Ирвин Шоу - Ставка на мертвого жокея (сборник рассказов)
-- Ну хватит, пошли отсюда!
Довольно далеко от этого мрачного места Мунни помог расстелить на земле, как раз посередине длинной стены, тяжелое, намокшее полотенце -- их скатерть-самобранку.
Задувал время от времени капризный, холодный ветерок, но Берт все же снял рубашку, не желая терять ни одного солнечного лучика для загара. Мунни, подумав о целых зарослях густых рыжих волос у себя на груди, смутился и на предложение Берта последовать его примеру заявил, что ему и без того холодно на пронизывающем ветру. Берт бросил на него иронический взгляд: он-то знал, что творится у Мунни на груди, но, конечно, не проговорился.
Марта разрезала на части цыпленка, возилась с сыром и хлебом, раскладывая еду, с виноградными гроздями, на кусках бумаги посередине "скатерти", чтобы каждый легко дотянулся до своей порции. Берт, вскинув голову, прислушивался к далеким, гулким звукам молотка, доносившимся до них со стороны форта, где стояли лодки.
-- Когда вот в таком печальном месте слышу подобные звуки,-- заговорил он,-- они напоминают мне финальную сцену в "Вишневом саде". Все пронизано такой удивительной меланхолией, все заколочено, готово к гибели, и наступает осень...
-- А когда я их слышу,-- Марта, раскладывала виноградные грозди,-- мне чудится: "Развод! Развод!"
-- В том-то и отличие России от Америки,-- определил Берт.
Подошел к краю стены, постоял немного там (пальцы ног оказались над самой бездной), пристально глядя на горизонт -- высокий, спокойный, подвижный. Вдруг, словно повинуясь какому-то религиозному ритуалу, протянул к морю руки:
-- Бейся, бейся, бейся о свои холодные серые скалы, о море! А я стану говорить то, что диктует мне сердце, к чему зовут бродящие во мне высокие мысли...
-- Ланч готов! -- провозгласила Марта.
Уселась, скрестив ноги, закатала по локоть рукава рубашки джерси, обнажив загорелые руки -- полные, пожалуй, слишком мощные для такой тоненькой, стройной девушки. Взяла кусок цыпленка, вонзила в него зубы.
-- Вот такой пикник, как наш, оправдывает все другие. И никаких тебе муравьев!
Мунни выпил немного вина прямо из бутылки -- стаканов не захватили,-оторвал от батона большой кусок и взялся за свою порцию мяса. Берт сидел напротив Марты, протянув вперед длинные ноги. Дотянулся до куска цыпленка, подцепил, отправил в рот; старательно пережевывая курятину, поинтересовался:
-- Как вы думаете, может трезвомыслящий молодой американец нажить состояние, если построит во Франции завод по производству картонных тарелочек и чашечек?
-- Это испортит неподражаемый средневековый шарм,-- констатировала Марта.
-- Вот именно, этот старинный, скверный, неподражаемый средневековый шарм, исходящий от грязной оберточной бумаги! -- поддержал ее Берт.-Женщина, умеющая замечать такое, заслуживает доверия,-- как ты думаешь, Мунни?
Изогнул бровь в преувеличенно театральной манере, помолчал немного.
-- Боже, как же нам посчастливилось, когда мы заглянули в эту галерею во Флоренции и нашли там Марту! В противном случае, во что, скажи мне, превратился бы наш летний отдых? Так и не познакомились бы со всеми этими женскими отбросами в Европе: итальянскими кинозвездочками, чьи пышные телеса выпирают из блузок, чуть не разрывая их по швам; с костлявыми французскими моделями; с разведенными американками -- бронзовый загар, похотливые глазки...
Тебе не показалось, Мунни, что в тот день в музее на нас взирало с высоты что-то величественное? Скажи честно, толстяк: не чувствовал ты себя тогда, в ту минуту, сверхъестественно умиротворенным?
-- Где это ты научился так витиевато разговаривать? -- Марта по-прежнему сидела, скрестив ноги, то и дело поднося к губам бутылку с вином.
-- Мой дедушка был проповедником-баптистом в Мемфисе, штат Теннесси,-пояснил Берт.-- И он научил меня бояться Господа, читать с благоговением Библию, любить кукурузу и говорить четкими, весомыми фразами.-- Встал, помахал обглоданной ножкой цыпленка в сторону Атлантического океана и завыл: -- Покайтесь, о вы, грешники, ибо плавали вы в теплых водах и бросали влюбленные взгляды на дев...-- Сделал глубокий поклон перед Мартой.-- А ты, грешница, сидела за игорным столом и не посылала домой почтовых открыток. Покайтесь же, ибо предавались удовольствиям и в результате пропустили пароход.
-- Сыру хочешь? -- спросила Марта.
