Габриэль Маркес - Недобрый час
Священник был поглощен бритьем. Время от времени он высовывал руки в патио, под дождь, и смачивал подбородок. Он уже заканчивал, когда две босоногие девочки, без стука распахнув дверь, вывалили перед ним несколько спелых ананасов, гроздья бананов, хлебы, сыр и поставили корзину овощей и свежих яиц. Падре подмигнул им:
- Прямо как в сказке!
Младшая из девочек, вытаращив глаза, показала на него пальцем:
- Падре тоже бреются!
Старшая потянула ее к двери.
- А ты как думала? - улыбнулся падре.
И уже серьезно добавил:
- Мы тоже люди.
Он окинул взглядом рассыпанную на полу провизию и понял, что на такую щедрость способен только дом Асисов.
- Скажите мальчикам, - почти прокричал он, - что бог пошлет им за это здоровья!
За сорок лет, истекших со дня его посвящения в сан, падре Анхель так и не научился подавлять волнение, охватывавшее его перед службой. Кончив бриться, он убрал бритвенные принадлежности, собрал провизию, сложил ее под шкафчик для вина и, наконец, вытирая руки о сутану, вошел в ризницу.
В церкви было полно народу. Впереди, на двух ими же подаренных скамьях с медными табличками, где были выгравированы их имена, сидели Асисы с матерью и кормилицей. Когда они, впервые за последние несколько месяцев, все вместе входили в храм, казалось, что они въезжают туда на лошадях. Кристобаль, старший из Асисов, приехавший с пастбища за полчаса до мессы и даже не успевший побриться, был еще в ботинках со шпорами. Вид этого великана-горца как будто подтверждал общее, хотя и не опиравшееся на точные доказательства мнение, что Сесар Монтеро внебрачный сын старого Адальберто Асиса.
В звоннице падре ждал неприятный сюрприз: литургических облачений на месте не оказалось. Когда вошел служка, падре Анхель растерянно переворачивал содержимое ящиков, споря о чем-то мысленно с самим собой.
- Позови Тринидад, - сказал он служке, - и спроси, куда она засовала епитрахиль.
Он забыл, что Тринидад с субботы хворает. Служка предположил, что она взяла с собой несколько вещей для починки. Тогда падре Анхель оделся в облачение, приберегаемое для погребальных служб. Сосредоточиться ему так и не удалось. Когда, взбудораженный, часто дыша, он поднялся на кафедру, он понял, что доводы, вы ношенные им в предшествующие дни, не покажутся здесь такими убедительными, какими казались в уединении комнаты.
Он говорил десять минут. Спотыкаясь о собственные слова, захваченный нахлынувшими мыслями, не вмещавшимися в готовые фразы, он увидел вдруг окруженную сыновьями вдову Асис так, как если бы они были изображены на старой-старой, поблекшей семейной фотографии. Только Ребека Асис, раздувавшая сандаловым веером жар своей роскошной груди, показалась ему живой и настоящей. Падре Анхель закончил проповедь, ни разу не упомянув прямо о листках.
Вдова Асис какое-то время сидела, с тайным раздражением снимая и надевая обручальное кольцо, между тем как месса продолжалась. Потом она перекрестилась, встала и по главному проходу пошла к дверям. За ней, толкаясь и топая, проследовали ее сыновья.
Вот в такое утро доктор Хиральдо однажды понял вутренний механизм самоубийства. Как и тогда, сегодня неслышно моросило, в соседнем доме пела иволга. Он читал зубы, а его жена в это время говорила.
- Какие странные воскресенья, - сказала она, накрывая стол для завтрака. - Пахнут свежим мясом, будто их разделали и повесили на крюки.
Врач вставил лезвие в безопасную бритву и начал бриться. Веки у него были опухшие, глаза влажные.
- У тебя бессонница, - сказала жена и с мягкой горечью добавила: Проснешься в одно из таких воскресений и увидишь, что состарился.
На ней был полосатый халат, а голова у нее была в папильотках.
- Сделай одолжение, помолчи, - сказал он.
Она пошла на кухню, поставила кофейник на огонь и стала ждать, чтобы он закипел. Услышала пение иволги, а через секунду зашумел душ. Она пошла в комнату приготовить для мужа чистую одежду. Когда она подала завтрак, доктор был уже совсем одет; в брюках цвета хаки и спортивной рубашке он показался ей немного помолодевшим.
Завтракали молча. Под конец он внимательно и с любовью посмотрел на нее. Она пила кофе, опустив голову, все еще обиженная.
- Это из-за печени, - извинился он перед ней.
- Для грубости не может быть оправданий, - сказала она, по-прежнему не поднимая головы.
- Наверно, у меня отравление, - продолжал он. - Во время таких дождей печень разлаживается.
- Ты всегда говоришь об этом, - упрекнула она его, - но никогда ничего не делаешь. Если не будешь за собой следить, скоро настанет день, когда ты уже не сможешь себе помочь.
