Джеймс Олдридж - Сын земли чужой: Пленённый чужой страной, Большая игра

— Водопьянов получил, как вы знаете, сильные увечья, — начал Хансен подчеркнуто серьезным тоном. — Мы не хотели его трогать с места.

— Это я знаю. Но если вы могли вывезти его из Туле, вы с таким же успехом могли отправить его в Россию. Не правда ли?

— На этот счет, к сожалению, сказать вам ничего не могу, — развел руками Хансен. — Я хочу только выяснить, почему вы подняли вокруг него такой шум?

— Я же вам объяснил Почему вы не отпускаете его на родину?

— И это все?

— А чего же вы хотите еще? — снова поддразнил его Руперт.

— Вы же все-таки провели с Водопьяновым какое-то время. Быть может, вы пришли с ним к соглашению, о чем-то договорились… в этом не было бы ничего удивительного!

Руперт глядел на Хансена, улыбаясь.

— Мы и в самом деле договорились, — сообщил он.

— Да? О чем?

— Во что бы то ни стало добраться домой. Вот и все.

— Вы проявили редкую выдержку, — сказал Хансен. Ему явно нравился Руперт и не нравилось порученное задание, но он решил выполнить свой долг. — Впрочем, дело не в том. Неужели вам действительно было необходимо устраивать этот скандал из-за Водопьянова или принимать от русских награду? Я вижу, что с вами проще говорить откровенно.

— Необходимо? Нет. Но вы же меня к этому вынудили. Если бы вы отпустили Алексея, я бы молчал.

— Скажите, его жена звонила вам из Москвы?

Руперт не выдержал и расхохотался.

— Послушайте, Олег, в чем дело?

— Ни в чем, — серьезно произнес Олег. — Простая предосторожность органов безопасности. Кое-кто из наших задает себе вопрос: какова подоплека вашего странного поведения?

— А что же в нем странного? Не беспокойтесь. Все в полном порядке. Можете их в этом заверить.

— Боюсь, что не могу. Я, конечно, верю вам на слово, но утверждать, что все в порядке, я бы не стал.

— Короче говоря, вы не собираетесь отпустить Водопьянова?

— Насчет этого я ничего не знаю. Я не могу вам сказать, какие меры будут приняты по отношению к вашему русскому. Но я не думаю, мистер Ройс, что все пойдет гладко, если вы будете чести себя по-прежнему. Я говорю в ваших интересах. Право же, небезопасно…

— Это вы наводили обо мне справки?

Хансен вспыхнул, и Руперт снова расхохотался.

— Нехорошо вы поступаете, ей-богу, нехорошо, — посетовал Руперт. — К тому же мои друзья — ужасные вруны. Они обо мне будут рассказывать только самое лестное.

Хансен был озадачен. Он явно не привык к такому легкомысленному поведению, очень серьезно относился к своей работе и не менее серьезно к собеседнику. Он должен попытаться его понять.

— Главное для нас заключается в том, — сказал он Руперту как-то просительно, — что вы имеете доступ к секретным материалам, касающимся нашей обороны на севере. Вам многое известно о наших воздушных трассах, радарной системе и совместных исследованиях в верхних слоях атмосферы. Вы хорошо знаете нашу базу в Туле, а также методы радиосвязи и некоторые коды…

— Только в той небольшой степени, в какой вы позволяете это знать англичанам, — поправил его Руперт. — Но даже если…

— Интересы нашей безопасности требуют, чтобы мы подвергали проверке всякого, кто был так или иначе связан с русскими. Ваша разведка почему-то об этом не заботится..

— Разве? Я и не подозревал. А это плохо?

— Опыт Кореи, где оказались завербованными даже многие из лучших наших людей, убедил нас, что мы не имеем права не считаться с фактом, — он поспешно поправился, — с возможностью…

Руперт слушал его как зачарованный.

— Вы хотите сказать, что Алексей Водопьянов мог меня завербовать?

— Не совсем так. Нет. Беда в том, что с точки зрения службы безопасности мы не можем упускать из виду ваш длительный контакт с этим русским.

Руперт вздохнул:

— Бедный Алексей! По-моему, скорее я завербовал его. Я отговорил его от одного в высшей степени благородного поступка.

Но Хансену было не до смеха, он даже не улыбнулся, и Руперт из вежливости попытался принять серьезный вид, хотя это и стоило ему большого труда.

— Конечно, вы совершенно правы, — сказал он, стараясь, чтобы слова его прозвучали как можно убедительнее. — Осторожность никогда не мешает. Но, Хансен, я могу вам поклясться, что Водопьянов меня не вербовал. Вас это устраивает?

