Ромен Гари - Вино мертвецов
Скелетины задули свечку и спрятались в свои гробы.
Две головы
– Ах ты, поганый пожиратель тухлой солянки! – услышал Тюлип.
Тоненький, но разъяренный до последней степени козлиный голосок прозвучал в темноте совсем рядом.
– Подонок! Идиот! Засранец!
– Расфякался, пустой пашка! – сне меньшей злобой отвечал ему другой голос, с сильным немецким акцентом. – Шел бы лутше к звоим трусьям лякушкам! Вон они, слышь, тепя зовут! Апашают тепя, такой палыиой люпофь! Кфа-кфа-кфа! Отшень мило! Слофалюпфи! Слофашеланья! Пезумнойстрасти… ити скорее, простофиля!
– Кто, я простофиля? Это уж слишком! Ах ты…
Козлиный голосок вдруг осекся и потонул во тьме. Раздался чей-то заливистый смех, и еще один голос, который Тюлип не сразу узнал, сказал:
– Сдается мне, Джо, они дошли до кондиции! И, сдается мне, пора их заткнуть!
– Таково же и мое скромное мнение, Джим! – согласился другой, надтреснутый голос. – Я всегда говорил: как только бойцы доходят до кипения, их следует заткнуть на пару минут. Ни раньше ни позже! Это мой старый рецепт, Джим!
– Что ты городишь, Джо? – возмутился первый голос. – Сам знаешь, это мой рецепт! Или у тебя хватит наглости с этим спорить? Скажи нет, Джо, скажи нет!
– А вот и не скажу, Джим, – высокомерно ответил второй. – Лучше процитирую указания, которые недавно изложил на бумаге. Зачитываю! “Любыми способами довести бойца до кипения… ” Дальше перечисляются эти способы, но, так и быть, Джо, из любви к тебе, я пропущу их… “Потом тщательно заткнуть его тряпкой. Тот раскалится добела… раздуется от злости… начнет давиться… тогда вы вынимаете затычку, и он – алле-гоп! – выплескивает максимум энергии и воинственного духа!”
– Это же моя инструкция, Джо! – завопил первый голос. – Я узнаю свой слог!
– Прекратим пустые препирательства, Джим! – с достоинством ответил второй. – Замечу только, что ты напрасно даешь волю чувствам, вполне понятным, но… презренным!
– Не смей называть мои чувства презренными, Джо!
– Я своих слов назад не беру. Что же до упомянутого текста, то потомки непременно разберутся, кто его гениальный автор. И я спокойно жду их приговора, Джим.
– Услышать этот приговор – последнее и единственное мое желание в этом мире, Джо!
Голоса замолкли. Тюлип завернул за угол и остановился в темноте, на краю могилы. Первым, что он увидел, был незабываемый стол: крышка гроба на четырех воткнутых в землю берцовых костях. Тюлип тут же вспомнил это место, тем более что пара тщедушных старичков-близнецов со свисающими на лицо седыми космами и величавыми, плавными движениями были тут как тут, сидели по обе стороны стола. Свеча на столе была куда меньше, чем в прошлый раз, она сильно оплыла, но все еще светила довольно исправно. Если пламя вдруг ослабевало, на стенках могилы мгновенно вырастали тени старикашек. Тюлип так и застыл на пороге, разинув рот от изумления, не в силах оторваться от диковинного зрелища. На столе было две головы. Не те, что принадлежали двум почтенным обитателям могилы. Те надежно покоились на плечах. На плечах своих хозяев. Нет, две отдельных, нисколько не похожих друг на друга головы. Обе были пунцово-красного цвета и напоминали объемистые кастрюли с кипящим супом, которые кухарка по рассеянности оставила на огне; от них волнами исходил жар, а в довершение сходства валил густой голубоватый пар. Старикашки умильно смотрели на головы и крепко держали их за уши, словно мешая наброситься друг на друга, как бывает на петушиных боях. Рты обеих голов были заткнуты грязными тряпками, не дававшими им говорить. Они страшно вращали глазами, скрипели зубами, обливались потом, глухо мычали и посвистывали носом.
– Ну что, дружочек Джо, – сказал первый старик, трясясь от нетерпения, – как думаешь, дошли они теперь-то до кондиции? И можно выпускать? А, Джо? Мне страсть как не терпится поглядеть, как они сцепятся!
– Запомни, Джим: нетерпение – величайший порок, – спокойно отвечал второй. – По-моему, пусть покипят еще чуток!
– Как скажешь, Джо, как скажешь…
Тюлип все разглядывал головы. У левой торчала седая бороденка, правая была безбородой и в очках с одним стеклом. Обе старые, лысые, морщинистые и потрепанные, обе метали друг в друга убийственные взгляды и пыхтели в кляп, пытаясь от него отделаться.
– Ну, Джим, по-моему, пора!
– Так начинаем, Джо! Мой так разогрелся, что уши горячо держать. Того гляди лопнет… Опля!