По-видимому, он был с нею согласен.
- В декабре, - сказал он, - пятнадцать дней проведем на море.
Сквозь ромбы деревянной решетки, отделявшей столовую от патио, словно подавленного нескончаемостью октября, доктор поглядел на дождь и добавил:
- А уж потом, самое меньшее четыре месяца, не будет ни одного такого воскресенья.
Она собрала тарелки и отнесла их на кухню, а, вернувшись в столовую, увидела, что он, уже в соломенной шляпе, готовит чемоданчик.
- Так, значит, вдова Асис снова ушла из церкви? - сказал он.
Жена рассказала ему об этом, когда он еще собирался чистить зубы, но он тогда слушал ее невнимательно.
- Уже третий раз за этот год, - подтвердила она. - Видно, не могла придумать лучшего развлечения.
Врач обнажил свои безупречные зубы.
- Эти богачи сходят с ума.
У вдовы Монтьель он застал женщин - они зашли навестить ее по дороге из церкви. Врач поздоровался с теми, кто сидел в гостиной; их приглушенный смех провожал его до самой лестничной площадки. Подойдя к двери спальни, он услышал другие женские голоса. Доктор постучал, и один из этих голосов сказал:
- Войдите.
Вдова Монтьель сидела в постели, прижимая к груди край простыни. Волосы у нее были распущены, а на коленях лежали зеркало и роговой гребень.
- Так вы, значит, тоже собираетесь на праздник? - сказал врач.
- Она празднует свой день рождения - ей исполнилось пятнадцать лет, сказала одна из женщин.
- Восемнадцать, - с грустной улыбкой поправила вдова и, снова вытянувшись в постели, подтянула простыню к подбородку, - И, конечно, лукаво добавила она, - ни один мужчина не приглашен! А уж вы и подавно, доктор, это была бы дурная примета.
Доктор положил мокрую шляпу на комод.
- Вот и прекрасно, - сказал он, глядя на больную задумчивоудовлетворенным взглядом. - Теперь я вижу что мне здесь больше делать нечего.
А потом, повернувшись к женщинам и как будто извиняясь, спросил:
- Вы разрешите мне?..
Когда вдова осталась с ним наедине, страдальческое выражение лица, свойственное больным, вернулось к ней снова. Однако врач, казалось, этого не замечал. Выкладывая предметы из чемоданчика на ночной столик, он все время шутил.
- Для прокорма врачей, - улыбнулся доктор, - лучше уколов еще ничего не придумано.
Теперь заулыбалась и вдова.
- Честное слово, - сказала она, ощупывая через простыню ягодицы, здесь сплошная рана. Я даже дотронуться не могу.
- А вы и не дотрагивайтесь, - сказал врач.
Она рассмеялась.
- Доктор, можете вы быть серьезным хотя бы по воскресеньям?
Врач оголил ей руку, чтобы измерить кровяное давление.
- Доктор не велит, - сказал он, - вредно для печени.
Пока он измерял давление, вдова с детским любопытством разглядывала круглую шкалу тонометра.
- Самые странные часы, какие я видела в своей жизни, - заметила она.
Наконец, перестав сжимать грушу, доктор оторвал взгляд от стрелки.
- Только они показывают точно, когда можно вставать с постели, - сказал он.
Закончив все и уже сматывая трубки аппарата, он пристально посмотрел в лицо больной, а потом, поставив на столик флакон белых таблеток, сказал, чтобы она принимала по одной каждые двенадцать часов.
- Если не хотите больше уколов, - добавил он, - уколов не будет. Вы здоровей меня.
Вдова Монтьель с легким раздражением передернула плечами.
- У меня никогда ничего не болело, - сказала она.
- Верю, - отозвался врач, - но ведь должен был я придумать что-нибудь в оправдание счета.
Ничего не ответив на это, вдова спросила:
- Я еще должна лежать?
- Наоборот, - сказал врач, - я это строго вам запрещаю. Спуститесь в гостиную и принимайте визитерш как полагается. К тому же, - иронически добавил он, - вам о стольких вещах надо поговорить!
- Ради бога, доктор, - воскликнула она, - не будьте таким насмешником! Наверно, это вы наклеиваете листки.
Доктор захохотал. Выходя, он остановил взгляд на кожаном чемодане с медными гвоздиками, стоявшем наготове в углу спальни.
- И привезите мне что-нибудь на память, - крикнул он, уже перешагивая порог, - когда вернетесь из своего кругосветного путешествия!
Вдова, снова занявшаяся расчесыванием волос, ответила:
- Непременно, доктор!
Так и не спустившись в гостиную, она оставалась в постели до тех пор, пока не ушла последняя визитерша. Только после этого она оделась. Когда пришел сеньор Кармайкл, вдова сидела у приоткрытой двери балкона и ела.