— Не очень, — уныло заявил Хансен. — По-моему, нас устроит только ваш отказ от каких бы то ни было сношений с русскими. Думается, что это еще не поздно.

— Не поздно для чего?

— Я полагаю, если вы порвете с русскими, наши удовольствуются тем, что оставят вас на подозрении. Я сделаю все, что от меня зависит, но вам следовало бы по крайней мере вернуть им их награду.

— Ну, этого я сделать не могу. Я уже ее принял.

— То-то и беда…

— Вы так считаете? — Руперт понял, что Хансен искренне встревожен и изо всех сил старается его спасти Разве можно насмехаться над таким серьезным и благожелательным молодым человеком? — Но не могу же я все-таки проявить такую невежливость.

— Не думаю, что в данном случае вам следует руководствоваться только соображениями вежливости, — убеждал его Хансен.

— А разве можно отказаться от своего слова? — ласково заметил ему Руперт. — Это было бы недостойно.

Хансена это озадачило. Простившись с ним, Руперт подумал: «Ну и зануды эти американцы!»

Но он сразу же забыл о прогулке с Хансеном и с увлечением погрузился в работу.

Прошла всего неделя, и Руперту ограничили допуск к секретным материалам.

Он в это время только еще входил в работу. С тех пор как он переселился в крохотное помещение неподалеку от набережной, все, что он делал, стало представляться ему ка: сим-то нереальным. Ему недоставало его обычного сотрудника, Джека Пирпонта, с которым он проработал четыре года рука об руку. Джек был на юге, в Антарктике, а это означало, что обработку данных с острова Мелвилл придется поручить кому-то другому.

Звонок Филлипс-Джонса прервал его размышления.

— Прошу вас зайти ко мне, — приказал шеф загадочно. — По очень важному делу.

Руперт, к своему удивлению, охотно отложил работу и вышел на набережную. Через Милтон-лейн, мимо Темпля он направился к Стрэнду в свое учреждение на Кингсуэй, где у него потребовали пропуск. Поднимаясь в лифте, он думал о Филлипс-Джонсе, который разговаривал с ним по телефону довольно холодно. Жаль! Руперт вовсе не хотел восстанавливать его против себя, когда через его голову обратился к Уокскому, но ведь иначе он не смог бы закончить свою работу.

Руперта заставили долго ждать, а когда впустили, Филлипс-Джонс молча протянул ему бумагу из министерства, на которой сверху большими красными буквами было написано: «Совершенно секретно. Крайне срочно!»

— Я считаю, что вам лучше прочесть это самому, — сухо сказал Филлипс-Джонс.

Руперт прочел письмо заместителя министра, где говорилось, что он, Руперт Ройс, проходит проверку на предмет допуска к секретным материалам и должен быть на это время отстранен от всякой работы, связанной с секретными кодами, документами и пр.

— Вы прекрасно знаете, — с места в карьер начал Филлипс-Джонс, как только Руперт оторвал глаза от бумаги, — по сути все, что мы здесь делаем, считается секретным, во всяком случае, более или менее секретным. Под это ограничение подпадает почти все, с чем вы соприкасаетесь в вашей работе.

— Ну и что из того? — с недоумением осведомился Руперт.

Филлипс-Джонс держался начальственно и подчеркнуто официально.

— Не знаю, — бросил он резко. — Я разговаривал с заместителем министра, и он тоже, в общем, этого не понимает. Но американцы весьма обеспокоены вашими связями с русскими.

— Американцы? При чем тут американцы? Не станете же вы лишать меня допуска из-за их идиотских выдумок? Они совсем сошли с ума.

— Я не нахожу, что они сошли с ума. У них есть основания…

— Какие основания? Неужели они всерьез думают, что Водопьянов меня завербовал? Они просто взбесились!

Филлипс-Джонс ожидал этой вспышки, и все возражения были у него заранее приготовлены.

— Американцы, как вы знаете, внимательно следят за работой нашего отдела. Собственно, они имеют право на это, поскольку мы широко пользуемся их базами и оборудованием.

— Ерунда! Остров Мелвилл принадлежит Канаде, Гренландия — Дании, а полярные льды ничьи. Мы пользуемся только их радиолокаторами и релейными станциями в Туле. О чем вы толкуете?

Филлипс-Джонсу пришлось перейти к обороне, но тем агрессивнее стал его тон; маска долготерпения была сброшена. Отказ в допуске к секретным материалам в сущности означал запрещение работать и со всеми другими документами. А так как обосновать такой запрет было трудно, Филлипс-Джонс заявил, что будет настаивать на выполнении указаний министерства.