-- Да, с горчицей...-- Берт снова сел на землю; долго, задумчиво глядел на Мунни, наконец поинтересовался:
-- Что скажешь, Мунни? Мы в самом деле счастливы или только думаем, что счастливы? Вечные, старые как мир холостяцкие размышления: что вокруг нас -реальность или иллюзии? -- вопрошал он как заправский оратор.
-- Действительно вот эта девушка красива? Что в наших карманах -настоящие деньги или купоны, выданные нам в качестве призов в Дулуте в двадцать втором году одной табачной компанией, которая разорилась в первый же вторник после всеобщего краха? Что это -- настоящее французское вино или мы пьем уксус, смешанный с кровью и морской горькой водой? -- И прочитал марку на этикетке: -- "Роз де Беарн". Судя по всему, вино это реально, но таково ли оно на самом деле? Являемся ли все мы сверхпривилегированными, белозубыми, великолепными американскими принцами, посещающими нашу самую большую колонию, или мы, не отдавая себе в том отчета, всего лишь жалкие беженцы -- бежим прочь, повернувшись спиной к морю? Читали ли вы сегодняшнюю утреннюю газету, известен ли вам ответ? Кто мы -- друзья и братья или же предадим друг друга перед восходом солнца? Обыщите эту даму -- нет ли у нее за пазухой кинжала.
-- Святой отец! -- воскликнула Марта.-- Ну, понесло-поехало!
Мунни, словно осоловев от еды и от речей, довольно улыбался -- ему очень понравилось представление Берта. Сам он всегда был сухим педантом и говорил только то, что имел в виду, больше ничего. Его забавляли фантастические взлеты риторики Берта, и он ценил его как человек бесталанный, но любитель музыки ценит друга -- виртуозного пианиста, который всегда сам знает, когда ему ударить по клавишам, не дожидаясь чьего-то приглашения. Все это началось в те далекие времена, когда им было по шестнадцать и они учились в одной школе, а Берт имел обыкновение пускаться в скандальные импровизации "белым стихом" о предполагаемых сексуальных наклонностях пожилой, слегка уже облысевшей химички.
Иногда это заканчивалось для него крупными неприятностями, потому что стоило ему начать, как его заносило и он мог из-за своей безрассудной храбрости сказать что-нибудь просто отвратительное, оскорбительное, не обращая внимания на тех, кто находится среди его слушателей. Только этим летом из-за такого его "выступления" им пришлось подраться с четырьмя молодыми немцами в пивной в Ницце и пришлось удирать от полиции. Берт вдруг ввязался в разговор с этими молодыми людьми и спросил, откуда они родом. После некоторых колебаний те ответили, что из Швейцарии.
-- Из какой именно ее части? -- настаивал Берт.-- Дюссельдорф? Гамбург?
Немцы, крупные, крепкие ребята, чувствовали себя не в своей тарелке; отвернулись от него, занялись своими кружками с пивом на стойке бара. Но Берт не оставлял их в покое.
-- Самая очаровательная часть Швейцарии, насколько мне известно,-громко говорил на весь зал Берт,-- это Бельзен. Такой уютный сельский уголок, сколько там сохранилось воспоминаний! Я всегда утверждал, что Швейцария выиграла бы войну, если бы ей не всадили в спину кинжал часовых дел мастера. С другой стороны, и это не так уже плохо.
-- Кончай базарить! -- прошептал ему Мунни.
А Марта предостерегающе покачала головой, дернув его за руку.
-- Не видишь -- их же четверо! Просто убьют нас, и все!
-- Ну а теперь, ребята,-- не унимался Берт, поднимая свой стакан,-- я хочу, чтобы вы присоединились к моему тосту -- за здоровье самого великого из всех коренных старых швейцарцев, этого чудесного, старого, всеми любимого парня, по имени Адольф Гитлер. И после этого тоста все мы вместе споем Швейцарии "Uber alles"1. Вы, конечно, знаете слова, я уверен.
Мунни протиснулся к нему поближе. Когда первый немец замахнулся, Берт, ловко перехватив его руку, нанес ему два сильных удара по голове. Немцы действовали замедленно, но ребята были крепкие, да и разозлились не на шутку. Когда Мунни все же удалось оттащить Берта к выходу, у того шла кровь из разбитого носа, а ворот у пальто оторван напрочь. Всполошившиеся официантки истошно визжали, призывая на помощь полицейских.
Вся троица неслась сломя голову по окраинным улицам Ниццы -- угрожающие крики за спиной становились все слабее. Берт бежал резво, пофыркивая; все время тряс правой рукой, занемевшей от силы того удара в твердый череп немца, и спрашивал теперь у Мунни:
-- Из какой ты части Швейцарии, приятель? Из Лейпцига? Нюрнберга?
Через полчаса уже мирно сидели в баре, и все это происшествие казалось им смешным, забавным. Потом до конца лета, если кто-то из них совершал какой-то опрометчивый или глупый поступок, другие его непременно спрашивали недоверчиво:
