Джон Голсуорси - Остров фарисеев
Все тут было куплено по дешевке; никакой роскоши, - недоставало даже самого необходимого. Комната была унылая и пустая; потолок потрескался, обои выцвели, и лишь книги, аккуратно расставленные на полках, выделялись среди этого запустения глянцевитой кожей своих корешков с тисненым на них гербом.
- Мой предшественник привел дом в плачевное состояние, - сказал священник. - Мне говорили, правда, что бедняге приходилось очень туго. К несчастью, в наши дни, когда приходы приносят так мало, трудно ожидать чего-то другого. А он был человек женатый, имел большую семью...
Крокер, уже успевший выпить дымящийся напиток, сидел в своем кресле, улыбаясь, и клевал носом; вид у него был довольно забавный: он наглухо застегнул черный пиджак и, завернув ноги в одеяло, протянул их к слабому пламени только что зажженного в камине огня. Шелтон же совсем перестал чувствовать усталость; необычная обстановка давала пищу его мозгу; он украдкой разглядывал убогое жилище, и все - комната, священник, мебель, даже сам огонь - вызывало в нем такое чувство, словно он видел перед собою ноги, торчащие из коротких, не по росту брюк. Но Шелтон догадывался, что под окружающей его скудостью скрывается что-то другое - что-то возвышенное и сугубо отвлеченное, что исключало всякую возможность участливых расспросов. И, повинуясь овладевшему им нервному возбуждению, он вдруг воскликнул:
- Зачем только священники обзаводятся такими большими семьями!
Легкая краска проступила на щеках хозяина, - ее появление было неожиданным и странным; в это время Крокер хмыкнул, как хмыкает человек, который задремал, но не хочет этого показывать.
- Да, это, конечно, приводит к печальным последствиям, - пробормотал священник, - в большинстве случаев.
Шелтон хотел было переменить тему разговора, но в эту минуту злополучный Крокер вдруг всхрапнул. Будучи человеком действия, он уже крепко спал.
- Большая семья, - поспешно произнес Шелтон, увидев, как взметнулись вверх брови священника, когда он услыхал храп, - это, можно сказать, почти преступление.
- Да как же это может быть преступлением?
Шелтон почувствовал, что ему нужно чем-то подкрепить свою мысль.
- Право, не знаю, - сказал он, - только уж очень много слышишь о таких семьях - я имею в виду семьи священников. У меня самого два родных дяди...
На лице священника появилось новое выражение: он плотнее сжал губы, чуть выставив вперед подбородок. "Ну, прямо настоящий мул!" - подумал Шелтон. Глаза священника тоже изменились: они стали более серыми, колючими и чем-то похожими на глаза попугая. Шелтону теперь совсем не нравилось его лицо.
- Я думаю, что в этом вопросе мы с вами, пожалуй, не поймем друг друга.
Шелтону стало стыдно.
- Впрочем, мне, в свою очередь, хотелось бы задать вам один вопрос, сказал священник, как бы снисходя до Шелтона и показывая, что он готов продолжать разговор на затронутые им низменные темы. - Чем же вы оправдываете брак, если не тем, что он диктуется законами природы?
- Я говорю просто то, что думаю.
- Дорогой мой сэр, вы забываете, что материнство для женщины величайшее счастье.
- По-моему, подобное удовольствие должно порядком надоедать, если оно слишком часто повторяется. Материнство есть материнство, сколько бы у матери ни было детей - один или дюжина.
- Боюсь, - нетерпеливо возразил священник, не отступая, однако, от низменной темы, затронутой его гостем, - что, следуя вашей теории, трудновато было бы заселить мир.
- А вы когда-нибудь жили в Лондоне? - вместо ответа спросил Шелтон. Когда я бываю там, мне всегда кажется, что мы вообще не имеем права иметь детей.
- По-моему, вы упускаете из виду наш долг перед страной, - удивительно владея собой, заметил священник и с такой силой сжал ручку кресла, что суставы пальцев у него хрустнули. - Прирост населения - вопрос первостепенной важности!
- На этот счет возможны две точки зрения. Все зависит от того, какой вы хотите видеть вашу страну.
- Не знал я, что на этот счет могут быть разные взгляды, - заметил священник и улыбнулся улыбкой фанатика.
Чем больше священник пытался навязать Шелтону свое мнение, тем больше в Шелтоне нарастало вполне естественное чувство противоречия, и он спорил, уже позабыв о существе вопроса, над которым до сих пор едва ли задумывался.
- Быть может, я и ошибаюсь, - сказал он, не отрывая глаз от одеяла, в которое были завернуты его ноги, - но, по-моему, вопрос о том, хорошо ли стране иметь такое население, что она не в состоянии прокормить себя, можно считать по меньшей мере спорным.
