Мария Романушко - Если полететь высоко-высоко…
Три её лагерные дочки убеждены, что жизнь им спасла моя бабушка. Они любят её, как родную мать, пишут ей письма, приезжают к ней в гости. Вот такая у меня бабушка. Дарья Лаврентьевна Панченко, в девичестве – Волоконская. Освенцимский номер на руке – 65242.
* * *Странички из дневника:
«10 октября 1976 года.
Два дня тому Антоша научился совершенно самостоятельно вставать на коленки. Сегодня просыпаюсь – а сынок сидит! Сидит в своей кроватке и играет, со своей неизменной улыбкой на загорелой мордашке. Воскресенье, такой хороший день. Золотая осень. На душе радостно.
Вчера была на пантомиме, ребята сделали новый (замечательный!) спектакль. И я смотрела его без капли сожаления и грусти о том, что я не вместе с ними. Антоша так заполнил мою жизнь, что в ней нет места для сожалений о чём бы то ни было.
12 октября.
Была в Литературной консультации, у Бориса Глебовича и Людмилы Георгиевны. Обещают похлопотать у шефа насчёт работы для меня. Точнее – уже говорили ему обо мне, и он обещал. И что самое приятное и трогательное – я не просила их об этом (хотя и мечтала, но не решалась просить). Так что было б прекрасно, если бы иногда они подкидывали мне кое-что на рецензию. С деньгами у нас очень туго сейчас: живём втроём на крошечную пенсию бабушки Доры. Плюс к этому я получила кое-что за стихи (ещё раз напечатали в цирковом журнале), но ведь это такой мизер. К тому же, предстоит крупная покупка – какая-то подстилка на пол, ведь Антоша скоро будет топать, а полы очень холодные. Зато на одежду денег совершенно не тратим. Моя бабушка-рукодельница перешивает и перевязывает старые вещи, так что мы все – в обновках!
Сегодня ночью шёл снег… Первый настоящий снег этой осенью. Намело сугробы, навалило белые шапки на кусты и деревья…
Днём было солнце – но снег не стаял. Значит, зима, сыночек. Вторая зима в твоей жизни, и такая ранняя…
17 октября. Зима наладилась. Каждый день подсыпает свеженького снежку, морозит. Антоша уже два дня немного простужен, слегка температурит, покашливает, бледный, синева под глазами. (Или это очередные зубы идут? В восемь месяцев восемь зубов! Последние четыре шли одновременно! Сынок очень намучился, и я вместе с ним. Будет ли передышка?)
Но энергии у Антона – как у десятерых здоровых! (тьфу-тьфу-тьфу!) Вчера кряхтел-кряхтел в манеже (вечером это было, я сидела рядом и писала письмо), и вдруг подымаю голову от листа – а мой сын СТОИТ у стенки манежа, весь розовый от усердия и чрезвычайно довольный собой. Итак, нас можно поздравить – Антоний самостоятельно встаёт на ножки. Вот так-то! Не успею оглянуться – как он и в школу побежит…
А сегодня он так вошёл во вкус и азарт, что целый день только этим и занимается. Я его укладываю – а он моментально садится, а через секунду – уже стоит! И говорит, говорит всё время что-то, лопочет без передышки, верещит так, что в ушах звон стоит…
Больше всего Антошка боится, когда я выхожу на балкон. Он прямо сам не свой становится, такой ужас на лице и слёзы сыплются градом… (Кстати сказать, плачет он очень редко. Прикрикнуть на меня может, но слёзы всерьёз бывают редко). А тут прямо версальские фонтаны из глаз!… Он думает, что я ухожу из дому, ведь он видит, что там -улица, точнее – НЕ дом, и я ухожу туда…
Хочется позвать друзей и отпраздновать Антошины Девять месяцев. А то зимой грипп будет (обещают грипп вроде испанки – ужас!) и вряд ли удастся отметить нашу Первую годовщину. Лучше не рисковать.
Наверное, Антоша скоро пойдёт… Мне это так удивительно: мой ребёнок обретает самостоятельность, становится независимой личностью («Хочу – сижу, хочу – стою!»).
