Джозеф Конрад - Конец рабства
Мистер Ван-Уик с неожиданной горечью позволил себе усомниться. В чем прогресс? - пожелал он знать.
Ну, как же... люди приблизились к пониманию истины, пристойности, справедливости, порядка, чести...
В большинстве случаев люди обижали друг друга по неведению. Теперь вывел капитан Уолей оригинальное заключение - приятнее жить на свете.
Мистер Ван-Уик шутливо возразил, что мистер Маеси, например, не более приятен, чем пираты балинини.
Река не много выиграла от такой перемены. Пираты были по-своему не менее честны. Конечно, Масси не так свиреп, как Хаджи Даман, но...
- А что вы скажете о себе, дорогой мой сэр? - капитан Уолей засмеялся глубоким, мягким смехом. - Уж здесь-то нельзя отрицать перемены к лучшему.
Он продолжал говорить в шутливом тоне. Хорошая сигара лучше, чем удар по голове, - а такой прием ждал бы его на этой реке сорок - пятьдесят лет назад. Затем, слегка наклонившись вперед, он заговорил серьезно. Ему казалось, что эти бродяги странной, кровожадной ненавистью ненавидели всех людей, за исключением членов своего племени, моряков-бродяг. Со временем их разбою положен был конец, а каковы результаты? Новое поколение стало оседлым и проживает в благоденствующих деревнях. Он это утверждает на основании лично ему известных фактов. И даже немногие оставшиеся в живых старики изменились так сильно, что недобросовестно было бы вспоминать, как они в свое время резали людям горло.
Сейчас ему пришел на память один старик: почтенный старшина большой приморской деревни, расположенной в шестидесяти милях к юго-западу от Тампасука. Приятно было с ним встретиться и поговорить. Быть может, раньше он тоже был свирепым дикарем. Остановить людей, удержать их от зла может разум, высшее знание, высшая сила, да - сила, опирающаяся на бога и освященная, если применять ее в согласии с его волей... Капитан Уолей верил, что доброе начало заложено в каждом человеке, хотя и нельзя назвать мир счастливой обителью. В мудрости человеческой он был не столь уверен. Он допускал, что иногда нужно потрудиться, чтобы обнаружить доброе начало.
Люди могут быть глупы, бестолковы, несчастны, но по природе своей они не злы. По существу, они, во всяком случае, безобидны.
- Так ли это? - желчно вставил мистер Ван-Уик.
Капитан Уолей, снисходительный, уверенный в своей правоте, добродушно рассмеялся. Он заметил, что на памяти его - полвека. Струйки дыма мирно просачивались сквозь седые усы, скрывавшие его добрый рот.
- Во всяком случае, - заявил он, помолчав, - я рад, что люди еще не имели времени причинить вам много зла.
Этот намек на его сравнительно молодые годы не обидел мистера Ван-Уика; он встал и с загадочной полуулыбкой пожал плечами. Дружески разговаривая, они вместе вышли в звездную ночь и направились к реке. По темной дорожке они шли не в ногу. Фонарь, низко подвешенный к поручням сходней, ярко освещал белые брюки и большие черные ботинки мистера Масси, который тревожно ждал. Верхняя часть его туловища оставалась в тени, и блестели только пуговицы, тянувшиеся от талии к подбородку.
- Можете поблагодарить капитана Уолея, - коротко бросил ему мистер Ван-Уик, перед тем как уйти.
Лампы на веранде отбрасывали на траву три длинные полосы света, прорывавшиеся между столбами. Летучая мышь скользнула мимо его лица, словно порхающий клочок черного бархата. Близ жасминных кустов ночной воздух, казалось, был пропитан душистой росой; клумбы окаймляли дорожку; подстриженные кусты перед домом поднимались темными круглыми холмиками; густая листва вьющихся растений просеивала яркий свет лампы, и весь фасад бёнгало светился мягким светом. Вблизи и вдалеке все было неподвижно и окутано нежным ароматом.
Мистер Ван-Уик (несколько лет тому назад ему представился случай вообразить, будто женщина причинила ему такое зло, какого не ведал ни один человек) относился к оптимистическим взглядам капитана Уолея с презрением человека, который сам был некогда легковерен. Его отвращение к миру (когда-то весь мир был олицетворен для него в одной женщине) проявлялось в том, что он уединился, но и в уединении своем не переставал быть деятельным, ибо, несмотря на способность глубоко чувствовать, он был очень активен и по существу даже практичен. Но было в незаурядном старом моряке, скользнувшем по обочине его одинокой жизни, что-то прельстительное для этого скептика. Даже простота честного старика (довольно забавная)
говорила о какой-то его утонченности. Достоинство, с каким держал себя этот человек, занимавший столь скромное положение в жизни, свидетельствовало о благородстве его натуры. Несмотря на все свое доверие к людям, он не был глуп; невозмутимое его спокойствие, по истечении стольких лет, которое нельзя было объяснить успехами в жизни, свидетельствовало о глубокой мудрости. Иногда оно забавляло мистера Ван-Уика. Даже внешность старого капитана "Софалы", мощная его фигура, спокойное, умное, красивое лицо, благодушная вежливость, суровые косматые брови - все это пленяло. Мистер Ван-Уик ненавидел всякую мелочность, но ничего мелочного не было в этом человеке; и за время регулярных рейсов близкие отношения завязались между этими двумя людьми; теплое чувство, соединившее их, скрывалось под маской благосклонной учтивости, которая удовлетворяла прихотливый вкус мистера Ван-Уика.
