Все романы в одном томе - Фрэнсис Скотт Фицджеральд
– Моя мама – совершенство, – благоговейно произнесла Розмари.
– Я говорил с ней о некоторых своих планах, и она сказала, что только от вас зависит, сколько вы еще пробудете во Франции.
От вас, едва не призналась вслух Розмари.
– Так вот, поскольку здесь все подошло к концу…
– К концу? – встрепенулась она.
– Эта часть лета подошла к концу. На прошлой неделе уехала сестра Николь, завтра уезжает Томми Барбан, в понедельник – Эйб и Мэри Норт. Вероятно, нас ждет еще много интересного, но уже не здесь. Сентиментальное увядание не по мне, я хотел, чтобы эта часть лета завершилась бурно – затем и устроил эту вечеринку. Это я к тому, что мы с Николь собираемся в Париж – проводить Эйба Норта, он отплывает в Америку. Не хотите ли и вы к нам присоединиться?
– А что сказала мама?
– Мне показалось, ей очень понравилась моя идея. Сама она ехать не желает, но хочет, чтобы вы поехали.
– Я не была в Париже со времен моего детства, – сказала Розмари. – Оказаться там с вами было бы чудесно.
– Очень любезно с вашей стороны. – Ей показалось или в его голосе действительно вдруг послышались металлические нотки? – Конечно же, мы с любопытством наблюдали за вами с самого момента вашего появления на пляже и решили – особенно в этом была уверена Николь, – что эта ваша живость и энергия – от профессии. Один человек и даже небольшая компания не способны ее исчерпать.
Интуиция подсказывала ей, что таким образом он старается незаметно переключить ее внимание на Николь, и притормозила, не собираясь, однако, менять колею.
– Мне тоже хотелось познакомиться с вашей компанией – особенно с вами. Я ведь уже сказала, что влюбилась в вас с первого взгляда.
Тактика была выбрана правильно. Но необъятность пространства между небом и землей уже охладила его разум, подавила импульс, побудивший его привести ее сюда, заставила осознать избыточность ее откровенности и возвести заслон перед этой незапланированной сценой с непредусмотренными репликами.
Теперь он пытался сделать так, чтобы она пожелала вернуться в дом, но это было трудно, да и самому ему не хотелось терять ее. Она лишь ощутила легкий холодок, когда он добродушно пошутил:
– Сами вы не решите, чего вам хочется. Пойдите спросите об этом свою маму.
Ее словно ударили. Она прикоснулась к рукаву его темного пиджака, гладкость ткани которого под пальцами вызвала мысль о церковном облачении. Готовая, казалось, пасть на колени, она сделала последний выстрел:
– В моем представлении вы – самая замечательная личность, какую мне доводилось знать, – кроме моей мамы.
– Вы смотрите на мир романтическим взглядом.
Он рассмеялся, и этот смех подхватил их и понес на террасу, где Дик передал Розмари попечению Николь…
Слишком скоро настала пора прощаться, и Дайверы позаботились о том, чтобы все быстро добрались домой. В их просторную «Изотту» уселись Томми Барбан с вещами – ему предстояло провести ночь в отеле, чтобы успеть на ранний утренний поезд, – миссис Эбрамс, чета Маккиско и Кэмпьон. Эрл Брейди должен был по пути в Монте-Карло завезти Розмари с матерью в отель, Роял Дамфри тоже поехал с ними, поскольку в машине Дайверов ему места не хватило. Садовые фонари еще освещали стол, за которым только что ужинали гости, а Дайверы стояли рядышком в воротах: теплая улыбка Николь озаряла сумрак ночи, Дик каждому персонально, называя по имени, желал всего доброго. Розмари было больно уезжать, оставляя их вдвоем в общем доме. И что же такое увидела миссис Маккиско в туалетной комнате, снова подумала она.
IX
Ночь, словно гондола воздушного шара, свисавшая с одинокой тусклой звезды, была темной, но прозрачной. Сквозь уплотнившийся воздух звук клаксона ехавшего впереди автомобиля доносился приглушенно. Шофер Брейди вел машину осторожно; задние габаритные огни «Изотты» появлялись время от времени на поворотах, потом опять исчезали. Но минут через десять они высветились снова, на этот раз у обочины, неподвижные. Водитель Брейди тоже притормозил, но передняя машина тут же тронулась, правда, медленно, так что они стали ее обгонять и, поравнявшись, услышали неразборчивый гул голосов в глубине лимузина и увидели, что водитель Дайверов тихо ухмыляется. Набрав скорость, они помчались вперед сквозь набегавшие валы черноты, перемежавшиеся жидко серевшими просветами, и наконец, миновав участок крутых спусков и поворотов, напоминавших «русские горки», остановились перед темным массивом отеля Госса.
Подремав часа три, Розмари лежала без сна – ей представлялось, что поток лунного света качает ее на своей поверхности. Окруженная эротической тьмой, она представляла себе будущее, и перед ней стремительно проносились вероятные события, которые оно сулило, вплоть до поцелуя, но поцелуй был ненастоящим, как в кино. Впервые испытывая бессонницу, она ворочалась с боку на бок, пытаясь осмыслить ситуацию, как сделала бы ее мать. В такие моменты она порой проявляла проницательность, выходящую за пределы ее жизненного опыта, – помогали отложившиеся в подсознании отголоски их прежних разговоров.
Розмари была воспитана в почитании трудолюбия. Скромные средства, оставленные покойными мужьями, миссис Спирс тратила исключительно на образование дочери и, когда в шестнадцать лет со своей восхитительной копной волос она расцвела во всей красе, повезла ее в Экс-ле-Бен и без предварительной договоренности явилась с ней в номер люкс американского режиссера, отдыхавшего на тамошнем курорте после болезни. Когда режиссеру настала пора возвращаться в Нью-Йорк, они отправились вслед за ним. Так Розмари выдержала свой вступительный экзамен. Последовавший за этим успех и перспектива относительной финансовой стабильности позволили миссис Спирс прошлым вечером, не облекая в конкретные слова, дать понять дочери: «Я растила тебя для труда – не для замужества. Теперь тебе попался первый крепкий орешек, и он стоит того, чтобы попробовать его расколоть. Что ж, вперед! И что бы ни случилось, это лишь прибавит тебе опыта. Причинишь ли ты боль себе или ему – тебя это уже не сломит, потому что ты человек материально независимый и в этом смысле стоишь в жизни скорее на позиции юноши, нежели девушки».
Розмари никогда особо ни о чем не размышляла – разве что о безграничных совершенствах своей родительницы, поэтому решение матери окончательно разорвать связывавшую ее с дочерью пуповину встревожило и лишило ее сна. Когда едва занимавшийся рассвет прижал небо к высоким французским окнам, Розмари, встав с постели, вышла на террасу, ощутив босыми ступнями тепло не успевшего остыть за ночь камня. Воздух был наполнен таинственными звуками; в кроне дерева, склоненного над кортом, настырная птица сварливо праздновала какую-то победу; позади отеля чьи-то шаги протопали
