Поленька - Анатолий Никифорович Санжаровский
Поля с плачем выбежала из комнатки.
А назавтра те же гости на тот же порожек. Извиняются за наскучливость, вчерашний хлеб на стол и за своё.
— Ваш товар нам люб, люб ли Вам наш? — пытает сват батьку Поли.
Выжидательно молчит родителец невесты.
Гости в напор. Допытываются, к какому бережку прибились.
— Да всё встаре, — отвечает Владимир Арсеньевич.
— Что так? — наступает Олена. — Отказывать как? Вы почти уже родня. И у невесты фамильность Долгова… И жених Долгов…Как нарошно… На Ваш хуторок выселялись и из нашей Новой Криуши… Набежали на однофамилика… На двох одна фамильность есть уже. А дело где?.. Невжель дочка нам отказ спекла? Спрашивали её?
— А! К ней на семи конях не подъедешь. А разберёшься, кого там спрашувать? Зэлэна, шо она смыслит! Глина щэ в голове, глядит из чужих рук. Да и шо вопросы наводить? Може, Ваш спроть. А разве одна ласточка весну поёт? А разве одна ласточка вьёт гнездо?
Старик сановито уходит за Никитой. Побаивается старик, как бы малый не плеснул аллилуйи с маслом, подучает по пути сына, как половчей, покруглей, без оплошки отвечать.
Белее белого пристыл Никита на пороге. В поклоне поздоровался.
Владимир Арсеньевич бросил на парня хваткие глаза.
— Они, — взгляд на сватов, — не дают мне, Никита Борисович, и дохнуть. А не зря? Можь, моя неумёха тебе и на дух не надобна?
— Тогда б чего я стоял перед Вами?
Одобрительно крякнул Владимир Арсеньевич. Подобрался, выпрямился за столом Борис Андреевич. Сынов ответ накинул ему смелости. Предложил он послушать теперь Полю.
Не подымая головы, за своим отцом вошла Поля.
— Дочушка, Пелагия Владимировна, согласна ль ты уйти за Никиту Борисовича? — спросил Владимир Арсеньевич.
— Я из батьковой, из материной воли не выхожу…
Невеста Борису Андреевичу понравилась. Ему захотелось, чтоб именно она была у него в невестках. Переведя с Поли взгляд на своего сына, старик подумал: «Временем и смерд барыню берёт», а вслух сказал:
— Чего, сваток, ватлать языками? Давай свадебку ладить. Владимир Арсеньевич встрепенулся, привскочил.
— Безо время за дело браться? Вы батька-матирь поспрошали? Я всё ума никак не дам… Вот как Лександра Павловна скажет, так то и свяжется.
Как-то со страхом, виновато-сосредоточенно выглядывала Сашоня из-за острого мужнина плеча, будто это её сватали, и потому, когда её назвали, она, окаменелая горушка, вдруг вся вздрогнула птицей, разом уже одутловатое лицо прошиб крутой румянец.
— Да я уроде того и не противница совсем окончательная и невозможная. А как оно раскинешь головою… Ну як ото отдавать на сторону? Дуже далэко у гости пишки ходить.
Никитин отец качнулся вальяжно, что тебе боярская душа:
— А зачем, Лександра Павловна, пеше? У нас кони есть! Коней будем Вам подавать… выезд… Тройку с бубенцами!
— Ну, коли будут кони, так мой соглас у Вас в кармане.
Ублаготворённый Владимир Арсеньевич наглаживает мизинцем кончик левого уса, усмехается молодым:
— Похоже, сизарики, повяжем мы вас…
— Мы этого только и ждём! — готовно выпалил Никита.
При свечах Полины старики благословляют молодых хлебом, а её подружки запевают песню-заплачку, песню-укор невесты своему отцу.
— Да отдаешь мене, мий таточку,
Як сам бачишь.
Да не раз, не два ты по мне,
Ой, заплачешь.
Ой, як на весне садочки
Зацветут
Да мимо твого двора дружички
Пойдут,
Да не будут до твоей хаты
Привертаты,
Да не будут кватирочку,[24]
Ой, отсуваты,
Да не будут Поленьку,
Ой, выкликаты.
Да даешь мене, мий таточку,
Сам от себе,
Да остаеться рута-мнята[25]
Вся у тебе.
Да вставай же, мий таточку,
Да раненько,
Да поливай рутку-мяту
Частенько
Ранними и вечерними
Зироньками[26]
И своими дрибненькими
Слизоньками.
Надсадная песня так и тянет за душу, так и сосёт телком, и вот уже на мокром месте глаза и у невесты, и у стариков, и уже смотрит отец на Полю так, будто застали его на месте преступления против родного дитяти, смотрит выжидательно, обречённо, точно ждёт кары. Но за что? Дело связано… Правда, отцу сейчас кажется, не всё чисто тут наработано, хотя какую ж ещё подавай чистоту, сама ж привела на хвосте сизарика, а что свояченица подтолкнула дело — ну, какая телега покатится, пока не взопрёшь её на гору да не толканёшь вниз. Ну какая? Вопрос этот застыл у него в глазах, и набежавшая слеза горячо прикрыла его, прикрыла мир. У Поли в каждой косе было по тюльпану с кулак. Ещё минуту назад отец видел лишь один цветок. Красный круг его разрастался, ширился, ало заливал всю Полю, и теперь красно-размыто видится зыбко дочушка, расплывчаты певуньи, расплывчаты улыбки жениха — расплывчато, размыто, неясно всё. Однако он не отирал глаз, не стыдился слёз.
Видят такое певуньи, не переводя дыхания наваливаются на другую песню.
— Как вьюн над водой увивается,
Никита у ворот убивается:
— Выйди ко мне тесть-батюшка!
Выйди ко мне теща-матушка!
Вывели к нему ворона коня.
— То не мое, мне не суженое,
Мне не ряженое.
Как вьюн над водой увивается,
Никита у ворот убивается:
— Выйди ко мне, тесть-батюшка!
Выйди ко мне, теща-матушка!
Вынесли теперь сундук золотой.
— Это не мое, мне не суженое,
Мне не ряженое.
Греет, веселит Володьшу молодая радость. Знает, добрая песня эта величальная про счастье, которое даровал он сегодня и своей дочери, и этому парню, отныне и его сыну, глядя на которого думал сейчас, а пускай лицом неудаха, зато характером счастливый. Характер Володьша угадывал по манере того