Они одновременно вытащили тряпки. Тотчас же левая голова, хоть ее крепко держали за уши, подпрыгнула и протяжно завыла:
– А-а-а-а! Простофиля! Он обозвал меня простофилей! Это слишком! Как будто бы не он, а я состряпал несусветную брошюрку об истоках арийской цивилизации, автора которой сам достопочтенный профессор Гроссе назвал невеждой…
– Пошлый опыватель!
– … а мистер Грин из Колумбийского университета – мошенником!
– Параноик!
– Счастье твое, что ты помер! Хоть не услышишь, как весь научный мир, через двадцать лет после смерти автора, тихо потешается или корчится от смеху над его галиматьей!
Тут старикашки-близнецы снова быстренько заткнули головам рты, и первый радостно воскликнул:
– Очко в мою пользу, Джо! Очко в мою пользу!
– Ничего подобного, Джим, дружочек, ничего подобного! Подожди, что мой ответит! Я его знаю и готов поспорить – он быстро разобьет твои надежды в пух и прах!
– Ох, сомневаюсь, Джо! Ну, что ж, давай!
Они вытащили кляпы.
– Гут-гут, а я припоминаю, – проскрежетала правая голова, – чей-то опус, тоже об истоках цивилизации, только латинской…
– Что-что? Да как…
– Что, как да квак – у фас, мой трук, отлично получается, не хуже, чем у лягушек, которых ви так лишите. Фам в цирке виступайт! А я фам гофорю о жалкой писанине, афтора которой сам сэр Освальд Боули ф томе фтором перфого истания сфоей исфестной монографии на ту же тему назвал напитым тураком…
– Чихал я на вашего сэра Освальда Боули!
– … а покойный профессор Акатемии моральных и политических наук херр Октаф Пишо ф опширной рапоте о раннесредиземноморской культуре, том перфый, страница шестьсот, третий апзац…
– Чихал я на вашего покойного профессора Октава Пишо! На этого презренного тупицу, жертву последствий детской мастурбации!
– Хи-хи-хи! – так и прыснули близнецы-старикашки, проворно затыкая рты противникам.
Две головы, распираемые бессильной злостью, побагровели, замычали что есть сил, глаза их чуть не выскочили из орбит. Старикашки, глядя на них, хохотали до слез. Седые космы тряслись, как на ветру. Но все же они старались не слишком дергаться, боясь за сохранность костюма. Все слабее становилось свечное пламя, и все росли две тени на стенах могилы.
– Очко в мою пользу, Джим! – отсмеявшись, воскликнул второй старикашка. – Итого, учитывая все, что ты мне раньше задолжал… если я не ошибся… ровно тридцать тысяч фунтов пятьдесят шиллингов!
– Неправда, Джо, я протестую! Мой боец, бесспорно, выиграл в первом раунде! Меня не проведешь! Или ты что, меня считаешь круглым дураком?
– Ни в коем случае, дружище Джим. Кто ты есть, тем я тебя и считаю. Не будем ссориться! Давай-ка лучше разыграем любовную сценку.
– Отличная идея, Джо!
И двое милых старичков убрали со стола головы, засунули в мешок и забросили в угол. Потом пошли в другой конец могилы, порылись в куче грязного тряпья и вскоре вернулись, держа в руках две новых головы, и водрузили их на стол. Слева лежала голова юноши. С черными волосами и безумно романтичными страдальческими глазами.
Но прекрасное лицо было все в синяках, как будто жестоко избитое: под одним глазом фонарь, под другим кровоподтек, на лбу здоровенные шишки. Справа – хорошенькая женская головка в ореоле светлых кудрей. Огромные, на диво лучистые голубые глаза под сенью трепещущих длинных ресниц. Тонко очерченные яркие губы со скорбно опущенными уголками. Однако по всему лицу – на лбу, на щеках, на губах – какие-то жирные бурые пятна. Минуту головы молчали. По лицу девушки катились слезы.
– Не плачь! – шепнула ей другая голова. – Не плачь, моя девочка!
– Я не плачу, Анри…
– Не надо плакать!
И несмотря на то, что их держали за уши, обе головы склонились, потянулись друг к другу, словно хотели слиться воедино.
– Мы совершили страшную ошибку, милая! – порывисто шептала мужская голова. – Жизнь была куда лучше, чем это гниение… все равно какая жизнь! А я-то, я-то думал, что вопреки всему мы соединимся в смерти!
– Я ни о чем не стала бы жалеть, Анри, – прошептала женская головка, – если бы только могла хоть иногда поцеловать тебя.
Она, вытянув губы, рванулась вперед, но руки ее удержали.
– Немедленно отпусти ее уши, ты, подлый урод! – срывающимся голосом вскричала мужская голова.
– Нет-нет, Анри, молчи, не надо… – шепнула женская головка. – Он отыграется на мне. А это страшно! Скажи-ка лучше, откуда у тебя такие синячищи по всему лицу?