А характер у сыночка, надо сказать, уже ярко выражен: мальчик мой невероятно подвижен, энергичен, ко всем приветлив, всегда в хорошем расположении духа, улыбчив и говорун. Любит игрушки, играет сосредоточенно и с упоением, любознателен и любопытен. Не любит, когда в его присутствии говорят о вещах ему непонятных. Может подолгу быть один в комнате, но если уж я вхожу к нему, то он властно требует к себе внимания (именно властно! – и это выражается у него сдвинутыми бровками, резкими криками и большой энергией в стиснутых кулачках). Упрям. Но мне кажется, что упрям по непониманию. Хотелось бы, чтобы он вырос уступчивым в мелочах – но твёрдым и неизменным в главном. (Хотя… хотя и это «главное» нужно порой пересматривать). Плачет редко. Если плачет – то обильно и горько. Но стоит войти к нему, улыбнуться, взять на руки – в ответ тут же засветится ослепительная улыбка, ещё мокрая от слёз… Новым игрушкам бурно изумляется, но быстро оставляет их и возвращается к излюбленным старым, которые ему никогда не приедаются. Очень смышлён и внимателен, реагирует на каждую интонацию в голосе, на выражение лица. Замечает у меня перемену причёски, платья. Любит, когда я хорошо выгляжу и весела. Не любит сидеть на руках, ему нужен простор. Постоянно в движении: ползёт, карабкается, кувыркается, встаёт на четвереньки и начинает раскачиваться взад-вперёд, всё убыстряя и убыстряя темп. Не лежебока, нет! И не чревоугодник – лишнего не съест. Обожает купаться. Это прямо-таки его страсть – вода!… Водолей, однако. Любит песни и, так же, как к игрушкам и к блюдам, привязывается к одной какой-нибудь мелодии и любит её долго и страстно. Именно страстно – потому что здесь и блеск глаз и улыбок, и дёрганье ручек, и покачивание ножки в такт, и счастливое повизгивание – попытки подпевать…
Любит плохую погоду, особенно когда мокро и отовсюду каплет… До самых морозов спал до одиннадцати часов вечера на лоджии – такой маленький эскимосик. А жару переносит тяжело, но на нежарком солнышке загорает с упоением.
Итак, я довольна своим сыном, и только небольшое упрямство вызывает беспокойство. Тут нужно хорошенько всё обдумать и постараться не давать ему повода и дурного примера. Всё в наших руках, и хотя Антон уже вполне сформировавшаяся личность со своими вкусами, привязанностями и запросами, всё в наших руках до тех пор, пока у него ещё нет привычек.
Не эгоист. Если просыпается раньше меня (а просыпается он почти всегда раньше), никогда меня не будит, а тихонько играет и ждёт, когда я проснусь.
Не злопамятен, не таит обиду и никогда ничего не делает назло, чтобы досадить мне. Очень любвеобилен, всё мне прощает: то, что не всегда сразу могу подойти, когда он зовёт, или порой скажу строго. Болеет – терпеливо и весело. Очень темпераментный, постоянный, нежный и справедливый.
21 октября 1976 года.
Слава Богу! Слава Пресвятой Богородице и Преподобному Антонию Великому!
Наконец-то! Сегодня, в два часа дня, в очень солнечный, по-весеннему звенящий капелью день, моего ненаглядного сына окунули в купель и облачили в белую ризу…
Тебя крестил тот же священник, что и меня, – отец Димитрий Дудко. Крёстным отцом стал Серёжа Романов.
Солнце заливало комнату оранжевым светом, сверкала вода в купели… Добрые руки трижды окунули тебя в это сияние… на твоём лице – ангельская улыбка! А потом тебя вручили мне. Отныне я не только твоя мама по рождению – но и твоя крёстная мама. Да, так бывает. Редко – но бывает. Я – в числе редких избранниц. Господь дважды соединил нас. Дважды поручил тебя мне. Я – дважды твоя мама. Ни с одной женщиной на свете я не делю ответственность за тебя. Господь одарил меня полным доверием.
Мы зажгли свечи и с пением «Аллилуйя!» пошли вокруг купели, полной солнца…
(На крещении ещё присутствовал шестилетний сын Серёжи – Денис, и всё время просил батюшку, чтобы тот крестил его ещё раз).
Что я чувствовала, держа тебя, облачённого в белую крестильную рубашечку, с маленьким крестиком на груди?… Тебя – моего ненаглядного сына, моего новорождённого крестника?… Трепет и благодарность. С той минуты в моей душе разлилось такое счастье, тихое и беспредельное, такое спокойствие… Я ощутила абсолютное, совершенное единение со своим дорогим чадом, о котором даже и не мечтала, потому что не догадывалась: мне казалось, что невозможно быть ещё ближе. А оказалось – можно!
Слава Богу за всё! Я чувствую, как Он любит нас. Он – с нами. И пусть никогда не оставляет нас чувство Божьего присутствия в нашей жизни…»
* * *– Ты чересчур любишь Антона, – сказал как-то Серёжа. – Нельзя так сильно любить.
– А как – можно?
Он не нашёлся, что ответить…
Действительно – а как можно? И что значит «чересчур»? И могут ли все любить одинаково? И можно ли дозировать любовь?…
А Христос любил нас не слишком ли сильно, что умер за нас на кресте?…
Но куда нам до Его любви!
Значит, любая наша любовь, даже самая сильная, – на самом деле лишь слабое приближение к Той Любви…
* * *Заезжал Гавр с Анюткой.
Она такая маленькая и худенькая, и мне удивительно, что она уже школьница, уже второклассница. Они заскочили буквально на минутку. Антон спал на балконе в коляске.