Во взглядах на житейские дела они не сходились. Других его убеждений капитан Уолей никогда не касался. Разница в возрасте являлась как бы еще одним связующим звеном. Однажды в ответ на замечание о молодости, не знающей сострадания, мистер Ван-Уик окинул взглядом массивную фигуру своего собеседника и бросил дружескую шутку:
- О, вы еще придете к моей точке зрения. Времени у вас много. Не называйте себя стариком; вас хватит на сто лет.
Но тут он не удержался от язвительной фразы, хотя и смягчил ее дружелюбной улыбкой:
- А к тому времени вы, быть может, согласитесь умереть просто от отвращения.
Капитан Уолей, тоже улыбаясь, покачал головой:
- Помилуй бог!
Он считал, что, пожалуй, заслуживает лучшей участи, чем умереть с такими чувствами. Конечно, в свде время смерть придет, но он верил, что господь уготовит ему такой конец, которого не нужно будет стыдиться. В сущности, он надеялся дожить до ста лет - в случае необходимости.
Иные доживают; это не было бы чудом. Никаких чудес он не ждал.
Убежденный, рассудительный его тон заставил мистера Ван-Уика поднять голову и пристально на него посмотреть. Капитан Уолей сосредоточенно уставился в одну точку, как будто видел начертанный таинственными письменами на стене милостивый приговор своего творца. В течение нескольких секунд он сидел совершенно неподвижно; затем выпрямился и встал так быстро, что мистер ВанУик вздрогнул.
Сначала он ударил себя кулаком в широкую грудь, потом вытянул горизонтально свою большую руку, которая не дрогнула, словно ветвь дерева в безветренный день.
- Нигде я не чувствую боли. Дрожит ли хоть немного рука?
Голос его прозвучал тихо, доверчиво, благоговейно, подчеркивая стремительность его движений. Он снова сел.
- Вы знаете, хвастаться тут нечем. Я - ничто, - сказал он своим мощным голосом, звучавшим, казалось, так же естественно и свободно, как течет река. Он взял окурок сигары, который отложил было в сторону, и добавил спокойно, слегка кивнув головой: - Случилось так, что жизнь моя нужна; она не мне принадлежит... не мне... богу это известно.
После этого он мало говорил в тот вечер, но мистер Ван-Уик несколько раз замечал, как пробегала под его густыми усами слабая доверчивая улыбка.
Впоследствии капитан Уолей принимал иногда приглашение пообедать в бёнгало. Он даже соглашался выпить стакан вина.
- Не думайте, что я боюсь вина, дорогой мой сэр, - пояснил он. - У меня была серьезная причина от него отказаться.
Как-то раз, откинувшись на спинку кресла, он заметил:
- Дорогой мистер Ван-Уик, вы отнеслись ко мне... почеловечески с первого же дня.
- Согласитесь, что это - моя заслуга, - лукаво намекнул мистер Ван-Уик. - Компаньон этого превосходного Масси... Ну-ну, дорогой мой капитан, я ни слова против него не скажу.
- Если бы вы что-нибудь и сказали, все равно это было бы бесполезно, угрюмо отозвался капитан Уолей. - Как я вам уже говорил, моя жизнь - моя работа - не мне одному нужны. Выбора нет... - Он помолчал, повертел стоявший перед ним стакан. - У меня есть дочь, единственное мое дитя.
Он сделал широкий жест, словно желая пояснить, что где-то далеко отсюда живет его маленькая девочка.
- Я надеюсь, что увижу ее еще раз, раньше, чем умру.
А пока мне достаточно знать, что у нее есть я, слава богу, здоровый и сильный. Вы не поймете, какое это чувство!
Плоть от плоти моей - и так похожа на бедную мою жену. И вот она...
Снова он помолчал, потом стоически произнес:
- Ей тяжело живется.
И голова его поникла, а брови по-прежнему были сдвинуты, словно он напряженно о чем-то думал. Но обычно ничто не смущало безграничного его доверия к высшей силе. Иногда мистер Ван-Уик размышлял о том, что физическое здоровье и жизненная сила этого человека укрепляли его душу. И он научился любить старика.