- Вы случайно не принадлежите к числу сторонников Малой Англии? спросил священник, чье лицо вновь обрело прежнюю бледность.
Фраза эта оказала на Шелтона своеобразное действие; повинуясь инстинктивному нежеланию разбираться в своих политических симпатиях, он поспешно ответил:
- Конечно, нет!
А священник, чтобы закрепить за собой победу, безоговорочным тоном заявил, переводя разговор в возвышенный план, более близкий его сердцу:
- Вы, несомненно, согласитесь, что ваша теория безнравственна в самой своей основе. Она, если хотите, сумасбродна, я бы сказал даже, греховна.
- Почему же прямо не сказать "истерична, нездорова"? - с жаром воскликнул Шелтон: его бесила собственная бесчестность. - Кажется, так называют все, что противоречит общепринятому мнению.
- Что ж, - заметил священник, словно пытаясь взглядом подчинить Шелтона своей воле, - должен сказать, что ваши идеи в самом деле кажутся мне и сумасбродными и нездоровыми. Люди для того и вступают в брак, чтобы иметь детей.
Шелтон покланялся, но это не вызвало улыбки у его собеседника.
- Мы живем в неспокойное время, - продолжал священник, - и меня огорчает, что человек с вашим положением способствует распространению таких взглядов.
- Эти правила высокой морали изобрели те, кому от них ни жарко, ни холодно, а потом навязали их тем, кто от них плачет горькими слезами, сказал Шелтон.
- Никто не изобретал этих правил, - сурово возразил священник. - Они заповеданы нам свыше.
- Ах, да! Прошу прощения, - сказал Шелтон.
Он чуть не забыл, у кого он в гостях. "Этот священник непременно хочет навязать мне свои взгляды", - подумал он. Ему показалось, что священник стал еще больше похож на мула, в его голосе стало еще больше высокомерия, глаза загорелись еще более властным огнем. Одержать победу в этом споре казалось теперь чем-то очень важным, тогда как на самом деле это не имело никакого значения. Но одно действительно было важно: ясно, что никогда и ни в чем эти два человека не смогут достигнуть согласия.
В эту минуту Крокер вдруг перестал храпеть, голова его упала на грудь, и вместо храпа послышалось свое образное посвистывание.
Шелтон и священник одновременно взглянули на спящего, и вид его отрезвил их.
- Ваш приятель, видимо, очень устал, - сказал священник.
Шелтон сразу забыл про свою досаду: их хозяин вдруг показался ему таким трогательным - в мешковатой одежде, худой, со впалыми щеками и немного красным носом, который говорил о том, что его обладатель иногда прикладывается к спиртному. А ведь в конечном счете он добрейший человек!
Добрейший человек поднялся и, заложив руки за спину, подошел к гаснущему камину. Века неоспоримой власти церкви стояли за его спиной. То, что у каминной доски отбиты края и очаг заржавел, что каминные щипцы погнуты и поломаны, а манжеты у священника обтрепались, - все это чистейшая случайность!
- Я не хочу навязывать вам свое мнение, - сказал он, - но вы, мне кажется, не правы прежде всего потому, что ваши идеи порождают у женщин легкомысленное отношение к семейной жизни, и такая точка зрения преобладает сейчас в нашем обществе.
Шелтону тотчас вспомнилась Антония - ее ясные глаза, едва заметные веснушки на нежной, розовой коже, белокурые волосы, собранные в узел на затылке; слово "легкомыслие" было просто неприменимо к ней. И те женщины, которых он видел на улицах Лондона, - женщины, еле бредущие с двумя или тремя детьми, женщины, согнувшиеся под тяжестью детей, которых им не с кем оставить, женщины, которые продолжают работать, несмотря на беременность, истощенные женщины, необеспеченные женщины его собственного класса с дюжиной детей - все эти жертвы святости брака, - разве к ним применим эпитет "легкомысленные"!
- Не для того нам дарована жизнь, чтобы... - Упражняться в остроумии? подсказал Шелтон.
- Удовлетворять свои беспутные желания, - строго поправил его священник.
- Все это, сэр, быть может, было хорошо для предшествующего поколения, но сейчас население нашей страны резко увеличилось. Не понимаю, почему мы не можем сами решать эти вопросы.
- Подобный взгляд на нравственность мне просто непонятен, - заявил священник, глядя с бледной улыбкой на Крокера.
Тот продолжал посвистывать во сне, - только свист у него стал громче и разнообразнее.
- Больше всего меня возмущает то, что мы, мужчины, решаем, какая жизнь должна быть у женщин, и называем их безнравственными, истеричками лишь потому, что они не разделяют наших взглядов.
