Виктор Гюго - Собор Парижской Богоматери (сборник)
Если, пробежав по этим мостам с домами, кровли которых зеленели от плесени, преждевременно нараставшей от водяных испарений, взгляд зрителя направлялся влево, к Университету, то прежде всего он останавливался на широком и низком снопе башен. Это был Пти-Шатлэ, широко зиявшие ворота которого словно поглощали часть Малого моста. Если же взгляд устремлялся на берег, то во всю длину с востока на запад, от Ла Турнель до Нельской башни, он видел линию домов с лепными украшениями, с цветными оконными стеклами, с нависшими друг над другом ярусами; видел бесконечные извилины владений буржуазии, часто пересекаемых какою-нибудь улицей или задеваемых фасадом или углом громадного каменного особняка, бесцеремонно расползшегося со всеми своими дворами и садами, корпусами и флигелями в ширину и в длину, среди массы сжатых, теснившихся друг к другу домов, как важный барин в толпе простолюдинов. Таких особняков на берегу было пять или шесть; они начинались особняком де Лорен, разделявшим с бернардинцами громадное, обведенное оградой пространство по соседству с Турнель, и кончались особняком де Нель, главная башня которого служила рубежом Парижа, а остроконечные кровли пользовались привилегией ежегодно в продолжение трех месяцев подряд своими черными треугольниками застилать багряный диск заходящего солнца.
На этом берегу Сены торговля была развита меньше, чем на противоположном, здесь толпилось и шумело больше учащихся, чем ремесленников. Набережной, в настоящем смысле этого слова, можно было считать только пространство от моста Святого Михаила до Нельской башни, остальная же часть берега Сены или представлялась голой песчаной полосой, как по ту сторону владения бернардинцев, или была покрыта скопищем домов, стоявших у самой воды, как, например, между обоими мостами. Здесь стоял вечный гвалт прачек; с утра до вечера, полоща белье вдоль реки, они неумолчно болтали, кричали и пели так же, как и в наши дни. Париж и в те времена был таким же веселым.
Университетская сторона представлялась глазам сплоченною массою. Она была из конца в конец однородным целым. Тысячи ее остроконечных, примыкавших одна к другой кровель, почти одинаковой формы, с высоты казались кристаллами одного и того же вещества. Прихотливо извивавшиеся рвы улиц не могли разбить всю эту массу зданий на пропорциональные кварталы. Сорок две коллегии этой части Парижа распределялись довольно равномерно, так что их можно было видеть всюду. Разнообразные и забавные вершины этих прекрасных зданий были произведениями того же самого искусства, что и кровли простых домов, которые они превосходили только вышиною; они были, в сущности, лишь умножением в квадрате или в кубе той же геометрической фигуры. Эти вершины только объединяли целое, не нарушая его, только дополняли, не обременяя. Геометрия – это гармония. Тут и там несколько красивых особняков выделялись великолепными брызгами посреди живописных чердаков левого берега. Неверское подворье, Римское подворье и Реймское подворье, теперь исчезнувшие; особняк Клюни, существующий, к утешению художников, до сих пор, башню которого несколько лет тому назад так глупо развенчали. Возле отеля Клюни виднелось красивое римское здание с прекрасными сводчатыми арками – термы Юлиана. Немало было аббатств, отличавшихся более строгой красотою, более внушительной величественностью, чем особняки, и не менее прекрасных и значительных. Из них особенно бросались в глаза: аббатство бернардинцев с его тремя колокольнями; монастырь Святой Женевьевы, четырехугольная башня которого, уцелевшая до сих пор, заставляет так сильно жалеть об остальном; Сорбонна, полумонастырь, полушкола, прекрасная церковь которой еще сохранилась; красивый квадратный монастырь матуринцев; его сосед, монастырь Святого Бенедикта, в стены которого, в промежутке между седьмым и восьмым изданиями этой книги, успели втиснуть театр; аббатство кордельеров с его тремя громадными остроконечными фронтонами; аббатство августинцев, изящный шпиль которого, после Нельской башни, является в этой стороне Парижа вторым по красоте резным украшением. Коллежи, в сущности служившие соединительным звеном монастыря с миром, держались по архитектуре середины между особняками и аббатствами, отличаясь полною изящества строгостью, менее воздушными скульптурами, чем дворцы, и менее серьезною архитектурой, чем монастыри. К несчастью, почти ничего не осталось от этих памятников, в которых готическое искусство так прекрасно соединялось с богатством и умеренностью. Церковные здания в Университете были многочисленны и великолепны, они также представляли все эпохи зодчества, начиная с круглых сводов Сен-Жюльена и кончая стрельчатыми сводами Сен-Северина. Церкви там господствовали над всем и – самые гармоничные среди всеобщей гармонии – то и дело пронизывали разнообразные вершины зданий узорчатыми стрелами, сквозными колокольнями и тонкими иглами, линии которых были прелестным дополнением к острым углам кровель.
Университетская сторона была гориста. Гора Святой Женевьевы образовывала громадный выступ на юго-востоке. Интересно было бросить взгляд с высоты собора Парижской Богоматери на это множество узких и извилистых улиц (теперь там Латинский квартал), на эти массы домов, разбросанных по горе и в беспорядке скатывавшихся по ее склонам к самой реке: одни из них имели вид падающих вниз, другие – карабкающихся наверх, а все вместе – цепляющихся друг за друга. Беспрерывный поток многих тысяч черных точек, перекрещивавшихся на мостовой, являл глазу образ самого движения: это кишел людской муравейник, который едва можно было различить с такой высоты и на таком расстоянии.
Наконец, в промежутках этих кровель, стрел, разнообразных бесчисленных зданий, так прихотливо очерчивавших и украшавших своим узором линии Университета, местами проглядывали части покрытой мхом стены, массивная круглая башня и зубчатые городские ворота, представлявшие укрепления; это была стена Филиппа Августа. По ту сторону этой стены расстилались зеленые луга и во все стороны разбегались дороги, вдоль которых были разбросаны последние дома предместий, по мере удаления от города все более и более редевшие. Некоторые из этих предместий пользовались известным значением. Таково, например, предместье Сен-Виктор с его мостом-аркою через Бьевр, с его аббатством, где можно было прочесть надпись Людовика Толстого – epitaphium Ludovici Grossi, – и с его церковью, которая украшена восьмигранною стрелою, окруженною четырьмя колоколенками одиннадцатого века (подобную церковь до сих пор можно видеть в Этампе – ее не успели еще сломать). Далее следовало предместье Сен-Марсо, в котором были три церкви и монастырь. Потом, если оставить влево фабрику гобеленов с ее четырьмя белыми стенами, перед вами открывалось предместье Сен-Жак с его прекрасным резным крестом на перекрестке. По пути бросались в глаза: церковь Сен-Жак-дю-Го-Па, которая тогда еще была готическою и пленяла взоры своей воздушной красотою; прелестная церковь Сен-Маглуар, красивое произведение зодчества четырнадцатого века, которую Наполеон превратил в сенной склад; церковь Богородицы на Полях, в которой находились византийские мозаики. Наконец, скользнув по расположенному в открытом поле монастырю Шартрэ, богатому зданию, современнику Дворца правосудия, с его разбитыми на маленькие участки садами, и пробежав по развалинам Вовера, пользующимся такой дурной славою, взор падал на западе на три романские стрелы церкви Сен-Жермен-де-Пре. Сен-Жерменское предместье, бывшее уже тогда большой общиной, расползалось пятнадцатью или двадцатью улицами. Один из углов этого предместья был отмечен островерхой колокольней церкви Святого Сульпиция. Рядом с этой церковью можно было различить четырехгранную ограду Сен-Жерменского рынка, затем – красивую кругленькую башню аббатства, увенчанную свинцовым конусом. Дальше шли: черепичный завод, улица Дю-Фур, ведущая к общественной хлебопекарне, мельница на пригорке и приют для прокаженных – уединенное здание весьма непривлекательного вида. Но более всего приковывало к себе взоры Сен-Жерменское аббатство. Действительно, великолепную картину представляло на горизонте это аббатство с его одинаково величественными церковью и дворцом, провести хоть одну ночь в котором парижские епископы считали за особенную честь. Этот монастырь с его трапезной, которой архитектор придал стиль, красоту и великолепный орнамент собора, с изящной часовней Богородицы, монументальными дортуарами, обширными садами, подъемными решетками и мостами, с зубчатою оградою, так красиво выделявшейся на зеленом фоне окружающих лугов, с дворами, где вперемежку с блещущими золотом мантиями кардиналов сверкало оружие воинов, – все это, сгруппированное и объединенное вокруг трех острых готических стрельчатых башен, представляло на горизонте великолепную картину.
