, обломков зеркал, сапогов, чалм, колокольчиков, всякого оружия, всякого тряпья, всякой дряни, которая была навалена в таком возмутительном беспорядке, что сколько не старались сгрудить ее по углам, она то и дело рассыпалась и катилась с шумом и звоном в разные стороны, как бы насмехаясь над человеческим усилием; особенно оказались в этом случае непослушными маленький турецкий барабан и один череп турецкой головы; они то и дело выбивали разные трели, толкаясь друг о друга, и эта голова, своей суетливостью и толкотней, конечно, хотела вознаградить флегму предшествовавшей жизни. Наконец, отец игумен, утомленный нового рода борьбой, оставил все в покое, и это все улеглось как попало, словно разбредшиеся мертвецы, застигнутые врасплох криком петуха: череп, как тут, очутился у ног моих, но я отбросил его от себя далеко, в соседство колокольчиков и других вещей. Из числа одушевленных тварей моей кельи особенно отличались числом и величиною мыши, которых главная квартира была в бочке, тут же стоявшей с яблоками и грушами, и осы, вившиеся целым роем возле другой бочки с медом; сверчки, мухи, пауки и другие меньшего размера насекомые дополняли население моей комнаты; по ночам являлись две кошки и поднимали такую возню с крысами, что со стороны можно было подумать, что у меня шабаш киевских ведьм.
– Какая лепота,[27] – сказал однажды переник Блаже, осматривая мою комнату. – Калужер[28] богатый человек: он и сегодня давал нам ракии!
Этот Блажо чрезвычайно забавлял меня своими наивными рассказами; он был лет около 20 и уже приобрел некоторую известность своею храбростью, но обо всем, что не касалось войны, имел самые детские понятия. – Ему-то, как родному своему племяннику, поп Иван поручил особенно попечение обо мне, и Блажо сильно гордился этим. Пользуясь родством со мною вся фамилия одного побратима становится в той же степени родней другого, он приходил безвозбранно в мою комнату, мешал моим занятиям, перерывал мои вещи, делая самые нелепые замечания на их значение, и все это я ему прощал, как своему «стрицу»[29].
Глава XVIII
Там же, четыре дня спустя
Морачский монастырь основан в 6760 году, по сотворении мира, как свидетельствует сохранившаяся грамота, подписанная основателем монастыря, «Стефаном Урошем, по милости Божией Кралем и с Богом Самодержцем Сербским». – Церковь сохранила свои стены, прочно сложенные из тесаного известнякового туфа; только мраморные колонны у входа и у дверей, разделяющих церковь надвое, несколько пострадали: блестящая полировка их, вероятно, возбуждала жадность турок. Не так было во внутренности храма: от великолепия времен сербских королей остался только гроб короля Стефана, не движим и не раскрыт, несмотря на все усилия магометан и христиан; первые думали найти в нем сокрытые сокровища, вторые нетленное тело; страшною грозою и пламенем были отражаемы поклонники луны; не удалось и христианам достигнуть своей цели. Гробница – полированного мрамора; на ней нет ни изображения, ни надписи: последняя, вероятно, была на особенной металлической доске. Церковные двери, долго скрываемые в одной из пещер, теперь находятся в церкви, на прежнем месте и в прежней красе; они покрыты разными узорчатыми изображениями, чрезвычайно искусно сделанными в мозаике, из черного дерева и слоновой кости. Еще несколько живописных изображений в левом притворе алтаря и надпись над дверями, – и вот все, что сохранилось от времен построения церкви; свинцовой кровли, служившей некогда удивлением, нет и в помине, а заменяет ее деревянная довольно красиво сложенная из коротеньких угольников бука. 300 лет тому назад, эта церковь была обновлена и расписана внутри, во все стены, изображениями святых и чудес их; эта живопись осталась и поныне; она далеко безыскуственней той, которая сохранилась от времен Стефана и своей простотой может сравниться только с господствующей ныне в Черногории и в нашем Суздале. Церковь имеет вид греческого креста; части ее соразмерны; купол величествен.
Калужер всюду сопутствовал мне; он поражал меня довольно точными и подробными рассказами многих событий сербской истории. Зная, что ни одна печатная книга не заходила сюда, я
